Беды с любовью

Лерой был парнем, с которым она встречалась около двух недель, когда чувствовала себя особенно одинокой, и, следовательно, не замечала того факта, что Лерой был странным. Странный по типу: наблюдать за тем, как она спит.

Кэссиди перехватил Лероя в лифте несколько дней назад, и Эмма была очень рада, когда он в очередной раз сорвал её интервью.

— Лерой выглядел немного ненормальным, – сказал Кэссиди, словно прочитав её мысли. — В лифте он реально назвал тебя своей "дамой сердца". Я увязался за ним, чтобы защитить тебя, – сказал Кэссиди.

— Я тебя умоляю, – сказала Эмма, окинув его взглядом. — Ты был там для развлечения.

Кэссиди ухмыльнулся. — Признаюсь, я совсем не ожидал, что он разрыдается, вспоминая день, проведённый вами в Бруклинском ботаническом саду.

— Поверь мне, он мужчина, который любил цветы гораздо больше, чем когда-либо любил меня.

Кэссиди изучал её. — Похоже, тебя это не беспокоит.

— Меня нет, – сказала она, пожав плечами. — Требуется уйма усилий, чтобы задеть меня.

— С каких пор? Раньше ты не была такой...

— Какой такой? – Она наклонилась вперёд, подражая его позе. — Такой холодной? Недоступной? Стервозной?

Он удерживал её взгляд несколько мгновений, не отвечая. Затем: — Задавай вопросы, Эмма.

— Почему ты так настаиваешь на этом? – спросила она.

— Почему ты так не сопротивляешься?

— Я не сопротивляюсь, – запротестовала она. — Я просто... знаешь что? Ладно. Давай сделаем это.

Он поднял свой бокал и откинулся в кресле. Эмма положила блокнот на колени, скрестила ноги и глубоко вздохнула. — Хорошо, итак, мне пришлось подправить первый вопрос для тебя. У остальных парней я спрашивала об их реакции, когда отправила им сообщение с просьбой принять участие в статье, но поскольку ты был тем, кто навязал мне это...

— Ты могла бы сказать "нет", – перебил он.

Она проигнорировала его. — Итак, исправленная, специальная версия первого вопроса для Алекса Кэссиди: Какой была твоя реакция, когда я согласилась рассказать эту историю?

Кэссиди взболтал своё вино. — Честно говоря, я был уверен, что ты откажешься. Наверное, тебе стоило. Ты была права, это был подлый властный ход с моей стороны. Поэтому, если быть до конца точным, можно сказать, что моей первой реакцией было удивление. Но, честно говоря, это похоже на уклончивый ответ.

— Почему? – спросила она.

— Потому что, возможно, это была моя первая реакция, но она не самая сильная. И не самая важная.

Эмма глотнула вина, но это не помогло ни её внезапной одышке, ни колотящемуся сердцу. — Ладно... значит, если не удивление...

— Страх.

— Страх? – Это было совсем не то, чего она ожидала. Она думала самодовольство. Может быть, облегчение или любопытство. Но страх?

— Чего ты боялся?

Он покачал головой и отвёл взгляд. — Понятия не имею.

Она подняла брови. — Это то, что ты хочешь, чтобы я напечатала? Что ты был напуган, но не знаешь почему?

Он встретился с ней взглядом. — Мы с тобой оба знаем, что эта история никогда не была о «Стилетто». Ты напишешь статью. Я напечатаю статью. Но давай ни на секунду не будем притворяться, что это не на сто процентов личное.

— Я не буду этого отрицать, – сказала Эмма, сохраняя ровный голос. — Но это всё равно не объясняет, почему твоей реакцией на моё согласие был страх. Какими бы ни были мои причины взяться за эту статью, я всё равно стараюсь сделать её точной.

На несколько мгновений они замолчали, прежде чем Кэссиди нарушил тишину. — Возможно, мой страх был вызван подозрением, что между нами было больше незавершённых дел, чем я хотел признать.

Она по привычке начала записывать его ответ, но потом остановилась. — Подтвердилось ли это подозрение?

Он изучал её. — Позже определим.

Эмма вскинула руки в отчаянии. — Ладно, я не могу написать и этого. Пока что моя статья похожа на одиннадцать дней бывших и один день большого жирного вопросительного знака.

