Страница 32 из 41
— Немедленно, Иван Никитович, проверьте у всех противогазы, особенно у детей.
Сам осмотрел маску Мишуткиного противогаза, обнял малыша, направился к работавшим в штольне людям...
Противогаз был небольшим, но с каждым днем он казался Мишутке все тяжелее. Вообще творилось что-то неладное. В лагере становилось невыносимо душно. Мишутка так потел, что к спине прилипала рубашонка, будто всего смазали клеем. Потели, зевали, метались по душным штрекам все. Началось, говорили, «голодание», хотя повариха, как всегда, готовила еду на всех. Голодание называли «кислородным». Дядя Бадаев листал исписанные тетради и твердил:
— В первую очередь нам нужен воздух. И мы добудем его!
Потом, закрыв тетрадь, сказал:
— Расчистим старый Любкин выезд. Он засыпан еще в двадцатых годах, никто о нем уже не помнит.
Принялись расчищать подступы к этому выезду. За «дежурных» на базе оставались только Мишутка и повариха. Плиту она уже не топила, а дым откуда-то полз.
— Ховался он, Мишенька, от нас по забоям, — объясняла малышу повариха, — зараз повылазив, наскучило в хованки граты!
Трудно было добытчикам воздуха: впрягаясь в бендюжки, возили землю, таскали ее на себе в мешках и корзинах круглосуточно, в две смены. С каждым днем кислородное голодание становилось опаснее и опаснее. Люди дышали, не закрывая рта, часто, надрывно кашляли. Приходя на базу, старались сидеть, не шевелясь, не разговаривая. Все угрюмее становились у людей глаза. Все чаще плакали, прижимая к себе детей, матери. Оставались по утрам на нарах новые и новые больные. А расчистка выезда затягивалась — много лет гнали туда ручьи песок и мусор.
Наконец, грунт стал поддаваться легче, свежее стала земля, запахло корнями кустарника.
— Пробились!
Кто-то всадил с размаху лом, и он проскочил, как в пустоту.
Приникли к образовавшемуся провалу — закапала оттуда вода, побежала ручейком и вдруг хлынула, размывая все, мутным потоком. Зачерпнул Бадаев ладонями воду, дал чуточку отстояться, попробовал на язык — помрачнел: вода оказалась межпластовой... Дальнейшие раскопки были бессмысленны — с водой шел плавун.
Партизаны, остававшиеся наверху, понимали, какая страшная угроза нависла над их товарищами, находившимися в катакомбах. Нужно было дать подземному лагерю воздух. Но как?
Не замеченные фашистами щели в степи еще оставались, но все они были слишком далеко от базы. Скоро ли дойдет воздух окольными путями? Надо было размуровать хотя бы один из вертикальных воздушников, а их каратели охраняли круглосуточно. Воздушниками могли послужить расположенные в районе базы колодцы — оккупанты замуровали и их. Охраняли, однако, не все. У колодца, находившегося во дворе дома партизана Помялуковского, поста не было. Бадаевцы в шутку прозвали этот колодец «предательским» — у него временами тарахтела крышка. Потом сделали для воздуха отводы, и «предательский» колодец стал выручалочкой. От шахт он был в стороне, оккупанты сочли, видимо, что с базой такой дальний колодец сообщаться не может, и охраны около него не выставляли. А партизаны именно через него и поддерживали связь с верховыми разведчиками.
К этому колодцу и решили подобраться Яша и Алексей Гордиенко и Саша Чиков. С полкилометра проползли по промоинам и канавам, развалинам и пепелищам сгоревших домов. Вдоль церковной ограды подобрались, наконец, к пустырю, где был дом Помялуковского.
На крышку колодца каратели взвалили бетонную плиту. Как ее поднять?
Пока Алексей и Саша прислушивались, изучали обстановку, Яша ощупал плиту. В. центре ее была скоба, за которую цепляли крюк подъемника. Яшу осенила мысль: «Над колодцем — крепкий барабан, надежная цепь — чем не подъемник?»
Плита оказалась тяжелой, еле повернули барабан втроем; цепь даже вмялась в дерево. Подсунули три валуна. Образовавшиеся по краям щели прикрыли опавшими листьями — издали ничего подозрительного. Одного не успели сделать до обхода патрулей — открыть крышку. Патрули, как назло, почти у самого колодца расположились на перекур.
