Раннее

Мы с Кутеповым хотели. Более того, нам было жизненно необходимо выпить. Выпить пива, которое крепче пяти целых семи десятых градуса. Иначе – всё, конец. Я вдруг всем телом почувствовал эту неизбежность. Видимо, Виктор Сергеевич ощущал нечто подобное, поэтому с несколько озабоченным видом, молча, вёл меня к магазину, указанному нам узловатым пальцем старушки на остановке автобуса.

Мы вошли в магазин. Полноватая продавщица, она же кассир, сидела на стуле в углу, в душегрейке поверх белого халата, и скучала, глядя в окно. Посмотрев на неё, я почувствовал в помещении сырость и холод, проникающие сюда из-под земли.

– Девушка, – сказал Кутепов. – Вот у вас там "Ярпиво" стоит, "Элитное"…

– А? – переспросила она, словно очнувшись.

– У вас две бутылки такого пива есть? – вздохнул Кутепов, ткнув жирным пальцем в бутылку с коричневатой этикеткой.

– Да вроде… – она встала, прошлась вдоль полки, глядя на ряды бутылок и, видимо, соображая, чем все они отличаются. Скорее всего, поняла, что ценой. Или не поняла. Во всяком случае, отклячив зад, полезла под прилавок, выставила перед нами по очереди штук пятнадцать разных бутылок. Я отметил про себя, что некоторых сортов на витрине не было.

– Вот – смотрите, какое… – она зевнула.

Виктор Сергеевич отставил в сторону две бутылки "Ярпива Элитного" и протянул сотню.

– Ой, – сказала продавщица. – Где вы такие деньги берете-то…

Она несколько минут копалась в кассе, перекладывая мелочь, бормоча и прикидывая что-то в уме. В конце концов насыпала Кутепову огромную кучу сдачи, он сунул её в карман, поклонился, произнёс: "Спасибо", и мы вышли на улицу – конечно, взяв бутылки!

Зайдя за магазинчик и разместив пиво на деревянной колоде, валявшейся рядом, мы в очередной раз вылили из себя отработанное топливо, затем Виктор Сергеевич вытер свои руки мятым платком, сорвал с горлышек пробки, и всё продолжилось.

– Вот, – сказал он, когда мы вышли на дорогу и зашагали в сторону райцентра, – "Ярпиво Элитное". Пять целых восемь десятых градуса. Все остальные сортиры… то есть, сорта, "Ярпива", немного водянисты. А это довольно крепкое – в него сахар добавляют – поэтому вполне неплохо. У меня, знаете, одно время было чувство вины за то, что я пою, поэтому я ограничивал себя шестью градусами. В конце концов пришлось всё время вот эту штуковину пить.

Он отхлебнул немного, чтобы смочить горло.

– Как хорошо, что я с вами познакомился, Коля… Я вот вам жизнь свою рассказал и что-то в мозгу прохудилось… прояснилось, я хотел сказать. Действительно, зря я бросил петь. Ни к чему это. А когда оказываешься в таком месте, как это, где лесок вокруг и ни души, так и хочется эту… тишину порвать на кусочки.

– А я вот это… – сказал я. – Я всё вас спросить хотел. Только забыл, что… А! Вот вы почему-то все песни поёте одинаковые… То есть, не то… Почему всё время старые песни поёте? Вот что я хотел узнааать…

Он в очередной раз поймал меня в падении, видимо, спасая пиво.

– Ну так ведь больше и петь нечего. Упёртые… то есть, оперные арии я не люблю. А в старых песнях есть где голосу развернуться. И потом, на переправе коней не упоминают. Привык я к тем песням.

– Неужели в теперешних ничего для себя не найдёте? – удивился я.

– Да сейчас все больше не песни, а комбинации… то есть, композиции, я хотел сказать. Их пишут для людей, у которых голоса нет. Нет, ну иногда я и их пою для разнообразия. Мелодии-то привязчивые:

Кукла ваша – стала наша.

Вот такая вот параша…

Я нечаянно. Не хотел наехать. В принципе, нормальная песня в своей посевной категории. Хотя вообще, много и дурацких песен. А иногда просто танцевальные, без смысла особого. Из цикла "Крыша моя, я по тебе скучаю…"

– Ну а иностранные песни не поёте?

