Провокатор

– Ну, что ж, – сказал Гордон, – пора наконец поговорить о деле.

– Может, ты посмотришь, как там в библиотеке? – неожиданно предложил Павел Ирине. Она взглянула на него удивлённо:

– Ты мне не доверяешь?

– Ну зачем ты так? – укоризненно посмотрел на неё Павел.

– Почему же ты хочешь оставить меня в стороне? – с явной обидой возразила Ирина.

– Ты не будешь никогда в стороне, – ответил Павел, – но некоторые дела, я думаю, не стоит взваливать на женские плечи.

– Ты не прав, брат, – решительно сказал Гордон, внимательно следивший за их спором. – Женщины, которые заняты нашим делом, очень бы обиделись на тебя за эти слова. И потом, – Гордон взглянул на Ирину, показывая, что он на её стороне, – мы боремся в том числе и за освобождение женщин от вековой тирании, за равноправие.

– Да я не об этом, – начал оправдываться Павел, но Гордон его перебил:

– Об этом или о другом, но твои слова отдают махровым домостроем.

– Спасибо, но адвокатов мне не нужно. – Ирина поднялась и направилась к двери.

Гордон удивлённо посмотрел ей вслед. Когда они остались вдвоём, он внимательно посмотрел на Павла.

– Ты ей не доверяешь?

– Конечно же, доверяю. Доверяю как себе, но… – Павел виновато взглянул на собеседника, – я не хочу ею рисковать. Если с Ириной что-нибудь случится…

– Лямур?

Павел чуть поморщился:

– Я не хотел бы употреблять это слово, но, надеюсь, ты меня понимаешь.

– Нет, – резко отозвался Гордон. – Я тебя решительно не понимаю. Более того, мне странно слышать это от тебя.

Гордон встал, прошёлся по комнате, остановился перед ним:

– Я тебя сейчас просто не узнаю. Что с тобой произошло? Ты что, забыл, ради чего мы боремся и живём?

– Я не забыл, но…

– Что «но»?

Павел ответил не сразу:

– Я люблю её, понимаешь?

– Нет, – отрезал Гордон. – Не понимаю. В нашей организации, а между членами боевой группы особенно, независимо, кто он – мужчина или женщина, – все отношения определяются только готовностью к борьбе и самопожертвованию. Да, я допускаю близость. Но даже это должно быть подчинено единому служению нашим идеалам. Только этой цели. Только ей одной. Вспомни Желябова и Перовскую. Андрей ведь мог и не оказаться на виселице. Его взяли по другому делу. Но он сам сказал, что был вместе с заговорщиками, чтобы у друзей, а в первую очередь у Софьи, не возникло мысли, что в последнюю минуту жизни он будет не с ними. Вот только такие отношения между мужчиной и женщиной я допускаю.

Павел молчал.

– Других не должно быть, – продолжал Гордон. – Всё другое – слабость, которая мешает делу и лишает нас силы. Сегодня ты отстранишь её от опасного дела, завтра заменишь кем-то другим, когда надо будет идти под пули. Потом…

– Хватит, – оборвал его Павел. – Ты ещё скажи, что я сам не готов идти под пули.

– Я скажу о другом. Все эти неизбежные волнения, переживания, тревоги за любимого человека будут только отвлекать от борьбы. Влюблённый человек уязвим.

– И я уязвим?

– И ты, может быть, тоже, – глядя на него в упор, твёрдо произнёс Гордон.

Павел нахмурился:

– Скажи откровенно, ты меня в чём-то подозреваешь?

– Я – нет. Но у некоторых членов комитета возникли вопросы.

– Какие вопросы?

– Не кипятись. Я знаю всё. И про адвоката, и то, что товарищи сознательно брали на себя твою вину, чтобы обелить тебя как самого молодого. Но кое-кто…

– Кто? Кого ты имеешь в виду?

– Хорошо, – кивнул Гордон, – я не должен был говорить с тобой на эту тему. Но как другу скажу. Азеф, например.

– Азеф? – изумился Павел. – Но он же сам был тогда…

– Да, был и участвовал в разработке покушения на генерал-губернатора с группой Лёвы Барашкова. Но он уехал раньше. Ребят взяли после его отъезда. Я чудом улизнул. Прыгал со второго этажа, чуть ноги не поломал. Кстати, – Гордон заговорил потише, – только мы с тобой знаем, что это был сам Азеф. Для всех остальных это был просто Пётр Петрович.

