Хозяйка над бесами

От девок ничего не осталось. Даже маринкин платок истлел. Яма и яма, каких полно. Через день здесь проклюнется куст бересклета. Лишь знающий поймет, что когда-то на этой поляне совершили старый колдовской обряд — тризну об убитых.

Село, вопреки поминкам, ожило. На дворе слышались разговоры, кое-кто даже смеялся. Аглая вошла в парадные ворота. Она огляделась. Снаружи, примяв танину смородину, стоял длинный стол. Он ломился от яств — были здесь и расстегаи, и блины, и три огромных котла с кутьей. В углу сиял янтарным блеском ковш с квасом. Селяне подходили к кухне со скорбными лицами, а выходили с веселыми. Аглая заоглядывалась. Ей не хотелось, чтобы толпа ее обзывала. Марфы видно не было. Аглая приблизилась к столу. Сколько всего здесь на требу лежит. Русалка бы приняла такое угощение, это тебе не одно яйцо с куском хлеба.

— Что, нищенка, пришла поесть? — сказали Аглае в спину.

Марфа была тут как тут. Даже простой, старый сарафан не портил ее. Она сняла все украшения, только на груди болтался деревянный крест. Аглая отвела глаза.

— Хватит уже, — сказала Аглая, глядя на кусты смородины, — Довольно.

— Нет уж, — прошипела Мафра, — не хватит! Ты еще и брата моего убила. Говорят, ты там была, — Мафра повысила голос.

На них заоглядывались. Женщина с морщинистым лицом — Аглая не сразу признала в ней мать Петра — сделала Марфе знак рукой. Марфа не слушала. Она смотрела на Аглаю.

Марфа так ее и не простила, хотя столько лет прошло. Его звали Никита. Он и мухи не обидел за всю жизнь. После ярмарок он развозил по домам стариков. Он помогал вдовицам по хозяйству. Он однажды нашел в хлеву котят. Зима выдалась тяжелой, самим есть было нечего. Люди говорили, чтобы он утопил котят. А Никита до лета ловил им мышей. Ведь это несмышленыши, они не виноваты, что родились.

Никита ходил к Аглае с бабушкой. Вечерами они пили чай с травами. «Тебе надо уезжать, — раз за разом повторяла бабушка, — Ты слишком добр для этих мест, рано или поздно они тебя погубят»

Аглая злилась на бабушку. Та науськивала Никиту против Ольменовки. Порою Аглая боялась, что Никита больше не придет. Но он всегда возвращался с гостинцем или историей. Он дружил со всеми, и Марфа часто становилась героиней его баек. Аглая знала про нее, что она смелая, гордая и неглупая. Что у нее острый язык, который не жалит понапрасну. Аглая мечтала, что когда вырастет, станет похожей на Марфу.

Бабушка, слушая про Марфу, хмурилась. Уже потом Аглая поняла, что бабушке жаль было парня. Не по Сеньке шапка, не по Никите девчонка. Бабушка ошиблась. Уже на Параскееву Пятницу Никита гулял с Марфой под ручку. Кругом болтали о свадьбе.

Хотя эти места все-таки погубили Никиту. На Крещение Аглая прыгнула в прорубь. Омут закружил ее. Ногу свело. Аглая не успела испугаться, только удивилась. Вода сомкнулась над нею, как сыра земля.

Из воды Аглаю спас Никита. Сам он пошел ко дну, труп всплыл через три дня в черниговской проруби. С тех пор бабушка всегда ставила на Деды еще одну тарелку. «Это для Никиты, — говорила она, — он нам как родич»

Навеки Никите теперь быть с проклятыми.

Человек, который принес столько света, оставил после себя горюющую невесту. Которая не простила бы Аглаю и в час Страшного Суда.

— Что вы, девки, раскричались? Или стыд потеряли? — спросила Агафья. Это была нестарая еще крестьянка. Поговаривали, к ней ездит сам барин С. — Поостереглись бы. Особенно ты! — Агафья кивнула на Аглаю, — тебя здесь вообще быть не должно.

Другие молчали. Кто-то засмеялся у Аглаи за спиной. Таня, которая несла на стол зажаренных карасей, ойкнула. Караси упали в траву. На радость окрестным пестрым кошкам.

— Ей нужно уйти, прочь, — поддакнула Марфа, — Может, она заразная. Откуда нам знать?

— Это ты заразная, — выпалила Аглая, — До Никиты со сколькими гуляла, а?

Марфа побелела. Она схватила со стола кувшин и ударила им Аглаю. Та расхохоталась. Моченые ягоды разлетелись по столу. В нос ударил кисло-сладкий запах прошлогодней закваски.

— Утопить меня хочешь? Давай, чего ты!

