Страница 114 из 123
Довольная, я улыбнулась девочкам и побрела к дивану, словно сомнамбула, еле передвигая деревянные от усталости ноги. Легла, накрылась с головой одеялом, но прежде, чем провалиться в сон, все же задумалась:
«Интересно, что на все это сказал бы Кирилл Андреевич? Про клуб этот странный… Про странную гостью… Про странный стакан воды. В нем же точно было снотворное… Иначе почему так хочется спать? Когда она успела его туда подбросить?.. Я не видела… Видела, как налила в него воды из графина… Как поднесла его мне… Как велела выпить… Как взглянула так, что невозможно было ослушаться. Но как бросила туда таблетку, я так и не увидела… А может это был порошок? Но ему же тоже нужно время, чтобы раствориться… — вяло раздумывала я, чувствуя, как сильно, огромными цепкими клещами меня затягивает в темную воронку крепкого сна, — А если она сначала всыпала в стакан порошка, а потом залила его водой? Он и растворился. Нет… Машка бы заметила и обязательно спросила бы. А она не спро…»
Глава 57 В плен зыбучих песков
Мои сновидения, яркие и красочные, живые и вполне себе логически оформленные, всё больше походили на ритуал. Каждую ночь меня ждала очередная серия семейной саги «Громовы» со мной и родителями в главных ролях. Так продолжалось всю неделю и больше не настораживало меня так остро, как в первые пару ночей после пятничного столкновения с Каменнолицым в сквере. И я даже не знала: ненавидеть ли мне Жарова за его ментальную атаку на мои серые клеточки или благодарить за подаренные свидания с родителями, пусть и виртуальные.
Однако видение, посетившее меня сейчас, воспринималось иначе. Да, я смотрела очередную серию воспоминаний из своего детства, и дождалась еще одного свидания с папой и мамой, но в течение всего «кинопросмотра» я так и не погрузилась в сон полностью. Мне помешал некий барьер. Невидимый, чем-то схожий с отрицательной гравитацией, каким-то странным образом он удерживал меня между сном и явью. И это — новое, подвешенное состояние делало меня своему сну не хозяйкой, а сторонним наблюдателем.
Мне снилось, как сижу в огромном темном зале интерактивного кинотеатра. Сижу в полнейшем одиночестве и не могу оторвать взгляда от навороченного экрана. На нем, таком притягательно красочном, постоянно сменяются кадры из фильма о моем прошлом. Иногда они проносятся вереницей, а порой замедляются, будто давая мне возможность разглядеть все детали и проникнуться атмосферой тех дней. Мне даже слышатся родные голоса. Правда, я не могу разобрать ни слова. Все потому, что звучат они неразборчиво и слышатся мне лишь отдаленным фоном — не более. Зато у меня есть возможность в полной мере налюбоваться родными лицами. Я могу разглядеть их в мельчайших нюансах, ведь экран в моем «кинозале» не только огромен, но и радует отличным разрешением. Он занимает всё пространство стены напротив, от потолка до самого пола, и представляется мне реальным порталом в прошлое. Я отчего-то уверена, что если выберусь сейчас из кресла, шагну сквозь невидимый порог экрана, то окажусь по ту сторону реальности — там, где всё совсем не так, как сейчас, где мы всё ещё вместе и счастливы. Но я не делаю этого шага. Я остаюсь сидеть безвольной куклой в странном, будто втягивающем меня в себя кресле и смакую давнюю знакомую сцену словно посторонний зритель, а не прямой участник тех событий.
Я отлично помню день, который вижу сейчас на своем воображаемом экране. Он врезался мне в память потому, что оказался последним днем, когда мы собрались всей семьей за праздничным столом. В тот день мы провожали папу в злосчастную командировку.
Стояла поздняя весна. В тот год она выдалась ненастной: дождливой и ветренной, но именно в тот день было почти по-летнему тепло. Поэтому я вижу себя на «экране» без куртки. Мама разрешила мне надеть только кофту. Я радостно играю с Китти на лужайке нашего дома. Мама с папой собираются устроить пикник. Папа с дедушкой жарят шашлык и о чем-то беседуют. Мама помогает бабуле накрывать на стол. Я помню тот стол. В детстве он казался мне огромным. А ещё он причудливо складывался ножками вовнутрь, но почему-то от этого не ломался. В те годы меня это очень удивляло. Стол тот до сих пор хранится в чулане. Мы не пользуемся им больше. А раньше… Раньше часто собирались за ним всей семьей. В теплое время года мы что-либо праздновали за ним на свежем воздухе, а в холодное — сервировали его в «зимнем» домике.
