Страница 13 из 41
Пошел к главврачу и в пять минут обо всем договорился. Что-что, а уладить, договориться, раздобыть он умел. Разрешил врач посидеть в освобожденной для ремонта приемной. По случаю Нового года разрешил даже выпить кагору. Рюмок, конечно, не было, вместо них взяли мензурки.
Когда сели за старый, заляпанный, как в Кратове, чернилами стол, Тоня рассмеялась:
— И правда, выездное бюро! — Постучала по графину: — Тише, товарищи, тише!
— А я и в самом деле прошу слова, — сказал Михаил. — Как-никак вступаем в новый год... Канун праздника, а мы с Володькой чуть было не поцапались...
— По какому же это поводу? — спросила Тоня.
— По поводу... что есть дезертирство. Когда просились в шахты, представляли себе, конечно, все иначе — ударная работа, трудовая героика... На деле же — копались, как кроты, пока не придавило... И вопрос: где первый камешек обвала? Скорее всего наверху. Так подвиг ли — копаться под землей и дальше?
Наступило неловкое молчание, поднятые было мензурки поставили опять на стол.
— Что значит — копаться под землей? — отозвалась первой Тоня. — По-моему, подвиг — это быть там, где труднее...
— Причем тут вообще подвиг? — прервал ее Владимир. — Есть просто слово комсомольца — дал его, должен сдержать. Вот и все!
— Расфилософствовалось выездное бюро, — примиряюще заговорил Костя. — Бросьте вы. Столько не виделись! Давайте хоть выпьем.
Выпили.
— А знаешь, — весело сказала Владимиру Тоня, — на вечере самодеятельности Иришка читала твои стихи.
— Добралась-таки. Какие же?
Тоня продекламировала:
— Читала и била себя кулачком в грудь, — продолжала Тоня. — Так все аплодировали, что пришлось ей читать второе. Знаешь, про березку...
Она догадывалась, конечно, кому было посвящено это стихотворение.
— А теперь что-нибудь сочиняешь? — спросил Володю Костя.
— Придумывается иногда, но не записываю, некогда.
— Так помнишь же, наверное... Прочти! — не отставал Костя.
— Прочти! — попросила и Тоня.
Володя подошел к окну, подышал на морозный узор стекла.
— Что верно, то верно, — задумчиво вставила Тоня, — бродят всякие... Месяц назад в Липатовке заготовителей-комсомольцев сожгли живьем. В каждом селе приходится создавать дружины содействия чекистам...
— Ой, ребята, — спохватился вдруг Костя. — Мы же опоздаем на поезд. До станции сорок минут ходьбы...
Тоскливо стало у Владимира на душе после ухода друзей. Не мог он больше торчать в этих пропахших карболовкой стенах. Выпросил у Насти свою одежду, пальто, валенки, вышел на улицу. Не заметил, как оказался около общежития.
У дверей висел плакат: «Стой! Вытер ли ноги?» Под ним — скоба и влажная тряпка. В коридоре — половики, дощечка с надписью: «Окурку место здесь» — и внизу вместо урны старое ведро. Уж не выселили ли ребят? Молодцов прошел в свою комнату. Койки, тумбочки на прежних местах, но все преобразилось. В углу, где вырастала обычно куча спичечных коробков, скомканных папиросных пачек, — вытянувшийся чуть ли не до потолка фикус. Тумбочки застланы газетами, на окнах — вырезанные под кружево бумажные занавески. Гвозди из стен повытасканы, вешалка устроена у дверей, на общем столе — клеенка. Усмехнулся Володя: «Бумажные занавески, салфеточки — мещанство, конечно, но важно другое: стремление к чистоте, порядку... Чья, интересно, инициатива?»
С ведром и шваброй в руках вошел, прихрамывая, Тишин. Увидев недоумевающего Молодцова, поставил ведро, хитренько улыбнулся.
— Дежурный! — послышался в коридоре звонкий девичий голос. — Кто наследил?
— Поди да погляди! — отозвался Тишин.
