Страница 1 из 41
Три года одной жизни
Полвека назад первый пионер подмосковного Кратова Володя Молодцов посадил березу. Две дощечки прикреплены к ее стволу. На одной с мальчишеским усердием выведено: «Посадившего дерево поблагодарят внуки». На другой надпись внуков: «Берегите как память о Герое Советского Союза Молодцове...»
Глава первая
От Москвы до Прозоровки — сорок верст, а поезда тащились чуть ли не полдня. Обветшали за годы войны железнодорожные пути, не хватало угля, паровозы топили дровами; их и рубили зачастую на перегонах — сырые, они плохо разгорались, чадили...
В клубах дыма и пара надсадно пыхтит старый локомотив «овечка». Тяжел для «овечки» состав. На платформах, вагонах — надписи: «Победили Антанту, победим и голод», «Поможем голодающим Поволжья!» В вагонах зерно, мякинная мука, чечевица — то, что удалось выделить из скудных запасов перебивавшихся еще кое-как центральных губерний.
Тащится тяжелый состав мимо заросшего соснами оврага, мимо пруда, взбухшего от полой воды. Облепили берег пруда убогие домишки — Батрацкие выселки. Когда-то они были приписаны к имению князей Прозоровских. Промотавшийся князь проиграл их в карты хозяину Московско-Казанской железной дороги фон Мекку. Живописный лес, родниковый пруд — предприимчивый немец решил превратить Батрацкие выселки в «Подмосковную Швейцарию». Возвел на берегу четыре добротных дома, хотел даже покрыть их по швейцарскому образцу черепицей, но не успел — началась революция. Так и остались в соседстве с Батрацкими выселками недостроенные дома фон-мекковской «Швейцарии».
У семафора эшелон остановился — дальше исправна была лишь одна колея, приходилось ожидать встречного.
На тупиковой ветке стояли теплушки — здесь жили семьи железнодорожников. Машинист дал короткий свисток. В дверях одной из теплушек появилась женщина в накинутом на плечи платке, с узелком в руках. Следом за ней, путаясь в непомерно большом фартуке, выбежала девочка.
С паровоза спустился машинист, спрыгнул мальчуган лет двенадцати.
— Ну, как вы тут? — кивнул машинист жене. — Управляетесь?
Женщина развязала узелок — в нем было два ломтика хлеба, пяток мелких, как орехи, не остывших еще картофелин.
— Вот... Все, что удалось выменять сегодня.
— Ничего, обойдемся. Володька дале не поедет.
— Почему? — встревожился мальчик.
— Матери надо подмочь! — строго сказал машинист. — Дров, поди, уже нету. Сбегаешь в лес, наломаешь сушняка.
Отец и сын сели перед паровозом на рельс, быстро управились с немудреной едой.
Посмотрел машинист на вымазавшегося у топки помощника, улыбнулся.
— С Володькой нашим, мать, теперь не шути — пионером стал, при депо организацию создали.
— Это что же такое?
— Пионер-то? Тоже, значит, партейный. Галстук, видишь, на шее. Спрятал только, чтоб не измазать, под рубаху. О трех концах он у них, галстук-то. Единство, стало быть, трех поколений — пионер, комсомолец, коммунист.
Мать прижала голову сына к груди.
— Неужели и их мобилизуют куда-нибудь... партейных таких?
— Все, мать, мобилизованные сейчас, нельзя иначе...
Машинист ссыпал в рот оставшиеся на ладони крошки хлеба.
Прошел встречный поезд. Машинист поднялся на паровоз, помахал жене и детям картузом, дал сигнал отправления.
Отдуваясь паром, вновь потащила «овечка» тяжелый состав.
Провожая отца, Володя пробежал до леса рядом с паровозом. У опушки остановился и вдруг увидел на крыше одного из вагонов трех одетых в лохмотья парней. Через открытое вентиляционное окошко они силились вытащить крюком мешок зерна.
Владимир крикнул, но парни не обратили на него ни малейшего внимания. Вскочив на подножку проходившего мимо вагона, Володя перебрался на тот, где орудовали воры, влез на крышу. Одному с троими, конечно, не справиться, но помешать можно.
— У кого воруете?! У голодающих ведь!
— А тебе что?.. Охранять приставили? — обернулся один из парней.
— Не смейте! — Володя вцепился в мешок, свесившийся уже из окна.
