Хозяйка над бесами

— Ты русалка, — спросила Аглая. — ты живешь здесь? Давно?

Русалка щелкнула пальцами. Изо рта Аглаи пропали все звуки. И рада бы говорить, да нечем. Аглая словно приросла к дну. От воды поднимался невесомый туман. Квакали жабы и плескались рыбы.

— Какая ты быстрая и громкая. Не люблю таких, — русалка обошла, а вернее сказать — обплыла Аглаю. Русалка двигалась медленно и плавно. Подол ее белой рваной рубахи коснулся Аглаиных ног.

— И что делать с тобой?

Из огня да в полымя. Бабушка бы очень огорчилась. Да она и не учила Аглаю ничему. Бабушка что, просто надеялась, Аглая никогда с этим не столкнется? Бабушка желала внучке такой участи? Без волшбы и чудес, и чтоб издохнуть от голода?

— Сыта я, — русалка помолчала. Аглая смотрела на нее во все глаза, — но утянуть тебя на дно нетрудно.

Против русалок действует молитва. Только вот Аглая забыла слова. А если вспомнит — она нема даже больше рыб, которые плещутся под ногами. Холодные руки коснулись Аглаи.

Русалка рассмеялась.

— Я пошутила, я не ем женщин.

Сердце Аглаи забилось. Она стояла ни жива, ни мертва. Воздух показался ей прозрачным и звенящим, хотелось смеяться и плясать. Перед глазами плясали цветные мушки.

Не сразу Аглая поняла, что может говорить. Раздался всплеск — русалка ушла под воду.

— Требу не забудь, — донеслось с глубины. — Ведьма.

Из русалкиных уст это звучало приятно.

Утром она ждала вил и воплей. Но минул рассвет, новый пастушонок увел за собой ольменовское стадо, серая кошка вылизала левую ногу и приступила к лысому животу — и никто не пришел. Небо светлело и голубело. На огороде жужжали шмели. Аглая сидела на крыльце. Она уже перечитала бабушкины рукописи. Ничего нового о русалках не нашлось.

Даже распоследняя мавка может очаровывать. Бывали случаи, когда на дне находили целое кладбище, а русалка десятилетиями кормилась заблудшими путниками и пьяницами. Аглая вспоминала, как заглянула в русалкину память. Что там была за зала, водой залитая? Бабушка рассказывала, что видения и сны приходят против воли. Иногда они лишь наваждения, которые ни к чему не ведут. Но иногда…

— Здравствуй! — Таня шла по тропинке. Ее волосы были заплетены в косу и повязаны черными лентами. Сарафан Таня надела темно-синий. Правда, был он слишком новым для траурного платья и слишком простым. Прокрашенное полотно без узоров и тесьмы.

Аглая напряглась, готовая сбежать по первому крику.

— Я извиниться пришла, — Таня остановилась в трех аршинах от крыльца. — Права ты была, Аглаюшка. Петр меня мучал, а я все терпела да терпела.

Шмель врезался в окно. Аглая всмотрелась в Таню. Та держала голову высоко. Взгляд больше не был потухшим и печальным, как у бродячей собаки. Теперь внутри Тани горел огонь. Он красил ее больше всех нарядов.

— Я сказала, он выпил хмелю да сердце не выдержало. Сейчас само летнее время, его хоронить сегодня и будем, а то завоняет, — Таня стряхнула с подола лист смородины, — Знаешь, Аглая, я как освободилась. Сердце за Петра совсем не болит.

Таня еще совсем молода, ей и двадцати нет, — подумала Аглая, — но кто замуж возьмет вдову? Таня должна понимать, что дни ее будут горькими как придорожная полынь. Ольменовка не любит перемен. А Таня не в печали, это значит…

— Ты другого любишь, да? И он не отсюда.

Глаза Тани округлились. Она поднесла было руку ко рту да передумала.

— Откуда знаешь? Хотя о чем я, ты же знахарка! Да, верно все, люблю другого. И давно, ой давно.

Невесть откуда налетел ветерок. Он принес запах водяных цветов и хвойных иголок. Сердце Аглаи забилось — там, в чаще, спрятано озеро, а в нем, вопреки законам человечьим, живет русалка. Она видела то, что никто не видел. Она выше людских споров и свар. И если есть она, то и для Тани не все кончено.

— Только вот… плохо ему теперь. Это его дочку, Аньку, похитили. Я вот за него боюсь, Аглая — а ну как не казаки это были, ну как она мертва. Не переживет Мирон. Так у него хоть надежда будет, — Таня нахмурилась. Она с опаской взглянула на Аглаю. Та могла разрушить все одним словом.

