Паула

Она не только прекрасно выполнила эту роль, несмотря на неудобства, вызванные ее смертью, но и вдохновила меня на создание самого дорогого и любимого мной персонажа, среди всех, появившихся в моих книгах:

- Ясная, светлейшая, ясновидящая, в моей книге «Дом духов».

Мой дедушка не мог смириться с потерей своей женщины. Я думаю, что они жили в несводимых мирах и любили друг друга при мимолетных встречах с болезненной нежностью и тайной страстью. У Деды была жизненная сила практичного, здорового, спортивного и предприимчивого человека, а она была инопланетянкой на этой земле, неосязаемым и непостижимым существом. Ее мужу пришлось довольствоваться тем, что он жил с ней под одной крышей, но в другом измерении, никогда не имея возможности обладать ей.

Только в некоторых особенных случаях, таких как рождение детей, которых он принял в свои руки, или, когда она умерла у него на руках, у него было ощущение, что она действительно существовала.

Тысячу раз он пытался ухватить этот невесомый дух, пролетавший перед его глазами словно комета, оставляющая за собой стойкий след астральной пыли, но каждый раз он оставался под впечатлением, что она постоянно ускользает от него. Уже в самом конце своей жизни, совсем немного не дотянув до того, чтобы прожить столетие, когда от некогда энергичного патриарха осталась лишь тень, поглощенная одиночеством и неумолимой коррозией лет, он наконец отказался от идеи быть ее полновластным господином, как ему хотелось в молодости, и только тогда он смог принять ее на равных. Тень Бабули приобрела четкие очертания и превратилась в осязаемое существо, которое сопутствовала ему в кропотливой реконструкции воспоминаний и в борьбе со старческими недугами. В день, когда он только овдовел, он считал, что его предали, обвинял ее в том, что она бросила его на полпути, облачился в полный траур, словно ворон, покрасил всю свою мебель в черный цвет и, чтобы облегчить страдания, попытался исключить из своей жизни остальные привязанности, но так никогда и не преуспел в этом, поскольку был человеком, постоянно страдавшим от доброты своего сердца.

Он занимал большую комнату на первом этаже дома, где каждый час раздавался похоронный бой больших часов. Дверь к нему всегда была закрытой, и я редко осмеливалась постучать в нее, но по утрам я заходила поприветствовать его перед тем, как идти в школу, и иногда он позволял мне заглянуть к нему в комнату в поисках шоколадки, которую он прятал специально для меня. Я никогда не слышала, чтобы он жаловался, он обладал героической стойкостью, но у него часто слезились глаза, и когда ему казалось, что он находится в одиночестве, разговор его постоянно сводился к воспоминаниям о своей жене. С годами в расстройстве он уже не мог сдерживаться чтобы не перейти на крик, и разъяренный собственной слабостью, вытирая себе слезы ладошками, он рычал: «я старею, черт возьми.» Овдовев, он отказался от цветов, сладостей, музыки и прочих маленьких радостей; тишина проникла в дом и в его душу.

Отношения моих родителей были неопределенными, поскольку в Чили нет разводов, но Томаса оказалось нетрудно убедить признать брак недействительным, и таким образом мы с братьями стали детьми матери-одиночки. Мой отец, который, по-видимому, не был особо заинтересован в том, чтобы содержать семью, также полностью отказался от своих отцовских прав, а затем попросту потихоньку исчез, в то время как наша мать сильно ограничила свой круг общения, чтобы поскорее замять скандал. Единственное условие, которое он поставил для аннулирования брака, было вернуть свой фамильный герб - три голодные собаки на синем поле – и оно было сразу выполнено, поскольку моя мать и остальная часть семьи сильно потешались над геральдикой.

С ироничной потерей этого герба утратились все родословные связи, на которые мы могли бы претендовать, и в одно мгновение мы стали безродными. Образ Томаса растворился в забвении. Мой дедушка и слышать не хотел о своем бывшем зяте и жалоб в своем присутствии тоже не допускал, и по этой же самой причине предостерег свою дочь от нового замужества. Она устроилась в банк на скромную должность, главной привлекательностью которой была возможность выйти на пенсию с сохранением зарплаты после тридцати пяти лет самоотверженной работы, а самым большим недостатком были приставания директора, который преследовал ее по всем углам. В нашем семейном доме также обитала пара дядюшек холостяков, благодаря которым, мое детство было наполнено потрясениями.

Моим любимым был дядя Пабло, угрюмый и замкнутый, смуглый, со страстными глазами, белыми зубами, черными жесткими волосами, схваченными на затылке резинкой, чем-то похожий на Родольфо Валентино, он всегда был одет в пальто с большими карманами, в котором прятал книги, украденные из публичных библиотек и из домов своих друзей.

