Страница 12 из 36
Аргументы, которыми это все обосновывалось, меня не интересуют. Не было еще предмета столь подробно, логично и, по моему мнению, столь удовлетворительно обоснованного. Тех, кто не убежден уже написанным, не убедить, даже если мертвый воскреснет.
Я и сам размышлял на эту тему, однако сейчас я должен увидеть в ней лишь часть плана по введению лучшего способа правления, обозреть мотивы ее появления и вывести ее политические последствия.
Предлогом к ее введению послужило дикое желание наказать господина Уилкса. Этот господин, жестко встав в оппозицию к заговорщикам, с одной стороны стал объектом их преследования, с другой – народным любимцем. Фракция двора нападала – народ защищал, и вскоре вопрос встал уже не об этом отдельном человеке, но о мощи двух указанных сил. Итогом победы в данном столкновении было бы решение не только этого, но и другого, куда более принципиального вопроса. А оно, в свою очередь, оказало бы огромное влияние на Палату общин. Вот чего хотели достичь заговорщики: создать прецедент, который бы показывал, что народная любовь, в отличие от фавора двора, не обеспечивает государственные почести и доступ к должностям. Рьяное сопротивление любому беззаконию со стороны власти, стойкий независимый дух, стремление находить и смелость обнажать коррупцию и ошибки правительства – вот качества, необходимые тому, кто хочет попасть в Палату общин посредством всенародных выборов. Пассивность и смиренность, благорасположение ко всякому действию власти, стремление во всем ей угодить, склонность одобрять чрезмерное ее использование, нежели терпеть распущенность народа, – вот качества, проявления которых не ждут во время всенародных выборов членов парламента.
Инстинкт, толкающий людей к выбору первого, разумен, ибо человек такого склада даже при эксцессах не нарушает оказанного ему доверия, целью которого является контроль над властями. В то время как человек второго склада, даже если он умерен, не слишком будет оправдывать это доверие. А будучи неумеренным, он определенно провалит, а не защитит дело контроля над правительством. Но когда Палату общин хотели реформировать, данный принцип должен был не просто быть изменен, но перевернут с ног на голову. Так, любые ошибки, идущие на пользу власти, должны были рассматриваться законом как нечто позитивное, а наказание за них – смягчаться или вообще отсутствовать. В то время как все эксцессы свободы, стремления к народной любви или защиты прав и привилегий народа, не только следовало наказывать по всей строгости закона, но и делать это посредством произвола, который вообще уничтожает всякий предмет народного контроля. Популярность в народе должна была считаться если не наказуемой, то, как минимум, крайне опасной. Народная любовь могла привести к лишению возможности представлять народ. А ненависть народа, процеженная сквозь пару-тройку схем, могла послужить попаданию в ряды его слуг. Так преступник наказывает жертву за совершенное им же преступление. До того общественное мнение посредством все еще отчасти популярного парламента служило для короны источником великих почестей и серьезных доходов. Теперь же все наоборот: двор решает, кто получит те почести, которые должны находиться в распоряжении народа.
Спорить по этому поводу нет никакого смысла. Пример – единственный значимый аргумент в политической жизни – доказывает истинность моих слов. Ничто не изменит моего мнения о его губительном характере, пока я не увижу, что человека, во всем поддерживающего власть именно за рьяное и чрезмерное раболепство перед ней, считают неспособным быть членом парламента. Ибо сейчас за чрезмерную демократичность и, если хотите, незаконное стремление к защите народных привилегий членства как раз и лишают. В то время как противоположные действия вообще никак не наказываются. Сопротивление власти закрыло двери Палаты общин одному человеку, низкопоклонство и раболепие – ни одному.
