Страница 10 из 12
Потом была тьма.
Кассир
Пётр Людвигович Ковалевский (Кавальский)
(Борисов, Беларусь)
Пётр Людвигович в последний раз провёл тряпочкой по носкам сапог, наводя на щеголеватую обувь особый глянец. Тряпочку аккуратно сложил, опустил в ящик, стоявший справа от двери. Щелкнул каблуками. Уж чему-чему, а ухаживать за сапогами он научился. Сколько лет отработал кассиром в сапожной артели. Кажется, насквозь пропитался запахами клея, гуталина, кожи.
Глянул на себя в захватанное пальцами зеркало, висящее на стене. А что, ещё вполне ничего. Не молод, конечно, виски совсем седые и картуз приходится надвигать поглубже, чтоб лысина не блестела под солнцем. Но человека ведь красит не возраст, не прожитые годы, а должность. Что-что, а уж должность у него отличная.
Ещё год назад думал, что всё, конец Петру Ковалевскому, всю жизнь просидит простым кассиром в сапожной артели, среди жидов и пьяниц. Каждый день до самой пенсии будет видеть эти рожи, выслушивать пошлые шуточки необразованного быдла. И благодарить судьбу за то, что ему ещё повезло. Его товарищи по прошлому были бы благодарны и этому. Многие из них закончили жизнь далеко на севере. А Ковалевский выкрутился, спасся, пересидел.
В царское время так всё хорошо начиналось. Петя Ковалевский служил жандармом, ходил по улицам в высоких сапогах с глянцем, в заметной издалека фуражке. Шашка на боку, огонь во взгляде. Государственный человек, представитель власти. Берегись ворьё и всякий нежелательный элемент. Пётр Людвигович за всем присмотрит, всё у него под контролем.
Отсюда и уважение от людей было. И шапку перед ним ломали, и подносили по праздникам. А Петру не сколько подношения те нужны были, сколько поклоны, страх в глазах горожан. Унижение, когда обращались к нему с просьбами.
– Уважь, Пётр Людвигович.
– Подсоби, Петр Людвигович.
– Поспособствуй, уж мы в долгу не останемся.
Ковалевский сдвигал косматые брови, грозил пальцем. Прикрывал, кого надо. А кого не надо – подносил на блюдечке начальству. Не стеснялся пускать в ход кулаки, выбивая признание. Получал и за это поощрение. Если случалось дело, то вперёд не лез. Гибнуть под пулями «товарищей» ему вовсе не хотелось. Однако шёл сразу во втором ряду. Чтоб видели его рвение те, кому надо. Они и видели. И снова поощряли. К пенсии, глядишь, и вышла бы ему хорошая должность с домиком на окраине. В общем, правильным жандармом был Ковалевский, ценили его и те, что выше, а те, что ниже, – боялись.
А потом война, революция, большевики краснопузые всё с ног на голову поставили. В начальстве нынче вчерашняя голытьба, а те, кому он прислуживал, от кого ждал покровительства, либо в расход пущены, либо бежали. А ему куда бежать? Капиталов больших не нажил. Чуть уцелел в этом сумасшедшем доме. Чудом спасся. Удалось пристроиться кассиром в сапожную артель. А там хоть и близко к деньгам, да ведь к чужим деньгам. И никакой власти. А по власти душа тоскует.
Когда в 1941-м пришли новые хозяева, Пётр Людвигович дома сидеть не стал. Тут же предложил свои услуги. А что, и опыт в нужной сфере имеется, и рука ещё крепкая, и город он хорошо знает. Где жиды проживают, где жёны-дети офицерья, где коммунисты отъявленные. Всё у него в памяти, всё ждало своего часа. За порядком в городе он уж присмотрит.
Немцы «специалиста» оценили. Назначили заместителем начальника городской полиции. А значит – снова сапоги с глянцем, спина выпрямилась, усы вверх. Не узнать бывшего кассира сапожной артели. Высоко взлетел. А то, что шашки на боку нет, так это ничего. Времена уже не те.
Пётр Людвигович вышел на крыльцо и сразу же заметил у калитки бывшего товарища по артели, бригадира Никиту Иосифовича. Потрепала жизнь старого сапожника. Отощал, одёжка поизносилась. На груди, на самом видном месте, – звезда жёлтая. Чтоб каждый встречный видел, кто перед ним. А ведь совсем недавно сидел гордый, помахивал своим молоточком над подошвами, шуточки поганые шутил. Пусть теперь пошутит.
