Хозяйка над бесами

Пелагия взяла себе имя Полина. Это последнее, что она сделала из любви, а не из страха. Она боялась Сирин. Поэтому утаила кольцо. Знала бы она, что Сирин ей за это очень благодарна.

— Он не был богом!

— А ты будешь? — спросила Сирин.

Одна из рыб подплыла к русалке. Та всмотрелась в ее чешую. Вода забурлила.

— На Калиновом мосту? — русалка исчезла в вихре пузырьков. Пес вышел из темноты. Его шерсть блестела, словно в ней запутался лунный свет.

— Наше заточение окончено, Аконит, — с этими словами тюрьма обрушилась, и Сирин покинула ее стены.

Аглая

В мир Нави она вошла тенью. Всюду были приглушенные краски и цвета, словно пейзаж смешали с туманом. Туман стелился по ногам, плыл над рекой и, казалось, даже облака сотворены из тумана.

Только одно место ярко светилось, отгоняя туман.

Это был длинный белый мост. Аглая не могла понять, из камня он или дерева. Бабушка говаривала про Калинов мост. По нему души переходили из Яви в Навь, чтоб навеки присоединиться к великим предкам. Аглая сделала шаг вперед.

По ту сторону ждала бабушка.

Аглая видела ее силуэт на другом конце моста.

Туман потемнел. Из сливочного он стал цвета пасмурных облаков.

Аглая услышала чье-то пение. Это была очень красивая музыка, на множество голосов. Они распадались и соединялись, а на фоне играл орган. От этого звука внутри Аглаи все зазвенело.

Аглая обернулась. За ней шли бесы. Они темными мазутными следами вклинивались в белую мякоть тумана. Фигура по ту сторону замахала руками.

Мост искрился, точно утренний снег. Аглая вступила него и побежала.

Она слышала чудовищную музыку за спиной. Мост потускнел, а затем вновь засиял ярко.

Аглая мчалась вперед. Она чуяла бесов.

Они будут искать, пока не минуют сорок дней.

Их не остановит и смерть.

Стоило догадаться. Аглая бы позлорадствовала над чаяниями Ордена, если б не холод, обжигающий спину. В посмертье стояли морозы. Бабушка становилась все ближе. Она стояла на другом конце и махала.

Аглая почти с облегчением врезалась в нее.

Но музыка заиграла еще громче. Аглая подняла глаза. Сквозь бабушкину оболочку на нее смотрел бес.

— Почему? — выдавила Аглая

— Сорок дней еще не истекло, — ответил бес бабушкиным голосом.

Аглая увидела вдруг, как бежит бабушка по мосту, а бесы за ней. Как по ту сторону ждет бабушку мужчина. Но не успевает она к нему.

— А я?

— Ты почти стала нашей царицей, — бес улыбнулся, и это было так похоже на бабушку, — Но тебе не хватило пяти минут. А жаль.

Аглая отступила. Воцарилась тишина, и Аглая подумала, что оглохла от музыки.

Туман стал кипенно-белым и сгустился. Из него вышла дева в короне из кувшинок. В руках дева держала трезубец с жемчужной ручкой.

Ах да, — поняла Аглая, — туман же вода.

— Ты убила своего царя? — спросил бес.

Хованья взмахнула трезубцем, и его откинуло с моста, в темные леса.

— Я нашла тебя, — она взяла Аглаю за руку, — поскольку твое тело приняла вода.

Хованья была так красива. Аглая никогда не видела такой красоты — ни до, ни после. От этой красоты хотелось плакать. Ни что в мире так не волновало Аглаю. Она помнила это чувство, и на миг оно стало таким же сильным, как при жизни.

— Проводи меня в Навь.

Хованья оглянулась. Темные фигуры дрожали около моста. Туман не пускал их дальше.

— Ты знаешь, что бывает с ведьмами после смерти? — Хованья смотрела на нее.

— Мы уходим к предкам.

— Вы забываете себя и свою жизнь. Вы становитесь тенями, только отблесками. Для вас нет перерождения, нет новых тел и судеб.

— Так лучше, — Аглае жаль было, что Хованью она не увидит. А остальное не стоило ничего. Жизнь промелькнула перед глазами. Короткая и дурацкая. — Я бы хотела быть с тобой. Но я уже мертва.

Хованья удерживала Аглаю за руку. Из ее глаз на Аглаю смотрела зеленая глубина реки.

Того, кого полюбит русалка, — вспомнились строки из бабушкиных тетрадей, — ждет ужасная смерть или великая любовь.

