Он меня погубит

Глава 3

Мелена. Пять лет спустя

— Достаточно скромно? — я повернулась к Дороти Твигс, нашей экономке, единственному человеку в этом доме, который относится ко мне с теплотой. Ей не нравилась эта работа, но она привыкла ко мне и не хотела бросать одну. Да, такое бывает: чужой человек, не связанный с тобой кровными узами, любит больше родного отца и мужа.

Миссис Твигс осуждающе поджала губы и, взяв шелковый перламутровый платок, повязала его на моей шее.

— О! — смущенно опустила глаза. Синяк. Еще один. — Пожалуй, лучше другое, с высокой горловиной.

— Передо мной тебе не нужно оправдываться и отчитываться.

Она пошла в гардеробную и принесла платье. Не менее отвратительное, чем то, что я собиралась надеть изначально. Горчичного цвета вельвет по колено. Мне не нравилось, совсем не нравилось, но этого от меня требовали — скромности и элегантности. С годами я все больше и больше походила на мать, и отец ненавидел меня за это. Ее он называл не иначе как шлюхой и не собирался допускать, чтобы и я стала такой же. После ее исчезновения (я даже мысленно не могла произнести, что мамы, возможно, больше нет) за мной зорко следили: в колледж и обратно, всегда с охраной, под конвоем. У меня не осталось подруг, друзей мужского пола тем более. Мой диплом, стремления, мечты — все это обесценили, словно и не было никогда Мелены Берроуз, мечтавшей путешествовать, петь, любить. Хотя нет, любви вообще нет. Не бывает ее. Теперь я это точно знала. По крайней мере в моей жизни.

— Мама, где ты? — прошептала я, собирая белокурые волосы в строгий пучок. Жива ли она? Я хотела верить, что да. Отец — злой, грубый, бесчеловечный, но ведь не убийца. Не убийца же?

Гордон Берроуз официально считался вдовцом. Были даже похороны. Он как обычно подкупил, кого следовало. Хотел похоронить даже память о маме — это его слова

Но для избирателей он — скорбящий вдовец, это в свое время добавило очков. Но я-то знала, что он с моим мужем завсегдатай в разносортных борделях.

Я не осмеливалась говорить о матери, спрашивать о ней, боялась вызвать его ярость, но сама вспоминала каждый день. Только мама могла успокоить отца. Видит бог, ей приходилось терпеть немыслимые вещи, чтобы он насытился. Теперь я знала, ведь сама стала женой. И я даже понимала, почему она завела молодого любовника: ей хотелось мужского тепла, любви, нежности. Мне бы тоже хотелось, но для меня это невозможно — я замужем.

— Готова? — Билл, одетый в смокинг, сшитый на заказ, без стука вошел ко мне. По-хозяйски осмотрел, недовольно поджал губы и выразительно бросил взгляд на часы. Мы не опаздывали — я точно знала, но мой муж старался перенять привычки моего же отца, поэтому считал особым видом извращенного удовольствия попрекать меня по поводу и без. Нет, он не осмеливался бить меня, но грубо хватать — за руки, шею, бедра — это же не бить, даже если остаются следы. Вот такая извращенная логика.

— Иду, — я взяла сумочку и вышла из спальни. Единственное, за что я каждый день благодарила бога, что спали мы по-светски — в разных спальнях, правда, это не всегда спасало.

На День Благодарения нас пригласили в роскошный особняк Салли Меллоун, новой звезды на финансовом небосклоне восточного побережья Флориды. Обычно пышные приемы проводил отец в нашем доме на Фледжер-Роуд, но время идет, статус-кво неминуемо меняется. В городе появились новые люди, связи, деньги. Я точно знала — слышала ругательства в сторону миссис Меллоун — что отец в бешенстве от того, что приходится считаться с женщиной.

Я взяла бокал шампанского, поддерживая ничего незначащую беседу с женой первого советника мэра, моего отца, и осмотрелась, ища взглядом мужа. Ага, вон он: вьется вокруг хозяйки дома и ее симпатичной дочери.

Мы с ней примерно одного возраста, только она выглядела знойной молодкой, а я чувствовала себя уставшей старухой. Билл улыбался, ему улыбались в ответ.

Билл был достаточно привлекательным: загорелый блондин, не слишком высокий, но неплохо сложенный. Я могла понять женщин, у которых он вызывал определенные симпатии, но лично меня от него оторопь брала. Каждое прикосновение вызывало желание оказаться подальше. Как в первый раз, когда Билл приветственно коснулся моей руки — ощущение, что рептилия ладонь сжала. У него холодные руки. Всегда холодные.

Билл громко рассмеялся, активно жестикулируя — лизоблюдством занимается. Отец по официальной версии сколотил состояние на пищевой промышленность — по неофициальной я даже знать не хотела, — теперь вот в политику подался. Интересы у него разнообразные. А вот у моего мужа вообще ничего своего нет: куда Гордон Берроуз туда и Билл Берроуз. Да, он взял нашу фамилию, отцу польстить. Не удивлюсь, если мой муж по наводке тестя окучивает женскую половину семьи Меллоун. Я плечами передернула, прогоняя воспоминания. Не хочу сейчас думать о нем, тем более он явно не думает обо мне.

Через час улыбок и льстивых заверений в дружбе, которые мы как неофициальные представители должны были передать господину мэру, находившемуся в отъезде, у меня жутко разболелась голова.

— Спасибо, Салли, — я искренне пожала руку хозяйке дома, сильной и уверенной женщине, которой я когда-то мечтала стать, но уже не стану. — Прекрасный праздник.

— Я рада, что вы выбрались, приятных выходных.

На этой ноте я отправилась искать мужа — уехать мы должны вместе, а потом, надеюсь, он отправится в ночной загул.

— Вы не видели Билла? — я переходила от одной компании гостей к другой, по кругу огибая площадку особняка в викторианском стиле, пока не оказалась в доме. Не мешало бы поймать кого-нибудь из домашней прислуги и попросить таблетку от головы.

Поднялась наверх: кто-то сказал, что видел Билла на втором этаже в районе библиотеки. Открывала двери наугад, на четвертой удача улыбнулась, хотя нет — под дых ударила.

Мой муж со спущенными штанами трудился над дочкой Салли. Он брал ее сзади. Он всегда делал это только так. Ее сдавленные задушенные стоны и его тихое рычание пошлым эхом от стен отражались. Я прикрыла дверь, морщась, словно меня в грязи вываляли.

Я знала, что Билл мне изменяет, но знать и видеть своими глазами не одно и тоже. Меня затошнило. От мужа, отца, окружающий и даже от себя самой. От своей жизни. Я бросилась по коридору и, открыв дверь уборной, меня вывернуло. Рвало долго и мучительно. Жаль, что несмертельно.