Домик тот мне тоже видится на «экране», но он проявляется совсем нечетко, как бы вскользь. Я не переступила его порога целую кучу лет. Дед перестроил тот дом под какие-то технические нужды и отчего-то не жалует меня там больше.
Наблюдаю за сценой на экране и во мне отчего-то крепнет спонтанная уверенность в том, что эта серия «фильма» — подарок от родителей мне на Новый Год. Будто сейчас откроется дверь в этот интерактивный кинозал, они войдут и сядут рядом со мной. И тогда… тогда мы вместе досмотрим нашу семейную сагу. Эта моя чудинка ощущается настолько реальной, что я даже оглядываюсь на боковую дверь. Я не вижу ее в темноте, но откуда-то знаю, что она там есть. Но дверь не открывается…
На «экране» вдруг что-то меняется. Скорость воспроизведения начинает стремительно расти. Приходится все больше напрягаться, чтобы разглядеть «кадры». Это начинает утомлять. Чувствую, что устала смотреть это кино. Мне надоело. Раздражает и то, что «главный режиссер» сего ночного сонно-киношного марафона напрочь забыл о перерыве между сериями и, похоже, стремится выдать весь «фильм» воспоминаний по максимуму. Кадры теперь мелькают с космической скоростью. Мне хочется крикнуть: «Хватит! Насмотрелась! Остановите вакханалию!»
Но я не успеваю этого сделать. Очередная картинка с нашими счастливыми лицами на несколько мгновений повисает на «экране», а следом — трескается, словно в нее бросили камнем, и рассыпается на осколки. С огромным сожалением вижу, как миллион светящихся крошек осыпается на пол, а чья-то невидимая рука будто стирает их ластиком. Я сожалею, но понимаю, что не могу этого предотвратить.
Вскоре мой виртуальный экран превращается в огромный белый лист. Какое-то время он висит перед моим недоуменным взором, вызывая щемящее чувство тоски по так внезапно прерванному фильму.
Щеки обдает влажной прохладой. Спросонья я касаюсь их ладонями и просыпаюсь окончательно.
Разлепив влажные от слез веки, я узнала в полумраке очертания своей комнаты в общежитии. За окном с неплотно занавешенными шторами чуть брезжил рассвет. Я приподняла голову и огляделась по сторонам. Маша спала. На тумбочке привычно стоял мой графин, из которого Вика вечером налила в стакан воды и велела мне выпить до дна. Помню, что выполнила ее требование и сразу же провалилась в эти недавние яркие видения.
Я потянулась к графину и так же, как наша вечерняя гостья недавно, отлила воды в стакан. Сделала из него несколько освежающих глотков, откинула голову на подушку и довольно быстро снова провалилась в сон, но теперь вовсе без сновидений.
Не знаю, сколько я проспала в этот раз, но, когда было решила, что окончательно проснулась и пора бы уже вставать, — внезапно почувствовала, что не могу этого сделать. Не могу, потому что начинаю вдруг вязнуть в непонятной мягкой субстанции. Ноги и руки наливаются свинцом и утопают в этой странно-горячей сыпучей массе. Я медленно, но верно проваливаюсь в нее всем телом.
«Что это? Песок? Что он делает в моей постели?» — недоумеваю я.
Отчаянно хочется пить. Отяжелевшей рукой тянусь к тумбочке. Прекрасно помню, что там есть вода. Пытаюсь ухватиться за графин, но тщетно: ни его, ни стакана там больше нет, а жажда усиливается. Она начинает накатывать на меня волнами, один-в-один — как усталость вчера. Но, чтобы победить усталость достаточно было добраться до постели. А сейчас?
«Что же делать? — мысленно задаюсь я вопросом, пытаясь собрать в кучку плавящиеся от жары серые клеточки, — Надо идти, — вдруг догадываюсь я, — Буду лежать — сварюсь заживо…»