Раннее

От киоска Виктор Сергеевич вернулся уже в совершенно другом настроении. Печаль ушла куда-то внутрь жирной туши, а на лице осталась только его фирменная улыбка и глаза-щёлочки. Впрочем, и они тоже улыбались.

– М-да. Вот, отвяньте моего любимого. "Клинское старое ямское". Отличное пиво, когда удачный разлив. 5 целых две десятых градуса. Причём это действительно пиво, а не ёрш, как часто бывает.

Я попробовал. А ничего. Насыщенное, не горькое, не отдаёт водой. Ничего особенного, но приятно. Тем более что жарко и очень хочется не прерывать праздник вкуса.

– У него есть ещё одно достоинство, – продолжил Виктор Сергеевич. – У него название длинное – "Старое Ямское", но его можно укоротить на одну букву – "Староямское". Продавцы понимают. Когда язык заплетается, одна буква – это существенно…

С помощью бутылок и божественного провидения мы отправились дальше. Кутепов вёл меня одному ему известной дорогой. Мы повернули влево, прошли метров двести, затем уткнулись в железнодорожные пути и повернули вправо. Я снова начал терять ориентацию, тем более что пиво придавало окружающему пейзажу фантастические черты. Впрочем, нет…

Я впервые почувствовал, что дело тут вовсе не в пиве… Или не только в нём. Что-то я раньше не видел, чтобы туман покрывал землю густым белым слоем толщиной сантиметров пятнадцать, сквозь который ничего нельзя было разглядеть… Я задумался и тут же влетел в широкую спину Кутепова, который внезапно остановился как вкопанный.

– Давайте-ка присядем, – предложил он.

Вначале я не понял. Ведь мы стояли посреди голого пустыря, утыканного кустиками, и сесть было абсолютно некуда. А, нет же… Как я сразу не заметил? Ведь это же детская площадка, а вокруг обычный двор. Пятиэтажные дома. И огромный Виктор Сергеевич, тяжело опускающийся на бортик песочницы. Я присел рядом.

– Знаете, Роберт, – сказал он. – А я вдруг иногда думаю – может быть, я пережёвываю зря? Может быть, и вправду всё это – просто одно большое неверное попадание… то есть, невероятное совпадение, я хотел сказать… Ну, пою я песни… Вернее, пел… Ну, люди умирают… Где же тут связь? В чём логика? Вот вы сами, Юля, как думаете?

Я поперхнулся.

– Не знаю. Я думаю, вы правы. Наверняка вам просто кажется, что ваши песни как-то на что-то влияют… Только, пожалуйста, женскими именами меня не называйте… А то я за своё мужское начало побаиваюсь…

– Простите… – вздохнул Кутепов.

– А вы сами-то пробовали как-то все объяснить? – спросил я, отпив из горлышка миллилитров сорок.

– Конечно. Есть у меня теория. Я вот думаю, что дело тут не в песнях. Просто мои оговорки хранятся в каком-то отдалённом… то есть, определённом, месте головы. В том самом месте, где записано что-то о нашем будущем. То есть, я хочу сказать, что все мы как-то воздаём…воздействуем… на события, которые происходят. Просто я об этом ещё и пою, потому что отдельные обрывки будущего проникают в мои песни.

– То есть вы хотите сказать, – уточнил я, – что наше подсознание каким-то образом влияет на мир?

– Ну да. А в этом познании… то есть, подсознании… хранятся и разные связи между словами, ассоциации, которые заставляют меня путать слова.

– Но ведь если так, – произнёс я, пытаясь напрячь расслабленный от опьянения мозг, – то выходит, что вы совершенно напрасно перестали петь… Пой или не пой – слова в подсознании останутся.

Виктор Сергеевич, до этого пристально смотревший вдаль, резко повернулся ко мне и захлопал глазами.

– Чёрт побери… А вы правы… Какой же я тупой… Впрочем, может, вся эта теория и неверна…

Он встал, помог подняться мне, и мы снова зашагали по пустырю, укутанному саваном из белого тумана. Я вспомнил, что оставил в песочнице пустую бутылку и решил, что это нехорошо – приучать детей к алкоголизму.