– Да нет, как-то не ложится на душу. Русский я слишком… Хотя тоже иногда привяжутся какие-нибудь Бредни Спирс:

I was burnt to make you happy

или

Fuck me baby one more time…

– Ой, – сказал я, – вы так точно её голос изобразили. Вам бы пародистом работать… с вашими способностями. Мне даже показалось, что вы – это она. Я даже её эти косички дурацкие увидел.

– Да не, – усмехнулся Кутепов. – Она, конечно, тоже хороша корова, но до меня ей далеко.

– А вы, простите мою эту… как её, – я потёр бутылкой лоб. – Вы сколько весите?

– Да по-разному… Когда хорошее построение… настроение, то килограммов сто двадцать. А когда плохое, то за двести… Ну, да я не страдаю. Своя ноша не тонет. И потом, был бы я худой, было бы петь нечем. А сейчас – смотрите:

Степь да степь кругом,

Пусть далёк лежит.

В той степи глухой

Замерзал ямщик…

– Ой, не надо! – закричал я, перекрикивая сразу и Виктора Сергеевича, и метель. – Я же замёрзну…

– М-да, – вздохнул снова Кутепов, прекратив петь. – А я люблю эту песню. Есть где распеться, погрустить. Я её почти без ошибок пою. Только в одном месте вместо "схорони меня" пою "схорони козла". Потому что иначе получается не в рифму. И я вот знаете что не пойму – для чего в этой песне ямщик глухой? Вы мне можете объяснить?

– Э… Так не ямщик же… Степь глухая…

– Нет, вы ошибаетесь. Если бы степь, то и пелось бы "глухая". А поётся "глухой". Значит, ямщик. Это же согласование времён… имён… Ну, не помню.

Я хотел ему возразить, но голова соображала туго, и логика у него была. В конце концов, может, и правда ямщик глухой…

– А если он глухой, – продолжил Кутепов, – тогда для чего ему эта песня? Всё равно не услышит.

– Так он это… – сообразил я. – По губам читает.

– Э, нет, батенька. По губам – это не то… Песня должна воздух сотрясать. Должно чувствоваться напряжение, эмансипация…

– Так он же видит, как вы поёте, мучаетесь, рот разеваете. Он чувствует ваше напряжение. Разве не так?

Кутепов задумался.

– Пожалуй, вы правы. Вокруг меня не только колышутся звуки. Вокруг меня как бы ещё одна песня, виртуальная… Я правильно слово сказал? Вот эту-то песню он вполне может слышать…

Оставшуюся часть бутылки он допивал молча. Мы брели по сугробам ещё долго, и за нами вились две цепочки следов – одна толстая, глубокая, другая помельче, всё время вертящаяся вокруг первой. А на горизонте уже вставали белокаменные стены Москвы… Или это снова был МКАД, только сквозь падающий снег он принимал новые формы? Какая разница? Гораздо важнее мне показалось то, что пустая бутылка скрылась в сугробе, и срочно нужна была новая.

17

Я пришёл в себя на белой скамейке, имеющей странную полукруглую форму, между бюстами Павлова и Мичурина, которые стояли на высоких гранитных параллелепипедах. Туман скрывал от меня всё, что находилось дальше них, но меня это не очень волновало. В руке я держал только что открытую бутылку пива, а рядом, откинувшись на спинку скамейки, сидел Виктор Сергеевич.

– Мы переходим к исключительному этапу нашей дегустации, – произнёс он. – Дело в том, что при традиционной регистратуре приготовления пива невозможно добиться крепости более шести градусов. Идут на всякие ухищрения, типа добавления спирта, что хуже, или сахара, или сахарного сиропа, что лучше. Получается, в общем, ёрш. М-да. Ну, вот первый президент на звание ерша – "Балтика" номер шесть. Ровно семь градусов. Пиво тёмное. Называется "портер". Я, к стыду своему, не знаю, что такое портер, но думаю, что это и есть тёмное крепкое пиво.

Я попробовал. Густое. Вкус ни капельки не похож на то, что мы пили до этого, но пиво пенное, явно с хорошим градусом и… почему бы не выпить?