Аглая вздохнула. Солнце — всевидящий глаз дневного бога — скрылось в облаках. Трупы Аглая похоронит по бабушкиным обрядам, чтоб в голодных навий не обратились. Пущай все на казаков думают

— Я нечисти там не нашла, — сказала Аглая правду. — Скорее всего, правда, казаки их увели. Они могли и Олега порешить, и бабку Евросинью.

Таня засияла. Она приобняла Аглаю.

— Спасибо, спасибо. Аглаюшка. Мы с Мироном уедем, как он готов будет. Приходи на поминки, там все три деревни будут.

— Марфа от счастья прям там окочурится, — ответила Аглая.

Бабушкины дневники истлели. Умела бабушка тайны хранить. На одном листе, чудом уцелевшем, Аглая нашла заговор на схрон. " Дабы сохранить что-либо от людских глаз, нужны особые слова. Кроме них нужна самая сильная человеческая вода. Ею надо запечатывать вход, ею же и раскрывать. Только вода должна быть от одного и свежей. Слова же таковы: у кого ключ, тот видит дверь. Ключ один подойдет, и дверь один найдет. А кто не знает, где искать, тот мимо пройдет. Ключ, факел, пес" Заговор мало что открыл Аглае. Про какую такую воду бабушка писала? Может, к старости она выжила из ума? Аглая вздрогнула. Да что за мысли такие.

Трупы она решила закопать по бабушкиным наветам. Аглая раньше пыталась так хоронить мертвых птиц, но ярое пламя не появлялось. Приходилось униженно закапывать трупики голыми руками. Не таясь, Аглая пришла к поляне. Чутье вело ее. Она как будто слышала запах мертвой плоти. Тела обвивалась серая дымка. Жизнь перерождалась. Про это бабушка не писала, но Аглая догадалась — так становятся навьями. День, может два — и по лесу будут блуждать два голодных вурдалака. Аглая засучила рукава. Пора браться за работу.

"Нет ничего, что Мать-Сыра-Земля не могла бы принять, недра ее бездонны, а воды глубоки", — шло первой строкой в бабушкиной тетради. Аглая очень надеялась, что это так. Покой должен стать наградой. Аглая присыпала тела солью. Дымка задрожала, загудела, в ней стали проступать лица. Аглая узнала их. Это и правда были Анька и Маринкой. "Оживи нас! — говорили они, — Послушай! Живи для нас! Так несправедливо! Отдай нам себя!" Аглая принесла с собой платок, что Маринка вышивала своему убийце. Она укрыла им останки. Голоса не отступали. Они шептали и молили, грозили и приказывали. Они жаждали крови, что текла внутри Аглаи. Им было непонятно — законы жизни и смерти одинаковы для травы и трупа.

— Прочь! — сказала Аглая голосам.

"Ляг рядом, — просили голоса, — один сон в мягкой землице, здесь нет ветра". Аглая потрясла головой. Вокруг поляны росла бурьян-трава. Она была неприметной, хоть и малиново-красной. Бурьян прятал цветы высоких стеблях.

— Я сорву, не сердись, — сказала Аглая. Бурьян раздвинулся. Четыре цветка упали Аглае на ладонь. — Благодарствую.

Дымка сгустилась. Теперь ее увидел бы любой. В нос ударил сильный запах трупа. Аглая закашлялась. Она снова сыпнула в могилу соли.

— Прими и упокой. Ваш губитель мертв. Вы мертвы. Идите в Навь, куда Екатия указала. Гой!

Лица завопили. Они не верили. Им было мало одной смерти. Бабушка говорила, что мертвецов и нечисть надобно пугать. Ведь ты ходишь по солнечному миру, когда им ведома только холодная туманная навь. Любой решил бы, то это несправедливо.

— Убирайтесь! — Аглая повысила голос, — Вам на покой. Идите до конца дороги. Гой!

Она столько раз мечтала об этом! Заклинать зверей, ворожить в полную луну и властвовать над мертвыми. Теперь ей было грустно и противно. Из Того Мира к Аглае тянулись холодные руки. Она слышала, как бурчат от голода навьи животы. Ничего прекрасного в этом не было. Аглая утерла слезу.

— Вам в Навь. Улетайте и не возвращайтесь! Иначе Екатия осерчает. Гой!

И голоса пропали. Сквозь крону сосен пробился солнечный луч. Он растворил серую больную дымку. Он окутал могилу теплым светом, заискрились крупинки соли — и тела с платком загорелись нездешним огнем. Белоснежный дым поднялся над ямой. Огонь пожирал вышитые маки. Аглая задержала дыхание. Красиво.