Страница 14 из 41
— Девушки идут в забой! Это знаменательно, товарищи, — говорил с трибуны главный инженер. — Производственные победы не дадутся им завтра же. Придется помогать девушкам, основательно помогать! Но это будет нашей политической победой!
Перешли к премированию ударников. По седьмой-бис премировали полуботинками Суворова.
— Молодцов в списке был! — крикнул кто-то из зала. — Почему исключили Молодцова? Зашумели.
— Переходим к следующему, последнему вопросу— поспешил загладить инцидент председательствующий. — Выборы оперативно-плановой группы по механизации рудника.
Зал продолжал шуметь. Владимир поднял руку.
— Что у тебя, Молодцов?
— Прошу слова в порядке справки.
— Ну, давай!
Владимир вышел.
— На руднике я новичок, к тому же долго пролежал в больнице. Так что премия была бы незаслуженной, — начал он. — Но сказать кое-что хотел бы.
Председательствующий постучал карандашом по стакану:
— Не время для прений, товарищ Молодцов!
— Дайте человеку высказаться! — выкрикнули из задних рядов.
— Пусть говорит! — подхватил зал.
Председательствующий развел руками, сел.
— Во-первых, о девушках, — неторопливо продолжал Владимир. — Что девушки идут в шахты — это важное дело. И новые спецовки, новый молоток — все, конечно, хорошо. Только спецовка — не модное платьице!
— Вульгаризируете, Молодцов, — отозвался из президиума главный инженер. — Между прочим, девушки-то к вам в коммуну вступают!
— Вот мы и не хотим, чтобы их почин смешали с грязью, — повернулся к инженеру Владимир. — У меня записано дословно, — он достал блокнот. — «Производственные победы не дадутся им завтра же... Придется помогать девушкам, основательно помогать. Но это будет нашей политической победой». Подытожим: девушек никто не обучал. А под землей работать непросто, нужны навыки. Значит, будет систематическое недовыполнение плана. В большую копеечку обойдется такая «политическая победа». Политическое позерство это, а не победа! Опять же удар по коммуне, уже не первый.
Главный инженер встал:
— Легче на поворотах, Молодцов! За клевету привлекают к ответу!
— Так то за клевету, — запальчиво ответил Владимир.
Инженер побледнел.
— Вот как?! В чем же конкретно обвиняете меня?
— Факты обвиняют!
— Например?!
Владимир почувствовал вдруг, что зашел слишком далеко.
— Что же молчите? — наседал почувствовавший замешательство Молодцова инженер.
В зале начали опять шуметь, кто-то проехался насчет «петушиных наскоков» молодежи. Отступать было поздно.
— Будут примеры, — перекрыл шум зала Владимир. — Пожалуйста: помойная! Как оказалась она над нашим штреком?! Кровля не толще двух метров!
— Ты что — промерял?
— Пролезал через сбойку наверх!
Инженер замялся:
— Разговор, конечно, не для торжественного вечера... Произошла ошибка... Роковой казус проектирования...
— Казус?! — грохнул зал. — Трое убитых, пятеро покалеченных... Казус?!
— Я сказал: роковой казус, товарищи, роковой, — спохватился инженер.
Но люди в зале уже повскакивали с мест. Грохот откидных стульев, выкрики. Как сорвавшийся камень порождает в горах обвал, так и тут одно неосторожно брошенное слово стронуло лавину подспудно копившегося гнева и подозрений.
Чья-то рука отстранила Владимира, властный голос перекрыл шум зала:
— Товарищи! Виновные будут найдены и преданы суду!
Это был Федот Данилович.
Появление уважаемого старого шахтера, депутата райсовета, его решительность и уверенность произвели впечатление. Постепенно зал стих.
Откашлялся, заговорил опять сразу осипшим голосом председательствующий.
Федот Данилович увел Владимира за кулисы, долго огорченно глядел на него.
— Понимаешь ли хоть свое мальчишество?! Ясное дело: неладно на руднике. Но за хвост ящерицу поймаешь — хвост в руке и останется. А у нее есть голова! Нужна, братец, выдержка.
