Звезда над сердцем

– Эгоф, вы тратите наше время, – недовольно выпалил переводчик.

И бывший учитель кивнул.

– Да, это дети Асиновского. Мать у них еврейка, Хася Ходасевич, но отец и вправду русский.

Переводчик тут же сказал несколько фраз немцам. И один из них сделал движение кистью.

– Идите, – сказал переводчик брату и сестре. – Идите домой.

В этот момент у ямы грохнул очередной выстрел, и мать Ремы упала к другим жителям Зембинского гетто.

18 августа 1941 года, спустя всего месяц после образования, Зембинское гетто было уничтожено. Полицаи расстреляли более семисот (по другим данным 927) человек, в основном стариков, женщин и детей. К трём часам дня яма была заполнена и её начали засыпать.

Рему и её маленького брата спасло чудо. Только чудом можно назвать то, что предатель и палач Давид Эгоф подтвердил их происхождение.

Отец

Алексей Разин

(Борисов, ноябрь 1941 г.)

– Они должны нас выслушать, – горячился Алексей. – Это какая-то огромная ошибка. Мы же не в средневековье живём, середина двадцатого века на дворе.

Его приятели угрюмо молчали. Только старый меламед Лейб Чернин начал говорить о том, что всё совершается по воле Господа, что он не даст народу своему погибнуть, надо только молиться и верить. Но его слова словно падали в пустоту. Люди устали, они потеряли надежду.

– Не убьют же они нас, в конце концов! – в отчаянии закричал аптекарь Залманзон. – Мы же можем работать, приносить пользу. Тот же Хацкель, кажется, неплохо устроился. Управляет нами от имени немцев.

– Хацкель везде пролезет, – проворчал Алексей. – Мне кажется, если из ада полезут черти, он и с ними сможет договориться.

– Нас не нужно убивать, – вздохнул сапожник Янкель. – Мы сами скоро передохнем от голода. Я уже ноги еле таскаю. Дети постоянно плачут, просят есть. И мыло. Никогда не думал, что во сне мне как самое большое счастье будет сниться обычный кусок мыла.

Мужчины снова замолчали, соглашаясь с Янкелем. Каждый чувствовал, что силы заканчиваются. Саднит и чешется исхудавшее, немытое тело. Дети с каждым днём тают, как свечки. Жёны смотрят на своих мужчин с надеждой, верят в них, но надежда эта пустая.

– Вчера в город вернулся Эгоф, – поделился новостью Лейб Чернин. – Его назначили каким-то большим начальником по безопасности.

– Какая же скотина! – снова повысил голос Алексей. – И этакая тварь всё время ходила рядом с нами, учила детей.

– Тиши, тише, – замахал руками Лейб. – Услышит кто твои крики, донесёт немцам. Пропадём все.

– Эгоф – это плохо, – произнёс Янкель. – Люди говорят, что там, где Эгоф, будут расстрелы. Он был и в Зембине, и в Бегомле. Проклятый человек.

Янкель в сердцах хватил кулаком по колену.

– Да тише вы! – снова зашипел Лейб.

Он поднялся со своего места, подошёл к щелястой стене сарая, в котором они сидели, выглянул наружу.

– Кажется, никого. Раскричались тут! Господь всё видит, поможет нам.

– Мне иногда кажется, что Господь помогает не нам, а немцам, – огрызнулся Янкель. – Они и русских погнали, и Москву скоро возьмут. На каждом углу об этом кричат.

– Пока ещё не взяли.

– Вопрос времени. Через сколько дней они были в Минске? То-то и оно. Немцы – сила, мощь, железо. А мы – масло. Где это видно, чтоб масло победило железо?

– Идёт кто-то, – зашептал Лейб.

Мужчины замерли, стараясь не дышать. Тяжёлые шаги прогрохотали мимо сарая, скрипнул ремень винтовки. Полицай остановился совсем рядом, прислушиваясь. Евреи словно превратились в каменные статуи. Полицай оглушительно чихнул, высморкался себе под ноги и потопал дальше.

– Пора расходиться, – сказал Лейб. – Поймают – беда будет. Давайте послезавтра в то же время.

Через два дня Алексей пришёл в сарайчик как только стемнело. Внутри было пусто. Он немного подождал, но никто не появлялся. Холодный ноябрьский ветер задувал через щели. Алексей, одетый в худую, рваную одежду, начинал зябнуть. Наконец в конце улицы показалась тень.

– Кто здесь? – прошептала тень голосом Янкеля.

– Это я, Разин, – ответил Алексей. – Где все? Почему никто не идёт?

– Ты разве не слышал? – отозвался из темноты Янкель.

– Что случилось? – помертвел Разин.

– Абрам отправил в город жену, та влезла в аптеку, взяла каких-то порошков. И сам отравился, и всю семью отравил.

– Да как он мог? Детей?

– Именно, детей. В городе творится неладное. Эгоф собирает полицаев со всего района. Приехали какие-то из Плещениц, а ещё полно эсэсовцев, только не немцев, а прибалтов. Что-то будет, Лёша. Я уверен, мы – приговорены. Лейб собрал вокруг себя баб, они днём и ночью молятся. Но мне кажется, что молиться поздно. Господь уже закрыл на нас глаза.

– О чём ты говоришь, Янкель. Разве может Бог.

– Прощай, Лёша. Сегодня попробую перебраться в город, а там пойду в лес.

– Опомнись! Тебя убьют!

– Меня и так убьют. Нас всех скоро пустят в расход. Эгоф не зря целую армию собирает. Бежал бы и ты.

– Я не могу, – чуть не заплакал Алексей. – У меня дети маленькие. Куда им в ноябре в лес? Замёрзнут.

– Тогда прощай.

Янкель без дальнейших разговоров скрылся в темноте, а Разин поплёлся домой. До самого утра он просидел в углу, глядя на лица своих спящих детей, замечая, как они похудели, осунулись некогда круглые личики, как тени легли под глазами. Наутро Алексей решительно встал и направился к известному немногим выходу из гетто – расшатанной доске в заборе. Он шёл по улице в сторону комендатуры и имел такой уверенный, решительный вид, что даже встреченный полицай ничего ему не сказал.

Алексей остановился в десятке шагов от дверей комендатуры. «Попроситься внутрь? Но кто же его впустит. Он грязный еврей в рваной одежде. Немцы даже не станут с ним разговаривать. Надо подождать, когда-то они соберутся в комендатуре, и тогда он найдёт слова, упросит кого-нибудь из начальства пощадить хотя бы детей. Эгоф – палач, ему никого не жалко. Но комендант Шерер кажется интеллигентным человеком. Он должен понять, у него самого, наверное, есть дети».

Разин ждал. В комендатуру стягивались чиновники разных рангов. Торопились секретари, появился переводчик. Наконец у входа затормозила красивая чёрная машина, и на крыльцо вылез комендант Шерер. Алексей тут же кинулся к нему.

– Герр офицер! Герр офицер, выслушайте меня.

Немец с удивлением посмотрел на грязную фигуру, бросившуюся к нему.

– Герр офицер!

Удар приклада сбил Алексея с ног. В голове словно бомба взорвалась. Он упал на землю, но продолжал ползти в сторону коменданта, пытаясь говорить:

– Герр офицер, выслушайте! Герр офицер. Они же дети, они ни в чём не виноваты!

Ещё один удар пришёлся прямо в затылок, мысли Разина спутались, рот наполнился кровью. Он полз, видя перед собой только одну цель – высокие блестящие сапоги коменданта.

– Они совсем маленькие, Янке всего годик, он, когда спит, так смешно чмокает губами. Чистый ангел, герр офицер. Видели бы вы его. А Анечка, свет не видал такой красивой девочки. И умница. Из неё вырастет настоящее чудо.

Шерер с каменным лицом смотрел на человека, который полз к нему и лопотал что-то неразборчивое. Он не понимал, чего хочет этот мужчина. И ему, собственно, было всё равно. Судя по жёлтой звезде, нашитой на одежде – ещё один еврей из гетто. Пара-тройка дней – и их всех не станет. Не зря Эгоф второй день поит в казармах целую армию полицейских. У них уже есть приказ.

Полицай поднял винтовку, чтоб ударить ползущего ещё раз, но комендант внезапно поднял руку. Ему стало интересно – доползёт или нет.

Алексей дополз. Кончиками пальцев коснулся блестящего носка сапога.

– Герр офицер. Мои дети. Мои маленькие дети. Они ни в чём не виноваты.

Шерер кивнул, соглашаясь со своими мыслями, и подал знак охране.

Полицаи оторвали Разина от сапог немца, поволокли прочь от комендатуры. Поставили на колени у соседнего дома, дуло винтовки больно упёрлось в затылок. Последнее, что увидел Алексей, это как немец с брезгливой миной достаёт из кармана платочек и оттирает сапог от капель его крови.