Седьмой урок

— Вам лучше знать, что творится в десятом «В». Так сказать, степень накала, — отрезал завуч.

— Вы считаете, что вечера помогают от накала?

— Пусть лучше танцуют в школе, чем на танцплощадке или в глухих углах.

— Глухие углы — это очень плохо, — согласилась Вера Павловна.

Когда подошла к ней Рая Чаривна, она рассеянно проговорила:

— Конечно, подготовим вечер. Это нужно. Хотя и очень трудно перед экзаменами. Но разрядка, безусловно, нужна, — и обратилась к Жилову:

— Ну что ж, будем танцевать!

Рая Чаривна повела худеньким плечиком и отошла, высоко и прямо держа голову, точно вел ее кто-то под руку. Я слышала, она фыркнула:

— Четвертый сон Веры Павловны!

Немного погодя Чаривна подозвала Лешку:

— Как тебе нравится? Сама не умеет танцевать… Ты как считаешь?

— Я считаю, что Вера Павловна должна была прийти к нам в седьмом или хотя бы в начале года…

— Пустые слова!

— И то правда. В десятом пора уже на себя надеяться, а не на Веру Павловну…

…Не знаю, почему пришел мне в голову этот разговор теперь, когда я спешил на школьный вечер, когда все мысли были заняты другим.

Ляля пришла на вечер в своем обычном платье, — школьной форме, но оно казалось нарядным и праздничным. Непонятно, как это у нее получается — вошла в зал, и все сразу почувствовали, что у нас праздник!

Первое слово предоставили классному руководителю. Вера Павловна говорила искренне и хорошо, но я не помню, о чем именно. Передо мной пылали новые ленты — Ляля все еще не расставалась с косами…

Она то и дело оглядывалась, словно собираясь что-то спросить, а я ловил ее взгляд, старался разгадать мысли. В те дни в нашем городе гастролировал какой-то психолог-гипнотизер, читавший мысли на расстоянии, многие ребята подражали ему, тараща друг на друга глаза и уверяя, что видят все насквозь.

Во всяком случае я без труда определил взволнованность Ляли. По мере того как торжественная часть подходила к концу, праздничное настроение ее сменялось тревогой.

Наконец, глянув украдкой на двери зала, обратилась ко мне:

— Почему Леонид не пришел?

Только теперь я заметил, что Жилова в школе не было.

— Не знаю…

— Ты никогда ничего не знаешь! Друг называется.

Она отвернулась.

Едва закончилась торжественная часть, подошла Ляля:

— Леонид был у тебя?

— Нет.

Глаза у Ляли потемнели. Это произошло мгновенно, точно кто-то свет выключил.

— Счастливый ты человек, Ступалов. Ничто тебя не тревожит.

Тень, упавшая на глаза Ляли, ширилась, расползалась, все вокруг потускнело, стало будничным. Внезапно я заметил маленькие веснушки на лице Ляли и то, что белоснежный воротничок ее едва прикрывает штопку.

И вновь что-то нехорошее, злое охватило меня, готов был ответить грубостью.

Но тут объявили о начале самодеятельности. Ляля ушла и больше мы с ней ни о чем не говорили.

Выступать она отказалась:

— Я плохо подготовилась, ребята, не терзайте меня.

Пели песни, играли на саксофоне, кто-то сыграл на балалайке вступление к опере «Кармен». Шумно аплодировали и вызывали на «бис». Аркашка Пивоваров собрал вокруг себя друзей и уверял их, что Ляля Ступало признает только народные танцы и наверно заставит всех отплясать гопак.

Но Ляля танцевала фокстрот, и все увидели, что ее фокстрот такой же красивый, чистый танец, как первый вальс.

Потом я слышал, как Вера Павловна воскликнула:

— Жилова нет! Почему не пришел Жилов!

И она подозвала меня.

— Почему не пришел Жилов?

— Да почем я знаю! Неужели я должен вечно думать о Жилове!

Все уже кружились в танце, вечер удался на славу, и о Жилове забыли.

Вера Павловна танцевала недурно, и это раздосадовало Раю Чаривну и смутило нашего завуча.

Он никак не мог решить: хорошо или плохо, если учительница в присутствии учащихся танцует фокстрот.

