Звезда над сердцем

– Здравствуй, Пётр Людвигович, – кивнул полицаю бургомистр. – Чего хмурый такой?

– А-а, – пожал плечами Ковалевский. – Жиды надоели. Шастают по всему городу, раздражают. Когда уже приказ будет?

– На конец августа обещают, – важно ответил бургомистр. – Как переселим их в гетто – мигом шастать перестанут. Оттуда только по пропускам выходить будут. В городе дышать станет легче.

– Скорей бы уже.

– Поедешь сегодня туда?

– Обязательно.

– Матовилов на месте?

– Пётр Денисович? Землемер? Где ж ему ещё быть. Без него всё дело встанет.

– Хорошо работает?

– Старается. Сразу видно учёного человека.

– Смотрите. А то скоро комиссия туда приедет от городской управы, Стругацкого Иосифа Антоновича знаешь?

– Знаю.

– Вот он и приедет. И ещё инженер один, Соловьёв фамилия. Проверять будут, чтоб к концу августа всё готово было. Может, нужно чего? Проволоки хватает?

– Было бы неплохо добавить.

– Так не стесняйся, проси. Для хорошего дела ничего не жалко. Ладно, побегу. Весь в хлопотах сегодня.

Станкевич сунул Ковалевскому свою вялую интеллигентскую руку и заторопился прочь.

Пётр Людвигович презрительно сплюнул ему вслед.

– Гимназист, учителишка. Всё на меня свалил. Не хочет сам ручки марать. Со старых времён привыкли всё чужими лапками.

Однако комиссия – это лишние хлопоты, перед ней надо показать работу. Ковалевский развернулся и двинулся в сторону Красноармейской и Слободки, где с 25 июля окружали забором из колючей проволоки несколько кварталов – будущее Борисовское гетто.

27 августа 1941 года приказ пришёл.

Ковалевский стоял немного позади шеренги полицаев и с ленцой поглядывал на угрюмую толпу, тянущуюся по улице в сторону Слободки. Евреям запретили брать с собой тёплую одежду, мебель, запасы. По одному чемодану да по узелку в руки.

– Им и этого будет много, – уверял «товарищей» Ковалевский. – Они же как тараканы. Выживут, ещё и плодиться начнут.

Над городом стоял крик, плач. Полицаи выгоняли семьи, попавшие в списки, из домов, щедро раздавали удары прикладами и сапогами, не стеснялись на глазах у хозяев засовывать в карманы приглянувшееся добро.

– Всё растащат, подлецы, – расстраивался Ковалевский.

Прямо чувствовал, как мимо его рук проходят драгоценности выгоняемых семей, оседая в карманах подчинённых. И ведь никто не поделится, не уважит начальника. Вор на воре.

– Стой здесь, – приказал Ковалевский своему помощнику, полицаю Михаилу Морозевичу. – Смотри, чтоб всюду порядок был. Я отлучусь ненадолго, пригляжу за процессом.

Морозевич равнодушно пожал плечами. С самого раннего утра он был сильно пьян и вряд ли понимал, что вокруг происходит. Сказали стоять, смотреть. Будем стоять.

Пётр Людвигович рысью направился к дому богатого аптекаря Залманзона. Не раз видел в ушах Залманзонихи золотые серёжки, а сам аптекарь щеголял с хорошими часами, давно приглянувшимися Ковалевскому. Им уже без надобности, а уж он-то пристроит, не даст добру пропасть.

Не успел пройти и двух сотен шагов, как под ноги ему выкатился серый кричащий ком.

– Пётр Людвигович, спасите!

Ковалевский шарахнулся в сторону. У ног его рыдала жена молодого сапожника Ёськи Лившица. Волосы растрёпаны, на щеке царапина, платье порвано. За женщиной следом выскочили два полицая, братья Иван и Николай Петровские, остановились, тяжело дыша и растерянно оглядываясь.

– Что тут у вас? – поморщился Ковалевский.

– Да вот, господин начальник, – пожал плечами один из полицаев. – Жидовка бежать пытается.

– Они, они… – запищала женщина.

Всё и так понятно. Баба смазливая, всё при ней, а парни молодые. Пока батька их Фёдор Григорьевич шарит по закромам, решили развлечься. Ковалевский взял рыдающую жену сапожника за шиворот, рывком поднял, толкнул в сторону Петровских.

– Уберите.

– Пётр Людвигович! – завопила дурная баба.