Парень замахнулся крюком. Владимир увернулся от удара. Вагон резко качнуло на стрелке. Оказавшиеся на краю крыши Володя и парень с крюком не удержались и вынуждены были спрыгнуть под откос — хорошо, что паровоз только еще набирал скорость.
Парень с крюком поднялся первым и сразу кинулся на Володю. Вырвал Володя у него крюк. Парень схватил камень... Тут из леса с лаем выбежала собака, раздался звонкий голос:
— Взять его, Джек, взять! Дядя Тарас, сюда!
Увидев собаку, вор с руганью бросился на другую сторону насыпи.
На опушку вышла девочка — белая панамка, туфли с бантиками... Ни на Батрацких выселках, ни в Прозоровке Володя таких франтих не видел.
Девочка подбежала к Владимиру, схватила его за руку:
— Бежим, а то вернется... Вон он дылда какой!
По узкой лесной тропинке добежали до оврага. Остановились, перевели дух.
— А где же... дядя Тарас? — спросил Володя.
Девочка рассмеялась:
— Дома дядя Тарас... Пугнула я просто дылду этого...
— А он кто?
— Дылда?
— Нет, твой дядя Тарас...
— Пчеловодом у Прозоровских был…
— А теперь?
— Занимается пчеловодством сам. Флигель в лесу знаешь?
— Буржуйский?
— Какой же он буржуйский? — усмехнулась девочка. — И прежде-то в нем прислуга жила да тетя моя — гувернантка.
— А это... что?
— Гувернантка-то? Ну та, что детей учит... французскому, немецкому...
— И тебя учила?
— И меня.
— Знаешь по-французски?
— И по-французски, и по-немецки.
— А ну, скажи что-нибудь…
— Парле ву франсе?
— Это что же такое?
— Говорите ли вы по-французски? — улыбнулась девочка. И тут же спросила сама: — А почему на тебе галстук? Ты что — пионер?
Володя смерил «барыньку» недоверчивым взглядом:
— Небось и не знаешь, что это значит?
— Пионер? — лукаво переспросила девочка. — А сам-то знаешь?
— Как-нибудь, — с достоинством ответил Володя. — Тоже, значит, партейный. Поняла? — спрятал выбившиеся концы галстука за ворот рубахи.
— Получается, что знаменитый мореплаватель Христофор Колумб, который жил четыреста лет назад, был «партейный»?
— Четыреста лет! Да тогда и партии не было...
— Но его тоже называли пионером, — стояла на своем девочка. — Вот и жаль, что не знаешь по-французски.
— Это еще зачем?
— А затем, что «пионер» — слово французское и означает: первооткрыватель, — пояснила «барынька» — И галстуки, если хочешь знать, примерно такие же носили еще при революции во Франции.
— А она там была?!
— Сто лет назад, — авторитетно заявила девочка. — Не как у нас, конечно, но тоже устраивали баррикады и сажали «деревья свободы». Знаешь что, — предложила вдруг она, — давай и мы посадим дерево!
— Зачем?
— Ну просто так... В честь твоего вступления в пионеры. А потом, когда разрешат вступить и мне, посадим второе... Говорят: «Посадившего дерево поблагодарят внуки». Пусть поблагодарят и нас.
Володя посмотрел на девочку внимательнее.
— А тебе разрешат?
— Посадить дерево?
— Вступить в пионеры?
— Не знаю, — вздохнула девочка. — Дядя — за революцию... Тетя — не очень...
— А ты?
— Я, конечно, за! Про Овода читал?
— Про муху, что ли?
— Про героя. Подожди минутку.
Девочка убежала и скоро вернулась с двумя книжками.
— Вот тебе и про Овода, и про Христофора Колумба. Эти прочтешь, еще дам. У нас книг много.
Книги Володя любил.
— А когда прочту, куда принести?
— Во флигель.
— В буржуйский дом не пойду! — отрезал мальчик.
— Ну хорошо. Принеси сюда, вон хоть в дупло положи, — показала она на кряжистую иву.
Домой Володя вернулся уже в сумерках. Не так-то просто было наломать связку сушняка — в лес ходил весь поселок, подбирали все начисто. В оконцах теплушки было темно: экономя керосин, спать ложились пораньше. Чтобы никого не будить, Владимир прошел мимо сестренки и младшего брата босиком, но мать услышала: