Страница 37 из 37
— Куда путь держишь? — спросил Мирон.
— Да в Озерск, — ответила дева, — Говорят, вышили-таки портрет Сирин, загляденье как похож. Иду посмотреть. Дева вдруг запела. Черты ее лица потекли, а затем снова застыли. Мирон узнал деву. Это была Анька, его блудная дочь.
Она выглядела точь-в-точь как в день, когда сбежала. На ней был шелковый сарафан. Они купили его на прошлогодней черниговской ярмарке. За сарафан заломили такую цену, что Мирон поначалу отказал дочери в обнове. Она не стала умолять и ушла за пшеном для кур. Позже Мирон увидел, как Анька смотрит в тот ряд, и не выдержал, уплатил серебряный за бабью блажь. Как приданое пойдет, — пошутил. Анька так с сарафаном носилась. Выйдет в огород — сарафан рядом положит, да не абы как, а на полотенце. Спала, повесив сарафан на гвоздь. Как-то Анька поставила на подол пятно, уж вою-то было, писку. Насилу щелочью отмыла. Мирон вгляделся в дочку, она стояла перед ним. Она широко улыбалась, словно не пропадала вовсе.
— Где ты была? Уехала, ничего не сказала. Анюта… Анюта обняла его. Его окутал странный запах. Так пахла сырая земля в летний зной. — Доченька, пойдем домой. — Я не могу, — ответила она, — У тебя уже другая дочь. Что я там делать буду, молодым житья не давать. Я на свадьбе твоей не была, потому хочу сделать подарок сестре. Анюта хлопнула в ладоши, откуда-то налетел ветер. Он взъерошил камыш, развел его в стороны. Там, среди зеленых стеблей, стояла маленькая шкатулка. Она сверкнула. — В ней лежит колечко. Подари его Аглае, как говорить научится. Колечко это не простое, оно ее сделает самой сильной в мире, отведет любую беду. У тебя есть ключ от шкатулки, ты его сбереги уж. Мирон кивнул. Анюта вновь подошла к нему. — Тебе я тоже сделаю подарок. Помнишь ярмарку, ты мальцом был еще. Туда приехали цыгане, и среди них была гадалка.
Грузная женщина в цветастом озерском платке поймала маленького Мирона за руку. Он думал, она хочет отнять лакричный леденец. Люди шли мимо, никто на Мирона не смотрел. Гадалка воняла немытым телом и чем-то сладким. — Помню. Гадалка смотрела мимо мальчика. Его напугали ее глаза. Они были черными и огромными. Глядя вдаль, она сказала: вижу на тебе печать, никогда не люби, не имей детей, иначе гибель всех ждет. От молодухи приплод не имей, а коли родится — убей его в колыбели. Сила черная в твоем дите будет. Мирон помнил о ее словах. Он никогда не забывал. Когда хоронил жену, то дал зарок — больше не жениться. А потом Пашка повесился, Анюта ушла. Мирон не любил знахарок и прочих деревенских ведьм. Гадалка вон сказала, не женись на молодухе. Первая жена Мирона была даже старше, все равно умерла. Дети его не были злыми, чутка ленивыми, да это не грех. Анютка смотрела на него, ее глаза были ярко-голубыми. Как у матери, как у самого Мирона. — Соврала гадалка, нет над тобою тьмы.
— А как же мать твоя, как брат? Таня меня моложе…
— Этого не было, — сказала Анютка. — А другое тебя не коснется.
И стерлись из памяти те пророческие слова. Постепенно стали исчезать другие воспоминания. Мирон пытался вспомнить, как выглядели первая жена, сын. С лучину он сопротивлялся, картинки в голове переплетались и рушились. На него надвигалось что-то огромное, вечное и темное, как звездное небо. Стерлась из памяти ярмарка, и слова позабылись. Анютка растаяла. Ее здесь и не было, — догадался Мирон. Ведь дочь его была кареглазой, — это последнее, что он помнил о своей прошлой жизни. А потом небо забрало и это. К деве подскочил пес. Он махал хвостом, он скакал вокруг. Кобыла стояла на удивление смирная. Мирон повернулся, чтобы проверить уздечку. Он услышал шелест крыльев. Внезапно на Мирона обрушился летний полдень. Зашумели деревья, запели кузнечики в траве. С воды словно доносилась разухабистая пастушья песенка. Дома, за двадцать верст, ждали Танюша с Аглаей. Им ничего не грозило. Мирон засмеялся. Он чувствовал, как с плечей упал тяжелый груз. Мирон не понимал, почему, да это было и неважно. Он подобрал шкатулку.
— Ради тебя, Екатия, — сказала дева. Мирон поднял глаза, но никого уж не было.
А мир почему-то пел.
Конец