Стало светать, пришлось отползти, залечь до сумерек в кустарнике...
Неудача с расчисткой Любкиного выезда повергла находившихся в катакомбах людей в отчаяние. Бадаев видел: безразличие, чувство обреченности овладевают даже самыми выдержанными, волевыми бойцами. Люди впадают в апатию, в сонливость, как замерзающие.
Покидали силы и его самого, но он упрямо продолжал листать дневники ученого. Надо было найти хоть какую-то зацепку, пробудить в людях надежду, продержаться еще.
Воздушники! В записях профессора их упоминалось много — и старых, и пробитых сравнительно недавно. Но выбор нужно было сделать наверняка. Новая ошибка окончательно убила бы веру в спасение. Рисковать было нельзя. И Бадаев искал, искал как одержимый. Со стороны могло показаться диким: рядом угасают, как догорающие свечи, близкие ему люди, а он изучает по геологическим разрезам и схемам «агрессивность межпластовых вод, плавунов»...
— Расчищаем второй, — принял наконец решение Бадаев. — Поднять людей!
И люди, веря своему командиру, опять принялись долбить, возить на бендюжках землю, камни, расчищать подступы к воздушнику.
Потух фонарь у Бадаева. Исчиркал с десяток спичек — гаснут. Отошел в соседний забой — здесь ниже, не так дымно. Зажег, наконец, «шахтерку», колыхнулось пламя. Отчего? Может, от резкого движения руки, от дыхания? Постоял, не шевелясь, — склоняется пламя влево... Тяга? В это еще трудно было поверить. Тянуло к идущей вверх проходке. Что там? Неужели спасение?
Вошел Владимир с поднятым стеклом фонаря в проходку... Воздух! Откуда?
Свежие следы сапог, брошенная кем-то лопата, телогрейка, портупея — вещи Мурзовского. За выпивку и ухарство, сорвавшее связь с Москвой, приведшее к гибели товарища, решено было предать Мурзовского военно-полевому суду, но пока было не до этого. Все, способные еще держать лопату, работали. Работал и Петр.
Час назад он был вместе со всеми, оттаскивал, как и другие, землю из воздушника в боковые забои...
Да, это было час назад. Волоча за собой мешок грунта, Мурзовский добрался до проходки. Около нее легче дышалось. Заглянул в соседний штрек. Сюда не долетали уже ни шумы, ни голоса работавших. Могильная тишина. И вдруг тарахтение, словно застучала где-то деревянная трещотка. Мурзовский пошел на звук. Понял: тарахтит крышка «предательского» колодца. Значит, есть движение воздуха — отводы засыпали, а крышку замуровать забыли или не успели.
Узкая, выложенная ракушечником шахта. Внизу, на двадцатиметровой глубине, полированной гладью чернеет вода. Вверх — метров десять. Упираясь в стенки ногами и спиной, добраться можно. Полез.
Соскальзывали с замшелых выступов ноги, истер в кровь локти. Все же добрался. Попробовал приподнять крышку — поддается. В образовавшуюся щель шибануло. свежестью. Сразу закружилась голова, еле удержался. Несколько минут глотал воздух, как выброшенная на берег рыба. Пришел, наконец, в себя. Поднял крышку повыше, прислушался — тихо. Еще не верилось в удачу. Тряслись от волнения ноги и руки.
Хотел спуститься, позвать кого-нибудь... Лихорадочно заработала мысль: пока будет спускаться, к колодцу могут подойти патрульные. Сейчас есть возможность выбраться, а тогда? Неизвестно, что будет через минуту! Нельзя упускать случая. Быть наверху, почувствовать волю и не воспользоваться ею?!
Напрягся, втиснулся в щель по грудь. Плита качнулась на округлых валунах, отъехала чуть назад. Напрягся еще — сорвались со скользких камней ноги, плита от резкого рывка подалась обратно, придавила грудь — ни вздохнуть, ни крикнуть. Принялся стучать кулаками, ногами. Услышал же тарахтение крышки он — услышат, может, и его.
Грудь как в тисках, темнеет в глазах, не повинуются руки. Неужели все?! Дурманится сознание, явь начинает мешаться с бредом. Что-то шаркает, шуршит внизу... Мерещится? Нет, кто-то лезет, коснулся спины, втиснулся в щель рядом. Легче стало дышать.