— Вы ж понимаете, — шептала в углу Чаривна, негодующе поглядывая на Веру Павловну, — сама против, а сама…

Очевидно, от злости у Райки отлетел каблук — высокенький, остренький, похожий на восклицательный знак, — так и прошлась по залу с восклицательным знаком в руке. Но Рая не сдалась, выпросила у школьной уборщицы туфли и плясала с Аркашкой Пивоваровым до упаду.

Танцую я неважно, не решился пригласить Лялю, поглядел немного на кружившихся ребят и вышел из зала.

…Внезапно в коридоре раздались шаги, замерли у дверей учительской, совсем близко от меня, почти рядом. В этом месте коридор поворачивает под прямым углом, и я не видел, кто подошел к учительской. Однако шаги показались знакомыми.

Потом послышался голос Веры Павловны:

— Что же тут непонятного, — проговорила она, повышая голос, как всегда делала, когда кто-то возражал ей, — вот, например: почему, за какие доблести мы награждаем пятеркой по поведению Ступалова?

— То есть, как почему, — с досадой отозвался завуч, — Ступалов — самый спокойный мальчик в классе.

Вера Павловна:

— Здорово! Пятерка за спокойствие. Нет, это прекрасно! Отличная оценка не за отличное поведение, а за отсутствие какого бы то ни было поведения. За то, что нас не беспокоили, не терзали, за то, что не скакал козлом по коридору, не прыгал через парты, не запустил в нос учителю изжеванной промокашкой. Ей-богу, здорово. Мы награждаем наших молодых людей не за свершение доброго, а за то, что… ничего не совершили. Вы только вдумайтесь, к чему мы приучаем ребят — не к свершению добра, а к незаметности, тихости. Общество и время требуют от нас Корчагиных, а мы поощряем Ступаловых.

Признаться, мне не очень приятно было слушать этот разговор, но я уже не мог сдвинуться с места — опасался, что услышат шаги, увидят меня.

— Честное слово, нелепейшее положение вещей, — горячо продолжала Вера Павловна. — Оцениваем характер, душевные качества человека при помощи бездушной, плоской цифры. Ну что говорит вам пятерка в табеле Ступалова? Подумайте — в табеле Андрея, Леонида Жилова и Ляли против графы «Поведение» одни и те же цифры — наша кругленькая, благополучная пятерочка. Но ведь это совершенно разные люди, по-разному подготовленные к труду и жизни…

Я стоял перед школьной газетой, глядя на строчки, которые не читал, не зная, что делать…

— Нам необходимо понять ученика, формировать характер подрастающего молодого человека. Именно коммунизм повелевает нам переосмыслить само понятие «школа», иметь в виду под этим словом не только учебное учреждение, но и очаг творческой педагогической мысли, средоточие педагогического опыта, постоянно совершенствующийся коллектив, вырабатывающий свои навыки, свой подход, свой стиль в работе, — коллектив, способный выступить перед обществом, защищать свой метод, как, скажем, ученые защищают свой труд.

Я облегченно вздохнул — разговор принимал чисто научный, принципиальный характер и, кажется, не касался меня…

Но Вера Павловна неожиданно заключила:

— Поймите, меня очень тревожит Ступалов. Да, именно Ступалов. Кто он? Что за человек? Что он несет нашему обществу? Кому собираемся вручить аттестат зрелости!

Я не слышал, что ответил завуч, — в зале раздались неистовые аплодисменты, сменившиеся шумом, возгласами, смехом. Захлопали двери, в коридор хлынула толпа ребят.

В конце вечера Вера Павловна подошла ко мне вторично:

— Леонид так и не пришел?

Я не мог взглянуть ей в глаза, — разговор Веры Павловны и завуча не мог скоро забыться.

— Не понимаю, почему вы беспокоитесь, Вера Павловна. Мы все-таки десятиклассники…

— А разве ты не беспокоишься о товарище? — резко перебила учительница. — Значит, мы с тобой Ступалов, совершенно разные люди!

Тут в коридоре кто-то крикнул:

— Внимание! Продолжаем самодеятельность…

И все снова ринулись в зал.

Это было необычно — самодеятельность после танцев. Все наоборот!

Оказалось, что радиола испортилась, Аркашка взялся срочно починить, и тогда всем сразу стало ясно, что музыкальная программа исчерпана. Кто-то сел было за рояль, но тут пронесся слух, что Ляля согласилась прочитать стихи. У пианиста деликатно отобрали стул и закрыли крышку рояля.