Я много раз умоляла его жениться на моей маме, но он убедил меня, что от кровосмесительных браков рождаются сросшиеся сиамские близнецы, после чего я сменила курс и начала приставать с этой же просьбой к Бенджамину Биелю, от которого я была просто без ума. Дядя Пабло был большим союзником для своей сестры, он незаметно подкладывал ей банкноты в кошелек, помогал ухаживать за детьми и защищал ее от всевозможных нападок и сплетен. Большой противник сентиментов, он никому не позволял прикасаться к нему или даже дышать рядом с ним, считал телефон и почту вторжением в его личную жизнь, всегда садился за стол кладя открытую книгу рядом с тарелкой, чтобы пресечь любые попытки заговорить с ним, и пытался отпугивать окружающих своими дикими манерами, но мы все знали, что это не так, он имел чуткую душу и тайно, чтобы никто ничего не заподозрил о его пороке, помогал целой армии нуждавшихся. Он был правой рукой Деды, его лучшим другом и партнером в бизнесе по разведению овец и экспорту шерсти в Шотландию. Наши служанки и домработницы обожали его, и, несмотря на его угрюмое молчание, насмешки и неуклюжие шутки, у него было много друзей. Спустя много лет этот эксцентричный человек, измученный муравьиным трудом над чтением книг, влюбился в очаровательную кузину, которая родилась и выросла в сельской местности и относилась к жизни с позиций труда и веры.

Ее родители были люди очень консервативные и строгие, как вся та ветвь нашей семьи, и им приходилось стоически переносить странности жениха. Однажды мой дядя купил на рынке коровью голову, и два дня возился с ней, соскребая и вычищая ее изнутри, к нашему вещему ужасу, поскольку мы никогда не сталкивались ни с чем столь зловонным и столь чудовищным, и справившись, в конце концов, со своей затеей, он явился в дом своей невесты в воскресенье после церковной службы, одетый по этикету и с коровьей головой, одетой на себя в качестве маски.

Входите, дон Паблито, - тут же невозмутимо приветствовала его служанка, открывшая дверь. В спальне моего дяди все пространство от пола до потолка было занято полками с книгами, а в центре стояла отшельническая кровать, где я проводила большую часть ночи за чтением. Я убедилась, что в темноте персонажи покидают страницы и бродят по дому; я прятала голову под одеялом, в страхе от Дьявола в зеркалах и от толпы персонажей, которые бродили по комнатам, погруженные в свои страсти и приключения: пиратов, куртизанок, бандитов, ведьм и молоденьких девушек. В половине девятого я должна была выключать свет и ложиться спать, но дядя Пабло подарил мне фонарик, чтобы я могла читать под одеялом; и с тех пор у меня появилась извращенная склонность к тайному чтению.

Невозможно было предаваться скуке в этом доме, полном книг и экстравагантных родственников, с запретным подвалом, с регулярным появлением приплода новорожденных котят – которых Маргара топила в ведре с водой - и с радио на кухне, стоявшим за спиной у моего деда, из которого гремели модные песенки, криминальные новости об ужасных преступлениях и романы о несчастной любви. Мои дяди для собственного развлечения придумывали разные грубые и жестокие шуточки, основной целью которых было немного поиздеваться над детьми, зачастую доводя их до слез. Предметом этого становились разные вещи, от приклеенной к потолку купюры в десять песо, которую мы могли видеть, но никак не могли достать, до конфет, из которых шприцем была удалена шоколадная начинка, и заменена на острый соус. Нас спускали с самого верха лестницы в деревянном ящике, подвешивали вниз головой над нужником, угрожая бросить веревку, заливали в унитаз спирт и поджигали его, предлагая заплатить тому, кто рискнет сунуть туда руку, складывали стопкой старые покрышки от машины моего дедушки и засовывали нас внутрь, где в темноте мы визжали и кричали от страха, задыхаясь от запаха старой резины. Когда старая газовая плита была заменена на электрическую, нас ставили на конфорки, включали их на малую мощность и рассказывали нам сказки, чтобы дождаться, пока тепло от подошв нашей обуви проявит себя сильнее, чем интерес к услышанному, а мы тем временем слушали их прыгая с ноги на ногу. Моя мама защищала нас с яростью львицы, но она не всегда была рядом в доме чтобы защитить нас, в противоположность ей Деда считал, что жестокие развлечения хороши для формирования характера, и служат для детей своего рода образованием. Тогда у нас еще не было подхода, пришедшего впоследствии из Северной Америки, что детство должно быть невинным периодом в жизни, и считалось, что жизнь – это суровое испытание, для которого требуются крепкие нервы. Воспитание ребенка основывалось на выживании: чем большему количеству бесчеловечных испытаний подвергался ребенок, тем лучше он был подготовлен к трудностям взрослой жизни. Я признаю на своем опыте, что это дало хорошие результаты, и, если придерживаться этой традиции, я должна была бы подвергнуть мученическим испытаниям своих детей, и теперь своих внуков, но для этого у меня слишком мягкое сердце.