Его губы дёрнулись. — Почему бы нам не перейти ко второму вопросу? С первым мы разберёмся позже.

— Ладно, – пробормотала она. — Когда ты думаешь о нашем совместном времяпрепровождении, что тебе больше всего запомнилось? Это может быть общее ощущение или конкретный момент...

Он поднял палец. — Можешь не объяснять. Я это уже слышал.

Эмма сделала приглашающий жест своим бокалом с вином и села поудобнее, как будто его ответ на этот вопрос никак на неё не повлиял.

Что, конечно же, было величайшей ложью.

С того момента, как она придумала три глупых вопроса для своей статьи, её ночи напролёт преследовали мысли о том, что он скажет.

Она не хотела слышать, что он сожалеет – она не была уверена, что сможет с этим справиться. Но альтернатива была едва ли не хуже.

Что, если Кэссиди, оглядываясь на их прошлое, не почувствует ничего, кроме облегчения? Облегчение от того, что он в последнюю минуту избежал того, что было обречено стать браком без любви.

Потому что Кэссиди, должно быть, с самого начала знал, что их брак не будет похож на те, что в сказках. Так же, как знал её отец.

И её сестра.

Эмма единственная, кто была в неведении.

— Что мне больше всего запомнилось о нашем совместном времяпрепровождении... – Кэссиди задумчиво потягивал вино.

— О, да ладно тебе, – нетерпеливо сказала Эмма. — У тебя было примерно три недели, чтобы подумать об этом.

— Ты права. Тогда я просто схожу за своим дневником, хорошо? За тем, в котором я мучительно долго обдумывал этот разговор?

Он просунул палец за воротник, как будто тот был слишком тесным. Жест явно не в духе Кэссиди.

Она подалась вперёд, когда пришло осознание. — Ты нервничаешь.

Он со звоном поставил свой бокал на стол и встал, немного смахивая на загнанного зверька. — Я не нервничаю. Я просто...

Она отставила свой стакан и блокнот в сторону. — Просто что? Что ты помнишь о нас, Кэссиди?

Вместо ответа он снял пиджак и бросил его на кресло, а затем подошёл к окну и скрестил руки. Он передёрнул плечами, словно всё ещё был взволнован, прежде чем ослабить галстук.

Эмма наблюдала за ним в недоумении. Это был не тот Кэссиди, к которому она привыкла за последние пару лет.

Это был прежний Кэссиди; тот, у кого, казалось, было слишком много энергии, слишком много амбиций, слишком много чувств, чтобы их можно было вместить в тело одного человека.

Это был тот Кэссиди, который привёл свою команду к национальному чемпионату, несмотря на тяжёлые проблемы с коленом.

Тот Кэссиди, который хотел стать звездой футбола, президентом братства, лучшим студентом, а позже добиться успеха в компании её отца.

Тот Кэссиди, который хотел большего, чем то, что он знал, как осуществить.

Действуя инстинктивно, она подошла и встала рядом с ним. Она не прикасалась к нему. Она не была уверена, что хочет или может. Но она хотела быть рядом с ним, хоть как-то. Хотела облегчить ту беспокойную боль, которая, казалось, съедала его.

Хотела помочь ему. Даже когда знала, что была причиной его мучений.

— Ты хочешь знать, что я помню, – тихо сказал он, его пальцы теребили манжеты, когда он закатывал рукава до локтя, его глаза были устремлены на открывающийся перед ними вид.

Она кивнула.

Он засунул руки в карманы и слегка наклонил голову, глядя в пол, а затем поднял её и уставился в ночное небо.

— Я помню всё. – Его голос был низким. Хриплым. Глубоким.

Эмма закрыла глаза, хотя он и не смотрел на неё.

— Я помню каждую чёртову вещь, – продолжал он, всё ещё глядя прямо перед собой. — Я помню, как считал тебя такой застенчивой до нашего первого свидания, пока не понял, что у тебя неприличное, дерзкое чувство юмора. Я до сих пор помню, как дрожь пробежалась по моему телу, когда ты впервые коснулась моей руки. Я помню наш первый поцелуй, нашу первую ссору. – Он глубоко вздохнул. — Я помню наш последний поцелуй, нашу последнюю ссору.