– И вы подумали, что я… – начал Павел, но Гордон перебил его:

– А ты поставь себя на место любого члена комитета. Азеф уехал раньше. Я ушёл. Ты оказался в тюрьме, но подозрительно рано освободился. А вся группа разгромлена.

– Не вся!

– Но мы же не знали. И потому сразу возникло подозрение, что без провокатора здесь не обошлось. Ну, сам посуди, кто из нас троих выглядел наиболее уязвимым. Скажу тебе больше, даже когда удалось получить письмо из Сибири, которое всё разъяснило, был вопрос о тебе на комитете, и решение в твою пользу было принято потому, что голосовавших за тебя оказалось на одного человека больше.

– И кто был этим человеком?

– Я! – ответил Гордон.

– И ты приехал, чтобы убедиться, что не ошибся? – с горькой усмешкой произнёс Павел.

– Нет, я ехал сюда, чтобы вместе с тобой завершить то, что не удалось группе Барашкова. Но в последний момент вмешался Азеф и стал настаивать, чтобы генерал-губернатора заменить на другого человека.

– На кого? – поинтересовался Павел. – Если, конечно, не секрет.

– Не секрет. На начальника московской охранки. Азеф с таким пылом настаивал на этой кандидатуре, что можно было подумать, речь идёт о самом царе. Но члены комитета, как всегда, его поддержали.

11. Ирина и Павел

Ирина лежала, отвернувшись к стене. Павел присел рядом, не зная, как начать разговор и как понятно объяснить ей, что его позиция отнюдь не отсутствие доверия к ней, не мужской эгоизм, а только одно-единственное желание не подвергать риску любимого человека. Но примет ли его аргументы Ирина?

Молчание затягивалось. Наконец Ирина повернулась и взглянула на Павла:

– Не мучь себя. Я всё понимаю. Всё это время размышляла о сказанных тобой словах и поняла, что ты прав. Я действительно не гожусь для участия в серьёзном деле. Я слабая, неумелая, нерешительная. У меня может не хватить духу в решающую минуту. Мне страшно, что я могу вас подвести.

Павел хотел её успокоить, но она закрыла ему губы ладонью:

– Подожди, не перебивай. Это ужасно. Но это так. И мне невыносимо больно, оттого что для вас, моих друзей, и в первую очередь для тебя, я постепенно окажусь чужой.

В глазах Ирины появились слёзы.

– Родная моя, – Павел взял в свои ладони её руки, поднёс к губам, – никогда. Слышишь, никогда ты не будешь для меня чужой. Ты для меня самый близкий и самый дорогой человек. Я тебе так благодарен!

– За что?

– За всё! Ведь это благодаря тебе, да-да, не спорь, я выбрал путь борьбы. И всё, что я делал и буду делать, – это и твоя заслуга тоже.

– Перестань. Что это на тебя вдруг нашло? – Ирина, смущённая его горячностью, попыталась обернуть всё в шутку. – Смотри, захвалишь, потом даже жалеть будешь.

Но Павел смотрел на неё очень серьёзно.

– Да, мы все служим одной идее – освобождению нашего народа. Но каждый должен делать то, что может, что у него лучше получается.

– А что, по-твоему, могу я?

– Сейчас объясню, – кивнул Павел. – Понимаешь, мы задумали огромное дело. И террор, как мне начинает в последнее время казаться, только одно из средств. Может быть, самое действенное и уж во всяком случае самое заметное и громкое. Один-единственный теракт – и шум на всю Россию. Но ты посмотри, сколько мы убили тиранов, убили даже царя, а Россия так и не проснулась, революция не вспыхнула, самодержавие не свергнуто.

Павел помолчал, потом взглянул на Ирину:

– Мне кажется, – я тебе первой об этом говорю, – в задуманном на самом деле одного террора мало.

– Что же нужно ещё?

– Просвещение, – убеждённо ответил Павел. – Просвещение народа. Если мы не просветим народ, не объясним ему несправедливость нынешнего строя, ничего у нас не получится. Сколько наших товарищей, которые шли в народ, были сданы в полицию этим самым народом из-за его невежества, забитости, дикости.

Павел покачал головой:

– Это посложней, чем теракт, если представить всю нашу матушку Россию. Страшно подумать, сколько же надо терпения, выдержки, знаний! Вот чем ты, – он посмотрел на Ирину, – должна заниматься!