Осуждённые грешники

Боль переместилась из паха в грудь и заполнила в ней черную дыру. Она была тяжелой, с извращенным удовлетворением, и в кои-то веки это не было вызвано выигрышем мелкого пари. Ей было комфортно здесь, в моей машине, рядом со мной, ее волосы собраны на макушке, а лицо не накрашено. С тошнотворной сладостью я осознал, что она искала тепло моей машины, чтобы сделать самую уязвимую вещь, на которую способен человек: поспать.

Мое удовлетворение было окрашено тревогой, но, тем не менее, я ездил по Дьявольской Яме с включенным на полную мощность обогревателем, пока она не захрапела под купленным мной одеялом. Я спустился в порт, чтобы проверить, как идут восстановительные работы, а затем поехал в Лощину, чтобы обсудить планы на канун Нового года с Касом и Бенни. Сейчас я припарковался перед старой церковью моего отца, борясь с наплывом по электронной почте. Яркость экрана моего MacBook максимально уменьшена, и я стараюсь не стучать по клавишам.

Я бы недоверчиво рассмеялся, если бы был уверен, что это не разбудит Пенелопу. Если бы мои деловые партнеры могли увидеть меня сейчас, управляющего своей многомиллиардной компанией, сгорбившегося над рулем, они бы подумали, что я сошел с ума.

Так и есть.

Тишину нарушает жужжание моего мобильного на центральной консоли. Бросив осторожный взгляд в сторону Пенелопы, я достаю его, чтобы выключить звук, но замираю, увидев имя на экране.

Габ.

Мой брат никогда не звонит мне. Он также не пишет мне смс. Наша история iMessage — это сплошные синие квадратики и непрочитанные сообщения. Я пишу, он появляется, и так было всегда.

Несмотря на бешено колотящееся сердце, я медленно выхожу из машины. С тихим щелчком закрываю за собой дверь и, хрустя свежим снегом, подхожу к краю утеса.

— Что ты наделал?

— Почему ты шепчешь?

Я закатываю глаза, глядя на Тихий океан.

— Сейчас четыре часа утра, брат. Люди шепчутся в это время суток. Что с тобой не так?

На мгновение в трубке воцаряется тишина. Я оборачиваюсь и сквозь снег вижу, как Гриффин выскальзывает из своего бронированного седана. Он подкрадывается ко мне и дергает подбородком, безмолвно спрашивая, есть ли проблема. Я отмахиваюсь от него, качая головой.

— Что тебе нужно, Габ? Медицинская помощь? Адвокат? Плечо, чтобы поплакать? — я провожу рукой по волосам. — Черт, пожалуйста, пусть это будет не плечо, чтобы поплакать.

— Встретимся там, где мы вздернули Старину Макдональда.

Связь обрывается.

Я смотрю на свой телефон, пока он не блокируется из-за бездействия. Он серьезно? В детстве Старина Макдональд был нашим прозвищем для жуткого завхоза в Академии Побережья Дьявола. Мы всегда думали, что с ним что-то не так, но это подтвердилось, когда однажды в воскресенье он проскользнул в исповедальню нашего отца и признался, что приставал к одной из школьниц под трибунами. Естественно, мы выбрали его грешником месяца. Мы вздернули его на старом дубе в Лощине, но только после того, как Анджело свернул ему шею.

Он хотел знать, на что это похоже.

Взглянув через лобовое стекло Гриффина, я тычу пальцем в сторону Лощины. Он кивает, и двигатель его машины оживает.

Я веду машину медленно, убирая руку с бедра Пенелопы, укрытого одеялом, только когда мы выезжаем на дорогу Мрачного Жнеца. Это всего лишь полоса асфальта, вырезанная в изгибе скалы, но в оптимальных условиях, не говоря уже о первом снеге в сезоне, это просто ублюдочный маршрут. Я проклинаю Габа про себя за то, что он заставил меня спускаться по ней посреди ночи с Пенелопой в машине. Дорога сужается, превращаясь в каменистую местность и овраги, и когда в поле зрения появляется дуб, я глушу двигатель и издаю тихое шипение.

Во что, черт возьми, ты играешь, Габ? Я как раз собираюсь спросить его об этом по смс, когда мое внимание привлекает тень, скользящая между густыми кустами, растущими вдоль дороги.

В луче моих фар появляется Габ, без рубашки и весь в крови.

