Страница 50 из 84
Но если начистоту, мне всегда нравилось подниматься на холм именно пешком. Идти по извилистой тропе и смотреть на город; ощущать, как с каждым шагом свежеет воздух и проявляются задавленные городской гарью запахи — ароматы влажной листвы, подстриженной травы, весенних цветов.
Всякий раз создавалось впечатление, будто поднимаюсь из царства мертвых, покидаю не зловонное облако смога, но подземное царство Аида. И понемногу отступали давившие на спину тяжким грузом печали и заботы.
Я словно возвращался в детство.
Только не в этот раз.
Китаец ждал у моста.
Подручный господина Чана подпирал плечом вкопанный в землю столб и демонстративно чистил ногти недоброго вида кинжалом. В своей обтрепанной кепке и великоватом пиджаке он казался сбежавшим с поля пугалом; не знаю, как птиц, а меня его вид напугал едва ли не до икоты.
— Господин Орсо! — улыбнулся костолом безмятежно и радостно, словно невинный ребенок. — Господин Чан недоволен вами!
— Чем на этот раз? — уточнил я и остановился, не доходя до собеседника несколько шагов. Приближаться вплотную к человеку с кинжалом не самая удачная идея, если только вы не оборотень или суккуб.
Ну как тут не вспомнить об Елизавете-Марии? Но она далеко…
Китаец усмехнулся и начал перечислять:
— Долг не погашен в срок. Иудей скупает долги за бесценок. Родной дядя отказался признавать родственником. Потерял работу. Не сможешь вернуть долг.
Я не стал спорить — глупо спорить с проводником чужой воли — и только спросил:
— И что из этого следует?
Костолом рассмеялся и отлип от столба.
— Твой долг не велик по меркам господина Чана, но если дать спуск одному, что остановит других?
— Чего хочет господин Чан? — нахмурился я, левой рукой снимая темные очки.
— Твое ухо, белоглазый, — последнее слово китаец повторил, не скрывая издевки.
Возможность безнаказанно покалечить сиятельного приводила его в восторг.
— Очень неосмотрительно.
— Никто не обманывает господина Чана.
— Никто и не обманывал господина Чана. Он получит свои деньги до последнего сантима.
Китаец кивнул.
— Получит. Но сначала он получит твое ухо.
— Поступить так с полицейским не очень умно, — веско произнес я, глядя на собеседника сверху вниз. Костолом не дотягивал до моего роста две головы, но при этом был быстрым и юрким, словно хорек.
— Ты больше не спрячешься за карточкой фараона, белоглазый, — рассмеялся худощавый головорез и шагнул ко мне. — Не дергайся, и все случится быстро.
Быстро? Я сделал глубокий вдох, дождался, пока отпустит приступ накатившей вдруг злости, и уже потом совершенно спокойным голосом потребовал:
— Стой, где стоишь.
— А то что? — ухмыльнулся китаец, но немедленно замер на полушаге, стоило только возникнуть в моей руке «Церберу». — Не стоит все усложнять, — прошипел он.
— Не стоит, — согласился я.
— Убьешь меня?
Я ничего не ответил, прислушался к шелесту кустов за спиной и предупредил:
— Не остановишь своих мартышек — схлопочешь пулю в живот. Гнить будешь неделю, а то и две. Перитонит, слышал такое слово?
Полной уверенности, что угроза сработает, не было, но талант в очередной раз не подвел, и китаец нервно махнул рукой; шелест кустов стих.
— Ты ответишь за это, белоглазый! — пообещал головорез, которого просто трясло от бешенства.
Он не боялся смерти, его страшило оказаться прикованным к больничной койке. Да и будет ли она, больничная койка? Скорее уж грязный матрац в каком-нибудь опиумном притоне. А только оступись, только выкажи слабость — и люди выстроятся в очередь полюбоваться на твои мучения.
Китаец такой участи для себя не хотел. И мы оба знали, что отвечать мне теперь придется не только за просроченный долг, но и за этот его внезапный страх. Я сунул палец в старую рану и тем нажил себе смертельного врага.
— Брось, — потребовал я.
Головорез откинул кинжал в траву.
— Теперь отойди с дороги.