Туман затрясся, и снова начал темнеть. Бесы прорывались. Они звали Аглаю к себе. Их голосами звала сама жизнь. От такой жизни пахло кровью и сырым мясом.

— Я не хочу, чтобы тебя не было, — сказала Хованья, — Ты будешь. И ты будешь помнить меня.

Не успела Аглая опомниться, как Хованья толкнула ее с моста. Туман обнял Аглаю. Она ощутила, как бесы заликовали. Их радость затопила Аглаю, словно вода. Музыка гремела.

Хозяйка! — выводили диковинные голоса, — Хозяйка вернулась к нам!

Времена подхватили Аглаю.

Сорок дней истекло, бесы так и не поймали ее. Аглая заорала от ужаса, а затем крик превратился в младенческий вопль.

Мирон

Полдень застал его в дороге. Солнце напекло голову кобыле, отчего та стала вялой. Без лошади его семье пришлось бы туго, особливо сейчас. Танюша разродилась, работать не могла. Да и не позволил бы он ей сразу на заработки бежать. Благо, сам мог обеспечить. С детства запомнилось ему, как в голодные годы мать брала его и ходила по кусочки. Мирон стоял в чужих сенях молча, пока мама жалилась и плакалась, а затем в котомку сердобольные крестьянки клали черствые ломоти хлеба. Мирон тогда и решил, что в жизни ни о чем просить не будет. Он сделает так, чтобы его сами просили принять. Золотых рук в хозяйстве никому не хватает. Мирон ездил по окрестным деревням, и всегда находил работу. Правда, нынче он заехал в Ольменовку по иной нужде. Оттудова давно не бывало вестей. После пожарища все стали покидать деревню. Танюша умоляла найти Аглаю и привезти в Черниговку. "И тут знахарка не помешает", — говорила она. Мирон возвращался ни солоно хлебавши. Ставни были заколочены, по дворам бегали одичавшие собаки — еле отбился. Ольменовка пустовала. В доме Аглаи никаких следов не нашлось, только на столе лежал латунный витой ключ. Таких в деревне ни у кого не было, ключ тот был маленьким, словно от господской шкатулки. Мирон взял его — может, Аглая найдет Танюшку когда-нибудь. Он в этом сомневался. Он мало знал о внучке ведьме. Та что-то кричала про того пастуха, и на поминках устроила дебош. Мирону она не казалась злой. Скорее, она всегда была начеку, как лесная кошка. Что ни мудрено, девку боялись и выживали отовсюду. Мирон ехал обратно понурившись. Что сказать Танюше? Она так виноватилась перед Аглаей, что назвала в честь ольменовской ведьмы их дочь. Лошадь вдруг ускорила шаг. Из усталой клячи она в миг превратилась в клячу ободренную. Перед Мироном раскинулось озеро. Оно было голубым, над водами его стелился туман. Стоял запах водных цветов. Мирон освободил от сбруи лошадь, и та устремилась к воде. Около озера было прохладно. Мирон сел на траву. Он слышал, что между деревнями есть бродячее озеро, но никогда тут не бывал. Мама запрещала ходить лесом. Мирон и детям своим запрещал. Он вздохнул. Лошадь зафыркала. Она была спокойной и старой, однажды в стойло пробралась лиса — лошадь даже не пикнула. Так лиса и ночевала у них, Паша ее потом солью отгонял. Мирон приблизился к воде. Около нее, под тростником, пылились сапоги. Они отличались от деревенской обувки, по голенищу шли завитушки. Только Мирон наклонился к ним, как услышал: — Не советую. Из леса вышла дева, иными словами не назвать. Она была одета в лохмотья, но спину держала прямо. На голове, как у замужней, лежала коса. Дева посмотрела на Мирону, и тому вдруг показалось, что он ее знает с детства. Ее голос он слышал во снах, ее песни научили его работать с кожей и мехом. У них в Озерске все были рукастыми. — Мастер, — сказала дева, — Не трогай сапоги. — Они твои? — спросил Мирон, — Забирай. — Они принадлежали одному человеку. Он все сделал правильно, и за это был убит. От его тела ничего не осталось. Эти сапоги нужно сжечь или закопать. Носить их — накликать беду. Дева подошла ближе. Она была высокого росту. Ее руки прятались в шали, как у старушки-нищенки зимой. — Что с тобой сталось? Почему ты одна в лесу? Где твой муж или брат? Дева рассмеялась, всплеснув руками. На миг Мирону показалось, что на их месте у нее крылья. Лошадь затопала копытами. — У меня есть защитник, — из чащи вышел белый пес. Он посмотрел на Мирона, и тот отступил. Хватило и ольменовских собак.