Хозяйка над бесами

Лист задрожал и перелетел на другую могилу.

Полина встала.

— Спасибо тебе, Елена. Спи спокойно.

Когда Полина выходила с кладбища, небо стало золотым. Последний всплеск цвета перед зимней белизной.

В ткацкий дом Полина пришла уже под вечер. Ворота были незаперты, а в окнах горел свет.

Мастерицы работали по ночам. Сквозь светящиеся занавески пробивались силуэты. Здесь не боялись испортить глаза.

Полина постучала.

Мастерица не удивилась, увидав взбалмошную барыньку. К ним, наверное, часто приезжали местные купчихи. Платки и вправду были восхитительной красоты.

— Сударыня, вы за работой? — мастерица приняла Полину за кого-то другого. Соблазн посмотреть на чужое добро был очень велик.

— Я хочу заказать у вас платок. Быстрее, а то мне скоро уезжать, — сказала Полина и передернула плечами.

Мастерица, привыкшая к знатным, покорно отошла.

Перед Полиной предстал небольшой предбанник, где висели шушпаны и стояли сапоги.

Дальше, за крепкой дверью, покрытой узором-косичкой, располагалась большая палата. Центральное место занимала печь. На ней кукарекали нарисованные петухи. Дрова трещали. Тут и там стояли столы с длинными скамьями. За ними девушки и женщины что-то вышивали.

В комнате было светло: горели свечи, горели дрова в печи.

Полина оглянулась, но портрета Сирин нигде не было.

Мастерица подозвала какую-то женщину. У той был острый взгляд, слишком нахальный для крестьянки.

— Чего изволите? — спросила она, — Длину, рисунок, матерьял, — последнее слово она произнесла нараспев, словно хотела насладиться звучанием.

— Успеется, — по-барски ответила Полина, — А присесть есть где?

Ее тут же повели в небольшую светелку. Здесь главным был круглый чайный столик, на котором стояли тонкие кофейные чашки и заварочный чайник из того же сервиза. Два парных кресла с резными спинками и толстыми сиденьями призывно отодвинулись от стола. Полина присела, стараясь держать спину, как истинная дворянка. В любых лавках, а тут была именно лавка с бойкой торговлей, нужно вести себя как можно более дерзко. Тогда скажут правду.

— Ткани у нас есть всякие, с шелком подороже, из льна подешевле. Есть и парча, ежели хотите царский платок, с интальянскими нитками красиво.

Мастерица налила Полине чаю в кофейную чашку.

Двумя пальцами Полина взялась за ручку.

— Слышала я, что у вас есть диковинка. Портрет самой птицы Сирин. Его хочу. Деньги значения не имеют.

Собеседница замялась.

— Запрещено нам продавать ее лики. Лик должен быть один, — сказала она наконец.

Цену набивает, — подумала Полина.

— Мне хоть взглянуть, ведь по портрету этому судят о вашем искусстве. А там сочтемся, — Полина подмигнула.

— На него могут лишь вышивальщицы смотреть. Мы дозволяем самым даровитым вышивать части полотна. Не все наши мастерицы видели портрет.

Полина посмотрела на мастерицу, которая открыла дверь. Почему-то Полина сразу решила, что это тот самый самородок, который прикасался к лику. Руки мастерицы были исколоты, как от игл. А зрачки расширены, ведь долгие вышивальные вечера приводят к близорукости. Мастерица щурилась на Полину, и та поняла, с кем лучше обсудить дело.

— Скоро Покров, — сказала вторая женщина, нахальная, — нам до него неделю вышивать нельзя будет. Посему, извольте барыня, другое выбрать. Иначе не успеем.

Полина кивнула и попросила принести тканей.

Она хотела платок.

Провожала Полину первая мастерица. Она замерла в сенях, словно не решаясь.

— Вижу, сказать чего хочешь, — подбодрила Полина.

— Барыня, а много за портрет дадите?

— Смотря за какой. Ежели понравится мне, то много. Но даже ежели покажешь, где стоит, уже отблагодарю, — Полина потрясла тугим кисетом.

— Тогда слушайте, барыня, сейчас вернитесь в хату, а потом идите прямо. Никого не спрашивайте, никому не отвечайте. Они решат, что надо так. Будет калидол, вы по нему прямо и прямо. В конце будет кладовая, вы в нее заходите. Там стоит сундук огромный, а на нем портрет. Он завешен тканью. После обратно идите, я Агафью отвлеку. Ждите меня около забору, там и порешаем.