Марфа взвыла. Она взяла вилку. С изогнутыми зубьями, сплющенная — вилка устремилась прямо к лицу Аглаи. Та отодвинулась. Она дернула на себя скатерть, миски поехали вниз.

— Прекратите! — крикнул кто-то. — Горе у людей!

— Горе? — рассмеялась Аглая, — Да Петр был чудовищем. Он бы убил свою жену за год. А вы бы просто смотрели. Как всегда делаете! Ваш ненаглядный Олег убил старую бабку! А кто-то про нее узнавать ходил? Как Никиты не стало, вы все в диких зверей превратились. Все вы прокляты! Прокляты!

Аглая увернулась от кулака Марфы. Пролезла под столом, подняла карася для серой кошки и побежала к калитке.

Вслед доносился гул. Никто ее не остановил.

***

Аглае было все равно, сожгут ли ольменовцы ее дом. Может, и убоятся. Серая кошка лежала в ногах. Ее глаза поблескивали, как зеленые камешки на дне реки. Над потолком вились белесые тени. Они Аглаю не трогали, потому она их тоже не тронула. Пускай летают. Когда Аглая закрыла глаза, изба никуда не делась. Все вокруг стало ярче и светлей. Из окна забило солнце. Весенние звуки донеслись до Аглаи. Звенела капель, псы выли, дети носились по двору. Дверь открылась. Бабушка кинула на топчан охапку молодых вербных веток. Она глянула на картину, что висела на стене. Картина называлась "Царица небесная". На ней красивая женщина в короне из двенадцати звезд выходила из леса. В руках она держала поводок с трехглавым псом. Одна голова скалилась, другая спала, а третья смотрела прямо на зрителя. Аглае люба была эта картина. Только она пропала после бабушкиной смерти.

Бабушка почему-то сказала, обращаясь к картине: "прости меня, Трехликая".

"Бабуль, — донеслось со двора, — а какой снег нести?"

"Самый чистый!", — бабушка повысила голос. Она на миг прикрыла лицо руками, — "Кикиморы любят чистоту и порядок!"

Аглая не помнила этого. Ей всегда казалось, что бабушка никогда не посвящала ее в тайны ведовства. Что лунные ночи, запах трав и собачий вой бабушка ни с кем не делила.

Бабушка начала хлопотать. Она достала сверток пестрой ткани, вытащила из печи щепотку золы и накатала из пчелиных сот свечу. В свечу бабушка насыпала каких-то трав.

Маленькая Аглая принесла бидон снега. "Самого чистого, что нашла!" — похвасталась она. пританцовывая, — "Ее чего-нибудь, бабуль?" Та погладила маленькую Аглаю по голове.

"Молодец, все правильно. Сходи-ка, поиграй!"

Аглая с жадностью наблюдала, как бабушка готовится к ведьмовскому обряду. Лицо у бабушки было сосредоточенным и грустным. Она то и дело убирала ото лба прядь волос.

Что-то не походило это на простой весенний обряд по улещиванию кикимор. Тем-то свечи ни к чему. Бабушка в жизни не стала бы поить нечисть своей кровью. Еле слышно бабушка бормотала что-то. Аглае прислушалась.

"Вечная и извечная, что на середине трех дорог, приди и упокой дар, приди и отыми взор, приди и запечатай кровь! Отринь от груди, забери ключи, жизнь иную подари! Приди, приди, приди!" Свеча вспыхнула красным. Бабушка огладила ее, натирая кровью. "Забери дар, упокой кровь, затумань взор! Лиши этих оков, что всех связывают ведьм во веки веков!" У Аглаи голова пошла кругом. Застучало в ушах и заломило в груди. Она опустилась на пол, еле дыша. А бабушкина песня словно стала громче: "Кто пламя твое задует, тот дар свой погасит! Кто пламя твое задует, тот навеки забудет! Суть свою забудет, лик свой потеряет. Была скверна, да стало чисто" По избе пробежал ветер. И не теплым весенним был он, а словно из самой лютой зимы выскочил. Аглаю сковало холодом. Она примерзла к полу. Она видела себя со стороны. Только меньше. Не сразу догадалась — это же маленькая Аглая пришла.

«Такой я и была, — вспомнила вдруг Аглая, — в ту весну после никитиной смерти» А ведь и правда. Бабушка то и дело проверяла Аглаю, словно та подхватила лихорадку. Аглая плакала по Никите, а бабушка не плакала. Она чего-то ужасно боялась. Она просила не подходить к воде, сама набирала воду в колодце. Бабушка говорила, что в воде кто-то живет, и он хочет Аглае навредить. Бабушка все исправит, — утешала. «А Никита тоже вернется?»- спрашивала Аглая. На это бабушка не отвечала.