Обернулся. Но песочницы позади не оказалось. На её месте росло огромное дерево, по стволу которого ползла толстая змея.

15

– Фу, какой плохой киоск… – сокрушённо заметил Виктор Сергеевич. – Здесь только то пиво, которое мы уже пробовали… – он с сожалением покачал головой. – Хотя вот можно купить бутылочку ноль тридцать три. Я обычно такие не беру…

Через мгновение он протягивал мне изящную тоненькую бутылку с густым светло-коричневым пивом.

– "Невское оригинальное", – пояснил он. – Пять целых семь сисятых. Хорошее пиво. Правда, таблеточный привкус присутствует, а ещё, когда допьёшь до конца, остаётся ощущение, что жевал что-то наподобие горелого хлеба.

– Я бы сейчас пожевал, – вздохнул я.

– Ну вот, я и говорю – пейте. Будет полная идиллия… иллюзия, то есть.

Я отпил. Виктор Сергеевич тоже. Ему хлестнуло по лицу мокрой веткой.

– Бррр, – сказал он. – Зато взбодрился. Ох, как хорошо! – он повернулся ко мне, и я увидел, что его нос и щека покрыты капельками грязи. Он казался совершенно счастливым.

– А знаете, Витя, – произнёс он воодушевлённо. – Не петь нельзя. Неправильно это. Давно я от души не пел… А можно ведь петь что-то невразумительное, к примеру. От этого ничего не будет… Вот, я знаю, сейчас у шкаликов… школьников… есть такая забава – петь песню про Стеньку Разина до бесконечности… Ну, "Стеньку острого на стержень…" или как там… Ну, давайте я начну, а вы подхватывайте…

Он набрал воздуха, взмахнул бутылкой и запел громогласно, густым басом:

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны,

Выплывали расписные

Стеньки Разина челны.

На переднем – Стенька Разин,

Стенька Разин на втором,

И на третьем – Стенька Разин,

На четвёртом – тоже он.

– Ну же, продолжайте! – возмущённо прикрикнул Кутепов, глядя как я стою в полной растерянности, раскинув уши по воздуху.

Я неуверенно подхватил:

И на пятом – Стенька Разин,

Стенька Разин – на шестом…

Виктор Сергеевич улыбнулся и продолжил:

На седьмом – товарищ Разин,

На восьмом стоит Степан.

Я было задумался, почему Разин – товарищ. Ну да, коммунисты – мятежники, и он тоже… Но тут уж надо было снова брать инициативу, и я заорал:

На девятом – Стенька Разин!

На десятом – тоже он!

Кутепов не сдавался:

На одиннадцатом – Стенька,

На двенадцатом – Степан…

И я в полном буйстве восторга кричал крутящемуся вокруг меня городу:

На тринадцатый уселся

Стенька Разин молодой!

Кутепов, расхохотавшись по-Мефистофелевски:

На четырнадцатом – Стенька,

На пятнадцатом – опять.

Это продолжалось долго, челны множились. Мы старались переорать друг друга, Кутепов – успешнее, я – азартнее, и почти что бежали вприпрыжку по улице, и прохожие выпучивали глаза от удивления, но я вдруг заметил, что каждый из них стоит в своём челне и движется навстречу плавно, как лебедь…

Кутепов прервал наши вокальные упражнения следующим куплетом:

Тот же самый Стенька Разин

Оказался в сто восьмом.

Это ж надо так напиться,

Чтоб стоять во всех челнах!

Я захохотал и чуть не свалился с лодки. Виктор Сергеевич улыбнулся, сел на вёсла и направил нос к берегу, приговаривая:

– Хватит, хватит… А то ещё и вправду будет бунт от нашего горлопанства…

16

Мы находились во власти железной логики сельской местности. Если стоит дом, то деревянный, а значит, он сгнил, врос в землю и скособочился, словно ребёнок, больной церебральным параличом. Если нет автобуса, значит, он сломался, и нечего зря ошиваться на остановке. Если хочешь выпить – иди к бабке за самогонкой или в магазин. Если не хочешь – не иди.