От беспокойства у меня учащается пульс, я выхватываю Глок из кармана боковой двери и выпрыгиваю из машины.

— Dio mio, cazzo. Cosa è successo?56

Его ленивый взгляд опускается на мой пистолет.

— Она не моя, — это все, что он бормочет, прежде чем снова исчезнуть в кустах.

Мое раздраженное дыхание вырывается белым облачком и смешивается с падающим снегом. Не сводя глаз с Пенелопы, спящей по другую сторону лобового стекла, я возвращаюсь к своей машине. Я оставил дверь открытой, потому что знал, что если закрою ее, то хлопну ею. Я опускаюсь на водительском сиденье и изучаю ее.

Рыжие пряди выбились из прически и рассыпались веером по подушке, словно медный нимб. Мой взгляд скользит по ее бледной коже — идеально розовой от тепла обогревателя — и затем опускается на пухлые губки, приоткрытые в милой безмятежности.

Черт возьми. В моей груди разгорается борьба между логикой и суеверием.

Логика говорит мне, что миллион долларов — это ничто.

Суеверие подсказывает мне, что надо вышвырнуть ее на обочину и уехать.

Я довольствуюсь тем, что вытираю большим пальцем пятно от какао с ее подбородка и плотнее укутываю одеялом.

Включив подогрев сиденья еще на одно отделение, я тихо закрываю дверь и подхожу к машине сзади. Становится видно невеселое выражение лица Гриффа, когда он опускает окно.

— Мы снимаем новый Ведьма из Блэр: Курсовая с того света57?

Я игнорирую его ехидный рот и бросаю свои ключи ему на колени.

— Следи за моей машиной.

Он пристально смотрит на меня несколько секунд. Такой взгляд говорит о том, что ему надоело мое дерьмо и он хочет, чтобы я вернулся в Вегас, где единственное, о чем ему приходилось беспокоиться, были преступники в белых воротничках и случайные оппортунистические идиоты.

Но первым заговаривает мудак на пассажирском сиденье.

— Следить за твоей машиной или за твоей девушкой?

Я поднимаю глаза, чтобы встретиться с самодовольной ухмылкой Блейка. Знаете что? Этот парень уже слишком долго действовал мне на нервы. Я обхожу машину, рывком открываю дверь и хватаю его за воротник. Его вздох скользит по моему рукаву, и я бы солгал, если бы сказал, что мне не понравился страх в его глазах.

— Если ты хоть подышишь рядом с этой девушкой, то это будет твой последний вдох, — спокойно говорю я.

Растерянный взгляд Гриффина прожигает мне спину, когда я следую за своим непутевым братом в кусты.

Он ждет на поляне, попыхивая сигаретой. Я бросаю полный отвращения взгляд на его торс с твердыми мышцами, выкрашенный красными чернилами. Я делаю шаг в сторону, не желая испачкать этим дерьмом свое новое шерстяное пальто.

— Одежда на самом деле тебе просто не нравится, да?

Он ничего не отвечает. Мы идем под снегопадом и тяжелой тишиной, при фонарике моего телефона и периодическом грубом предупреждении Габа: — Пень. Корень. Канава, — направляя меня. Когда деревья сужаются на краю крутого оврага, я медленно останавливаюсь.

— Я не собираюсь туда спускаться.

— Боишься, что испортишь костюм?

— Да, на самом деле.

Взгляд Габа вспыхивает чернотой.

— Ты спустишься по нему, или я перекину тебя через плечо и понесу вниз, как маленькую сучку.

— Напомни мне ещё раз, как так вышло, что мы родственники?

Он весело хмыкает и, вероятно, зная, что получит по яйцам, если попытается спустить меня на своих плечах вниз по склону, начинает спуск.

Будь проклят итальянский пошив. Мои кожаные ботинки тонут в ледяной слякоти, а пальто рвется, зацепившись за ветки на спуске. Внизу мы поворачиваем направо, следуя по замерзшему оврагу вверх по течению. Прямо перед нами вход в пещеру становится все шире с каждым шагом, пока нас не поглощает ее черная пустота.

Темнота приходит с влажным холодом. Я увеличиваю яркость фонарика на телефоне и иду на звук тяжелых шагов Габа, который шагает впереди меня. Мы ныряем под низкий провал в потолке, и когда я выпрямляюсь с другой стороны, тяжелая рок-музыка плывет сквозь темноту и касается моих замерзших ушей.