Китаец послушно освободил проход; на губах его играла презрительная ухмылка. Он твердо намеревался отомстить и знал, что случится это очень и очень скоро.
Я обошел его, продолжая удерживать на прицеле пистолета, уже на мосту развернулся и произнес:
— Передай господин Чану… — а потом замолчал, понимая, что словами ничего не изменить.
— Что передать?
— Ничего, — мотнул я головой. — Он сам все поймет.
И прострелил китайцу колено.
Головорез со сдавленным вскриком повалился на землю, из кустов выскочили две тени и бросились к раненому главарю. Я быстро попятился и продолжал пятиться до тех пор, пока мост не скрылся из виду за поворотом. Тогда развернулся и со всех ног припустил к дому.
Погони не было, но в безопасности я себя почувствовал лишь в мертвом саду. Проклятие обожгло легким касанием, но теперь оно вызвало не привычный озноб, а вздох облегчения.
Заходите в гости! Заходите, если жизнь дорога!
Я тихонько рассмеялся и зашагал к особняку, призывно светившемуся в темноте окнами гостиной.
— Ты бежал? — удивилась Елизавета-Мария, когда я прошел в дом.
— Не хотел опоздать на ужин, — буркнул в ответ.
— Ты и не опоздаешь, — рассмеялась девушка и скомандовала дворецкому: — Теодор, пора накрывать на стол.
Ссылаться на отсутствие аппетита я не стал, только уточнил на всякий случай:
— Опять потроха?
— Ты слишком плохо обо мне думаешь, — лукаво улыбнулась Елизавета-Мария.
На ужин подали поджарку с овощным рагу.
Мясо оказалось жестким и переперченным, и все же я критиковать кулинарные таланты девушки не стал. Та была сегодня на редкость молчалива, и это меня вполне устраивало.
Ужин прошел в гробовой тишине.
Лишь когда тарелка опустела, я откинулся на спинку стула и удивился:
— Ты решила перейти на белое вино?
Елизавета-Мария поглядела на бокал и озадаченно покачала головой:
— Знаешь, Леопольд, я уверена, что купила три бутылки красного, но две из них куда-то пропали.
— На меня не смотри, я не пью. И Теодор тоже алкоголем не злоупотребляет.
— Это и удивительно, — задумчиво протянула девушка.
Я не придал этому обстоятельству особого значения и отправился в спальню. Уже в коридоре навстречу попался дворецкий, он нес в столовую поднос с чайными принадлежностями.
— А как же десерт, виконт? — удивился Теодор.
— Подними наверх, — попросил я, а сам завернул в ванную комнату. Снял пиджак, закатал рукава сорочки, с интересом оглядел обожженные кровью падшего руки. Бубоны аггельской чумы потускнели и не беспокоили весь день, но к вечеру вновь начали нестерпимо чесаться. И сколько ни держал их под холодной водой, лучше не становилось. Наоборот — начала кружиться голова.
Когда зашел в спальню, поднос с чайником и корзинкой печенья уже стоял на прикроватной тумбочке; я запер за собой дверь, проверил ставни и улегся в постель. Налил чаю, взял потрепанный томик «Приключений Алисы в Стране чудес» и неожиданно понял, что не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.
Усталость навалилась неподъемным грузом, и сколько ни старался побороть ее и сосредоточиться на чтении, глаза закрывались сами собой. В очередной раз клюнув носом, я сдался и обессиленно откинулся на подушку.
Уснул в один момент.
Проснулся от явственного ощущения чужого присутствия.
В спальне кто-то был. Шелестел бумагами, рылся в буфете, ворошил содержимое платяного шкафа.
Кто-то что-то искал. Искал и приглушенно ругался себе под нос.
— Драть! Драть! Драть! — бухтел некто, переворачивая комнату вверх дном.
А я просто лежал на кровати с закрытыми глазами и ждал, когда сгинет порожденный моим беспокойным воображением морок.
Оцепенение скинул пронзительный гудок клаксона.
Я приподнялся на одном локте, но ставни были закрыты и в спальне сгустились непроглядные тени. Не виднелось ни единого проблеска света: не проникали лучи в щель под дверью, не светились усеявшие предплечья алые бубоны.