Полина сделала, как рассказали. Никто ее не окликнул, мастерицы, словно пчелки, трудились. Головы не поднимали. Покров надвигался неумолимо, проклиная всех, кто вышивает в святые дни.

Комнатка, где прятали портрет, была чуланом. Крошечная, двум людям и не развернуться. Полина чувствовала, будто бы кто-то на нее смотрит. Может, домовой не одобрял. А может, некие Силы, о которых говорила лихоманка, пришли узрить святотатство.

Полина сдернула покров.

Портрет Сирин не был плохим. Но с него смотрела обычная девушка. Да, стежки столь искусно соединялись, что портрет казался написанным краской.

И все же. Не то.

Полина отодвинула портрет и без надежды заглянула за него. Стена была гладкой.

Мастерицу ждать пришлось недолго. Она выбежала, накинув на плечи очень красивый платок с узорами-волнами по краю.

— Ну как?

— Не понравился.

— А, ну да, — в голосе мастерицы звучало облегчение, — Значит, не берете такой?

Полина покачала головой. На ладонь мастерицы опустилось три рубля.

— А почему ты хотела его мне продать? Разве это не клятвопреступление? — не утерпела Полина, — ты вроде на воровку не похожа.

Выглянула луна, от чего осенние яблони засеребрились.

— Да это не портрет, а позорище, — ответила мастерица, и ноздри ее расширились, — Семьдесят лет назад моей прапрабабке настоящий портрет доверили, она крылья делала. Да как последний стежок оставался, пропал портрет. Бабку так ругали, что она всю жизнь из дому не выходила. Дочку ее отдали сюда, в качестве уплаты за портрет. А потом внучку, и правнучку. И меня тоже, — мастерица сплюнула, — Пра-правнучку. Но мастеровая никому никогда не призналась, что портрет тютю. Вот мы и платим этот долг, моя племянница ещё будет батрачить на них. И ее племянница.

Мастерица стояла, такая безнадежная и несчастная, что Полине стало ее жаль.

— Мой тебе совет, — сказала она, — бери пожитки и уходи отсюда. Птице Сирин плевать на это место, иначе давно бы явилась. А тебе что, сухоцветом куковать, так ты и не послушница, за тебя выбор сделали. — Полина сунула мастерице весь кисет, где оставалось ещё рублей двадцать. — Это все пустое, а жить надо по сердцу.

Луна зашла за тучи, и село погрузилось в темноту.

Две недели тянулись медленно.

Владимир выздоравливал. Он уже мог выходить и совершать небольшие моционы. Полина неизменно составляла ему компанию, а порой присоединялся и Игнат.

Он приходил под вечер. Кухарка даже как-то сказала Полине, что "господин лекарь" никогда так часто не навещает больных. Видать, — добавила она, — совсем плох был граф Белебеевский.

Владимир ей явно запал в душу. Может, ей мечталось уехать в город и там зажить красивой жизнью.

Но Владимир любил высокородных дам, с тонкими талиями и белой кожей.

Как-то раз, под вечерний чай, Игнат принёс каких-то варений. Володя разминался в саду, чтобы как можно быстрей вернуть мускулам силу. Полина с Игнатом сидели напротив друг друга и молчали. Полина уже отведала варенье с бубликом вприкуску.

Тишина становилась неловкой.

— Не хотите ли развлечься? — предложила Полина, — Я умею гадать на картах мадам Ленорман. Не желаете узнать будущее?

— Отчего нет, — ответил Игнат. Под его взглядом Полине стало жарко.

Она давно не чувствовала такого. Если точнее, с семнадцати лет. Полина перетасовала карты. Не стоит вспоминать о том, что должно быть похоронено.

— Снимите карту левой рукой на меня, — сказала Полина. Игнат подчинился, и их пальцы соприкоснулись.

Сердце у Полины застучало, как бешеное.

— Итак, что вы хотите узнать?

— Что меня ждет вскорости? — спросил Игнат. Он без опаски кивнул на колоду, — Надеюсь, судьба не будет жестока. В прошлом году приезжали цыгане, ох они и нагадали порч всему уезду.

Полина рассмеялась