В зал Федот Данилович и Владимир вернулись, когда торжественная часть вечера была уже окончена, начались танцы.
На сдвинутых к стенам стульях, лузгая семечки, сидели старухи, старики. Именинницами были принарядившиеся девушки с узла связи. Подтрунивали над ними балагуры:
— Каблук забурился, глянь!
— А пятки-то, пятки — сзади!
Обернется, не поняв насмешки, кто-нибудь из девчат — хохочут ребята. Кружатся в танце завтрашние забойщицы. Стройные ноги у Дуняши. Изрядно подвыпивший Губачев не спускает с нее глаз. Толкает Губачева в бок не менее хмельной сосед:
— Во н-нака какая пропадает! Бери, Губач, в свой забой... Она будет уголек долбать, ты вагончики катать. Веселая жизнь пойдет!
— А что-о? И возьму!
— Не хотел же в коммуну брать, — подзадоривали Губачева дружки.
— Вчера не хотел, нонче захотел!
Передохнув, оркестранты заиграли снова. Танцующие начали подпевать:
В шахте девушек ждало разочарование:
— Молоточек, барышни, придется сдать, — виновато улыбнулся новый десятник.
— Вчера вручили — сегодня сдать? — не поверила Дуняша.
— Распоряжение начальства, — подтвердил десятник. — Сноровка, говорят, для молоточка нужна, а для виду если, так и за показуху сочтут. Один из-за нее — тю-тю! Мне его дорогой не резон идти. Распределить бы вас хоть откатчицами пока — пообвыкли чтоб, присмотрелись...
Закусила губу Дуняша:
— Распределяйте откатчицами.
— Стараюсь — никто не берет. За работу-то вам платить с общей выработки. А работа поначалу какая будет? Гляделками моргать?
— Не надо нам платить! — чуть не плакала Дуня.
— Не имею права, — развел руками десятник. — В Советской стране живем, эксплуатация женского и детского труда карается законом. Полным рублем рассчитываться с вами должны. А трудовой рубль кому карман трет? Тут уж где-нибудь пристрою вас покуда, подле себя.
Вышел из темноты штрека Губачев. С утра хмельные, блуждающие глаза.
— Одну, что побойчее, вон хоть ту, — кивнул на Дуняшу, — могу взять!
— Не пойду одна! — отрезала Дуня.
— Ну и сиди у десятника, — Губачев смерил девушку насмешливым взглядом, ушел.
К Дуне робко подошел Тишин:
— А может, пойдешь? Вдвоем с Губачем мы. Одного гонца как раз не хватает. Гонять буду я, ты — только насыпать.
Дуняша молча глотала слезы. К открытому оконцу нарядной подошел Молодцов.
— Трех девушек беру в свой забой!
— Много наработаешь с ними! — усмехнулся десятник.
— Сколько наработаю!
— Четверо нас, Молодцов, четыре «модных платьица-то» выдали, — с горечью напомнила Дуня Владимиру сказанные им в клубе слова.
— Четверых взять не могу — сверх всяких норм. — Владимир подошел к девушке. — А обижаешься зря — не для того говорил.
— Не обижаюсь, — ответила Дуня. — Только, видишь, вчера хлопали, а сегодня насмех поднимают.
— Смеется, Дуня, тот, кто смеется последним! Бороться же собиралась за новый быт, за нового человека! Так не сдавайся сразу.
Постояла с минуту, подошла к оконцу десятника:
— Иду в забой Губачева! — Бросила через плечо Тишину: — Пошли, Тимофеевка!
— Надумалась, — встретил Дуню Губачев. —А у нас, видишь, обвальчик. Придется заходкой брать. Поиграем в песочек.
— Как это? — не поняла Дуня.
— Возьмешь, стало быть, лопаточку, — Губачев подал девушке большую совковую лопату — она и пустая показалась ей тяжелой, — и будешь грузить породу в вагонеточки... Тимоха будет их гонять.
Ощупал девушку бесстыдным взглядом, покосился на Тишина.
— А не отдать ли нам, Тимоха, в промывку молоток? Он ведь покуда не нужен.
— Можно, — согласился Тимофей.