В дверь просунулось веснушчатое лицо почтальонши Дуняши.
— Не твой ли почин? — догадался Молодцов, все еще с удивлением разглядывая комнату.
— Почему мой, общий.
— Ребячий?!
— Не ребячий, а девчачий... В коммуну вступают четверо девчат.
— Сама, видишь, в забой решила идти и трех товарок сагитировала, — вставил Тишин. — В ответ, стало быть, на вылазку классовых врагов... Ребятам смех, так комсомольского секретаря привела.
— Разговорился! У самой язык есть! — прикрикнула на Тишина девушка. Стала, подбоченясь, перед Молодцовым. — Дурни ребята ваши, вот кто! «Девчонка в забое, что баба на корабле». А девушки будут и на кораблях, и в забоях — вот! В вашу коммуну не примете — свою создадим!
— Постой, постой! — остановил Дуняшу Владимир. — Ты не торопись. Кто сказал: «Девчонка в забое, что баба на корабле?»
— Губач.
— Неумное заявление. Не пойму одного: о каких девчатах речь?
— Не все ли равно, о каких? Настя-экспедиторша, Феня-приемщица, Таня-уборщица...
— Весь узел связи?
— На связи справятся и несоюзные... Комсомолкам место в забое! — решительно заявила Дуняша, повернулась, ушла.
Молодцов посмотрел на Тишина.
— Ну, а это-то, — он обвел глазами комнату, — кто все-таки затеял?
— Она — кто же! — широко улыбнулся Тишин. — Стыдно, говорит, за такую бескультурную коммуну перед товарками. Вот и скоблим цельных два дня.
Владимир оглядел еще раз тумбочки, кровати. Все как в образцовой красноармейской казарме. И кто наводит чистоту! Тишин — парень, подряжавшийся в поселке на самые грязные работы. Станут, бывало, смеяться над ним — отрежет: «Деньги не пахнут, а одежа выветрится». И он скоблит два дня общежитие! Даже не верилось.
Усадил Владимир Тишина рядом.
— Давай-ка по порядку. Ребята что же — против девчат?
— Да против, по правде говоря, один Губач...
— А он разве коммунар?
— Весь барак в коммуне. Куда ж его? Пить, правда, стал, каждый день. Но комсомольский секретарь сказал ребятам: «На то и коммуна, чтоб перевоспитывать».
— И ты, смотрю, перевоспитался? — засмеялся Молодцов. — Замок-то с тумбочки снял?
— Что ж одному против всех? — Тишин обмотал швабру тряпкой, намочил в ведре: — Посторонись-ка. Протереть велено. Будет еще за то, что ты наследил!
Владимир встал.
— Девка, выходит, бой?!
— Ой-ей-ей! — многозначительно протянул Тишин.
— Нравится?
— Так уж сразу и нравится? Хозяйская, вот и нравится...
— Ну, ну, — улыбнулся Владимир. — С тряпки вон лужа натекла. Вытирай, а то будет и тебе.
Молодцов заглянул в другие комнаты. Те же нововведения, чистота, порядок.
На улице шел снег. У дверей клуба фонари освещали красочную афишу: «Новогодний вечер ударников». Внизу приписка: «Вход свободный» — не так уж много было на руднике ударников. «Устроить бы вечер коммунаров, — подумал Владимир, — возникли бы, глядишь, коммуны и на других шахтах».
Открыли вечер ударников сообщением о контрольных цифрах наступавшего нового года. Директор отсутствовал, с докладом выступил главный инженер. Цифры он пересыпал лозунгами:
— Уголь, товарищи, — хлеб индустрии! Контрольные цифры — вехи новых побед!
В зале царило оживление. Самодеятельный духовой оркестр то и дело исполнял туш.
Вторым вопросом праздничной повестки дня был почин комсомолок. Дуняшу с тремя ее подружками вызвали на сцену. Под захлебывающиеся звуки туша преподнесли девушкам новенькие спецовки и отбойный молоток.