Снова вырвалась из рук полицаев, попыталась рухнуть начальнику в ноги. И тут зло взяло Ковалевского. Внезапно, как уже не раз бывало. Елозит руками своими жирными по его сапогам, пятна оставляет, чуть не целует глянцевые носки, сопли по ним размазывает. Противно и гадко.

Ковалевский поднял свой пудовый кулак и с размаху опустил на склонённый затылок. Женщина охнула, осела на мостовую. Этого Петру Людвиговичу почему-то показалось мало. Он выхватил из кармана пистолет, ударил женщину по голове раз, другой. Под рукоятью что-то хрустнуло, брызнуло в разные стороны. Лившиц распласталась по мостовой лицом вниз, пошло раскорячив ноги. Ковалевский оттолкнул её сапогом в сторону полицаев.

– Уберите, я сказал!

– Да что уж тут, – мрачно отозвался тот, что постарше, кажется, Иван. – Чего уж теперь с ней делать?

Пётр Людвигович рявкнул на него и заторопился прочь. Опоздал. Залманзонов уже выводили из дома. Впереди ковылял сам аптекарь Абрам, за ним жена с детьми тащили узелки. Аптекарь, дурак, прижимал к груди свою скрипку. Старший из полицаев, довольно придерживал плотно набитый карман, где явно лежали и часы аптекаря, и золотые серёжки его жены. Ковалевский сплюнул от досады, развернулся и пошёл обратно к Морозевичу.

Полицай с трудом сфокусировал на начальнике взгляд.

– Справился, Пётр Людвигович?

– Не твоего ума дело, – огрызнулся Ковалевский. – Всё тут в порядке?

– В наилучшем виде, – Морозевич достал из кармана бутылку, отхлебнул.

– Ты бы хоть на моих глазах не пил, – высказал ему Ковалевский.

– Я немножко. Только один глоточек, для ясности. Пётр Людвигович, ты испачкался немного, – полицай ткнул начальника пальцем в грудь. – Что это у тебя?

Ковалевский скосил глаза. На лацкане пиджака красовалось жирное пятно с остатками чего-то серого, напоминавшего свиные помои.

– А-а, – небрежно отмахнулся он. – Одна жидовка мозгами забрызгала.

Двумя пальцами стряхнул ошмётки под ноги подчинённому. Морозевич вытаращил глаза на пиджак Пётра Людвиговича и попятился. В его мгновенно протрезвевших глазах мелькнул ужас.

Ну и хорошо. Должны бояться.

К вечеру Петру Людвиговичу повезло. Немецкое начальство устало от зрелища и удалилось, появилась возможность и ему набить карманы. Тут уж Ковалевский своего не упустил. Выбрал для себя дом богатого еврея Шейнемана и не позволил подчинённым взять оттуда даже ложки. В тот же день перетащил свои пожитки в новое жилище, развалился на мягкой перине Шейнемана и закурил.

– Жизнь-то налаживается! – с усмешкой сказал Ковалевский, разглядывая сваленные на столе кучки монет, часов и женских украшений. – Петя Ковалевский вам ещё покажет!

И погрозил в темноту за окном.

Вскоре привык Пётр Людвигович к хорошей жизни. Жена его ходила в дорогой и красивой одежде, не стеснялась украшать себя золотом. Не смущало её и то, что серёжки были вырваны из ушей других женщин. Протерла водкой и носит. Обленилась, не захотела больше полы мыть, так завели послушную домработницу Ольгу Бойченко. С Ольгой в дом пришёл её двенадцатилетний сын, но его сразу предупредили, чтоб не было не видно и не слышно. Он и прятался в углах от хозяев. А если нужно было кому-то сообщение передать или мелкое поручение исполнить – только кликни его. Очень удобно.

Закончилось лето, наступил сентябрь, потом и октябрь 1941 года. Фронт окончательно ушёл куда-то на восток, со дня на день ждали новостей о взятии Москвы. Город замер в ужасе перед новыми хозяевами, летучие полицейские отряды мигом пресекали даже самые мелкие очаги сопротивления. А если этих очагов не было, придумывали их сами. При разгроме «опасных» людей можно неплохо поживиться. Кто же от такого откажется.

Петр Людвигович приятельствовал с непосредственным начальством, главой службы безопасности города Михаилом Гринкевичем, бывало, что выпивал и с начальником безопасности уезда Давидом Эгофом. Его ценили, уважали, выделяли. Что ещё нужно человеку для счастья. Хороший дом, хорошая работа.