Не то чтобы я подстрекал к народному бунту, да и вообще к любому бунту. Но, по-моему, закон должен наказывать за любые преступления пропорционально их тяжести. Законы этой страны по большей части хороши для достижения основных целей правительства, а не для сохранения присущих нам свобод. А потому все, что сделано в поддержку свободы частными лицами, более или менее, но выходит за пределы рамок закона. И за это – по закону же – они могут быть жестоко наказаны. Ничто кроме сочувствия жури присяжных не может воспрепятствовать его жесткой букве уничтожить нас. Но если закрепится привычка выходить за рамки закона, вытесняя нормальный судебный процесс – рассматривать обвинения – мнимые или реальные – в законодательных органах, превратив их в суды криминальной юстиции (так при лорде Бэконе именовалась Звездная палата), то оживет все связанное со Звездной палатой зло. Обширная и слабо ограниченная свобода действий при рассмотрении обвинений, а также волюнтаризм при наказании – вот идея криминальной юстиции, которая, по правде говоря, является чудовищем от юриспруденции. И не важно, будет ли в качестве суда выступать комитет совета, Палата общин или Палата лордов – все они одинаково будут подавлять свободу подсудимого. Подлинная цель и задача той палаты парламента, которая прибегнет к этому инструменту, будет им же и уничтожена.
Я ни за что не поверю, будто кто-то и вправду полагает, что господин Уилкс был наказан за непристойные публикации или безбожные взгляды, выражаемые им в личных беседах. Если бы он пал во время всеобщей охоты на пасквилянтов и богохульников, то я бы еще поверил в эти объяснения. Но когда я вижу, что годами нечестивые и, возможно, куда более опасные для веры, добродетели и порядка произведения не караются, а их авторы не осуждаются, что самые наглые пасквили на Его Королевское Величество проходят спокойно, что самые изменнические выпады на законы, свободы и устройство страны не встречают никакого сопротивления, я вынужден считать данные утверждения самыми шокирующими и бесстыжими предлогами. Никогда еще ядовитые нападки на религию и государство, публичную и частную жизнь, не потрясали наше королевство со столь невероятной и разнузданной вольницей. И это в то время, как страну трясет от попытки уничтожить одного пасквилянта – оторвать от народа его единственного любимца.
Да и не то чтобы этот порок просто прикрывается неясной и презренной безнаказанностью. Разве народ не смотрит с возмущением не только на людей, ведущих скандальную жизнь, но и на подобных им персон, чье общество, советы, пример и поддержка привели этого человека к тем самым ошибкам, ставшим предлогом для преследования, что обеспечили заговорщикам благость, честь и награды, которые только может предложить двор? Добавьте к любому иному преступлению порок низкопоклонства («foedum crimem servitutis»), и оно тут же превратится в добродетельное дело, став объектом наград и почестей. А потому, когда я думаю о методах заговорщиков, с помощью которых они раздают награды и наказания, я неизбежно заключаю, что господин Уилкс преследуется не за то, что было сделано и другими – и за что лично их наградили, – но за то, чем он отличается от них: что его преследуют за его моральные позиции, смешанные с его пороками, за его бескомпромиссную прямоту, за его непоколебимое, неутомимое и рьяное сопротивление гнету.
А потому тут не одного человека надо было наказывать и не только его ошибки осуждать. Оппозиция власти должна была отметиться хоть каким-то видом публичной опалы. Популярность, которая из такой оппозиции должна вырастать, должна была предстать неспособной к ее защите. Те качества, которые двор хотел видеть в людях, должны были полагать каждую провинность перед ним неискупимой, а каждую ошибку – неисправимой. Качества же, благодаря которым двор пришел к власти, должны были оправдывать и освящать все. Тот, кто обеспечил себе почетное место в Палате общин, должен позаботиться о том, как именно он сможет рискнуть и сохранить свой демократизм. Иначе ему придется вспомнить старую максиму: «Breves et infaustos populi Romani amores». А потому, если стремление быть популярным приводит к большим опасностям, нежели низкопоклонство, то принцип, которым живут и существуют всенародные выборы, обречен на исчезновение.