Услышав стук двери, сапожник встрепенулся, бросился к кассиру.
– Пётр Людвигович, здравствуй.
– Ну? – недовольно поморщился Ковалевский.
– Как поживаешь?
– Некогда мне с тобой разговоры вести, – огрызнулся начальник полиции. – Говори, чего надо?
– Просьба у меня к тебе.
– От вас только и дождёшься, что просьбы.
Ковалевский шагнул в сторону, обходя бывшего коллегу стороной и двинулся вперёд по улице.
Никита Иосифович растерялся, но, спохватившись, засеменил рядом, затараторил быстрее:
– Погибаем, Пётр Людвигович. Детишки с голоду плачут. Запасы все подъели. Да и что там подъедать было, почти всё немцы забрали.
– Не забрали, а реквизировали для нужд великой Германии, – процедил сквозь зубы Ковалевский.
– Конечно, конечно, – торопливо согласился сапожник. – Нам не жалко, если для нужд. Мы же всё понимаем. Но самим-то есть нечего, Пётр Людвигович. В доме ни крошки.
– Так что ты от меня хочешь?
– Нам бы работу какую, – заместитель начальника полиции взял слишком быстрый темп, и голодный сапожник начал задыхаться и отставать. – Какую хочешь работу сделаем. И платить нам можно немного, лишь бы на хлеб хватало. У солдат сапоги чинить станем, хомуты всякие, сёдла. Мы же умеем, ты знаешь. А за нами не заржавеет, Пётр Людвигович. Мы уж отблагодарим.
Ковалевский остановился так резко, что зазевавшийся сапожник чуть не врезался ему в спину.
– Ты что, взятку мне предлагаешь?
Лицо Никиты Иосифовича исказилось в плаксивой гримасе.
– Дети от голода хнычут. Нам бы хоть как, хоть на хлеб.
– Нет у меня для вас работы! – ответил Ковалевский. – Будет на ваш счёт приказ – всё решим. А пока сидите и ждите.
– Досидим ли, Пётр Людвигович, – опустил голову сапожник.
– А чем недовольны?
– Помнишь Шимшу Альтшуля? Старик к нам ходил, всё байки рассказывал.
– Не помню я всех борисовских стариков. Делать мне больше нечего!
– Убили Шимшу Альтшуля. Походя убили, ни за что.
– Ни за что – не бывает. Значит, было за что. Вы и про Бому Каца ныли, что ни за что, а этот пьяница моего служащего кулаком ударил. Представителя законной власти, между прочим!
Никита Иосифович отвернулся.
– Помоги, Пётр Людвигович. Ты наша последняя надежда. Ты хоть свой, близкий. Сколько раз мы тебя выручали.
– Какой я вам свой? – разозлился Ковалевский. – Нечего меня в жидовскую кодлу записывать! И чем это вы мне помогали? Рубль до зарплаты ссужали, так я всегда вовремя отдавал.
За занавесками ближайшего дома мелькнула тень, и Ковалевский понял, что вся улица прильнула сейчас к окнам, слушает их разговор. И от осознания этого ещё больше разозлился.
– Чего ты за мной ходишь? Неужели не видишь, что другое время нынче! Это раньше я был Пётр Ковалевский, кассир сапожной артели. Мог ты ко мне запросто обратиться. А теперь кто? Кто, я спрашиваю?
Он шагнул к сапожнику, поднял над головой кулак, занося его для удара. И почувствовал, что возвращается всё. Словно молодеет он, становится выше ростом. И шашка невидимая хлопает по бедру. Как и не было проклятых двадцати четырёх лет унижения. Будто плохим, липким сном они промелькнули.
– Кто я? – рявкнул Ковалевский.
Никита Иосифович вжал голову в плечи, зажмурился.
– Ты заместитель начальника полиции, Пётр Людвигович.
– Вот и помни это, и своим скажи! – внезапно остыл Ковалевский.
Для острастки ткнул кулаком в лицо просителя, но уже не со злостью, а так, для порядка. И зашагал дальше. Сапожник остался с тоской поглядывая вслед бывшему сослуживцу.
Пока шёл к зданию полиции, все встречные кланялись ему, снимали шапки. Люди с жёлтыми звёздами на груди покорно переходили на другую сторону улицы. От этих поклонов, почтительных взглядов настроение у Ковалевского слегка поднялось. У входа он встретил бургомистра Станислава Станкевича, протянул ему руку.