Страница 6 из 15
Большинство инвалидов, как я заметил, относятся друг к другу с пониманием. Многие из них, может быть, неосознанно, ищут, кого бы можно было пожалеть. Человек со сломанной спиной, «спинальник», например, глядя на «шейника», качает головой и говорит: «Вот несчастье». А «шейник», сравнивая себя с другим «шейником» или с каким-нибудь скрюченным горбуном на тележке, думает: «Мне-то еще повезло». Наблюдая за жизнью инвалидов в Годонине, я пришел к выводу, что им все же полезнее общаться друг с другом, чем со здоровыми людьми. Любому же здоровому человеку не повредит ненадолго, хотя бы как мне, окунуться в инвалидную среду и рассмотреть ее изнутри. Это раздвигает границы. Начинаешь трезвее смотреть на мир, в котором живешь. И не потому, что пугаешься. Пугаешься только в первое время от неожиданности, а, наоборот, понимаешь, что помимо привычного тебе мира существует другой, где живут такие же души, которые смеются ничуть не меньше твоего и плачут, быть может, ничуть не больше. Ты же не посыпаешь голову пеплом от того, что над тобой летают птицы, а у тебя нет крыльев? Кстати, в первые дни нашего близкого знакомства с Сергеем я стеснялся сказать, что куда-то схожу или куда-то сбегаю. Мне казалось, что этим я нанесу ему душевную травму. Тогда я еще не знал, что мой мир уже давно стал для него «птичьим».
Сергей спал всегда на правом боку, в строго определенной позе с баночкой кола-кавы, не шевелясь всю ночь. Но это в идеале. Если же он случайно шевелился ночью – баночка с мочой проливалась на постель, застирывать и сушить которую приходилось мне. В этот день, доставив в турнирный зал опаздывающего Гуляша, я покупал две бутылки «Родегаста» и возвращался в наш номер. В кресле за пивом, глядя на вонючий пододеяльник с простыней, я спрашивал себя: «Зачем?» Зачем я приехал в чужую страну с беспомощным человеком, не владеющим ни руками, ни ногами, ни мочевым пузырем, ни кишечником. Зачем мне, дураку, понадобилось разбираться с его тряпочками и баночками, копаться в его сумке, отыскивая пакетики с нужными ему вещами, заправлять ему в штаны рубашку, снимать и одевать кроссовки, выливать мочу, застирывать постель, возить туда-сюда на коляске и выполнять кучу других совершенно ненужных и чуждых мне дел? Неужели только затем, чтобы на халяву полюбоваться бытом чужого цивилизованного народа, его хранимой природой и непуганым зверьем, его храмами, покой которых никогда, ни при коммунистах, ни при фашистах, не нарушался ни декретами, ни динамитом, и на этом фоне погоревать о разгильдяйстве и доверчивости моего родного? Я допивал бутылку пива, застирывал белье и развешивал его на балконе. Потом варил кофе и спускал его вниз Сергею и Ласло. После второй бутылки мне становилось стыдно своих недавних эгоистических мыслей. Ругая себя и жалея Сергея, я брал полиэтиленовый пакет и шел до ближайшего шоссе за вишней. В Чехии вдоль всех дорог растут фруктовые деревья, и мне хотелось сделать Сергею приятный сюрприз. «Если не я, то кто? – неудобно устроившись на вишневом суку, продолжал я свои философские размышления. – Очевидно, подобный дурак. Впрочем, в России сейчас таких мало, а в Венгрии совсем повывелись. Поэтому Гуляш и приехал без сопровождающего».
Я представил жену с дочерью, ковыряющихся сейчас, наверное, на огороде, и почувствовал угрызения совести. Ну ладно бы хоть в санаторий поехал или отдохнуть куда-нибудь после больницы, а то каждый день водку жру да ссаные пододеяльники стираю. Эх…
Приглашая меня в это путешествие, Сергей попал в точку и, надо думать, не случайно. Его тонкие наблюдения и суждения о людях, подмеченные здесь мною, позволяли сделать вывод, что он меня просчитал заранее и определил как нужного ему человека.
Насколько себя помню, я всегда жил с ощущением невыплаченного долга (долг перед Родиной и партией не в счет), страдал от этого и успокаивался только тогда, когда выплачивал эти мнимые долги кому-либо. Я постоянно готовил детей своих знакомых в институт или помогал им достойно закончить школу (бесплатно, разумеется), кого-то куда-то устраивал или рекомендовал, кому-то что-то доставал. О перевозках мебели здесь уже говорилось. Став два года тому назад начальником лаборатории, я меньше всего думал о том, как пробудить народ от спячки и заставить сделать что-либо полезное хотя бы для себя, а больше о том, что этой сотруднице я мог бы помочь так-то, а эта, возможно, на меня обижается из-за того-то. На должность начальника я попал, как тот рак, что оказался на безрыбье. К этому времени все сколько-нибудь жизнестойкие и изобретательные ученые мужи покинули агонизирующий институт и руководить оставшейся никчемностью – в основном, вяжущими женщинами – поручили мне. Командовать людьми я не любил и не умел. Мне было сподручнее все делать самому. Даже в тандеме с инвалидом Сергеем стратегию наших действий здесь определял он. Я почти всегда соглашался.
Незадолго до окончания турнира Сергей черными свел вничью партию с очень сильным хорватом. «Какой же ты умничка, Серенький, – в порыве радости сгреб я его в объятия». «Ой, ой, слон, раздавишь! Ничего себе, сердечничек…» Потом встряхнулся, как молодой петушок, и с радостным вызовом спросил: «А что такого-то?» «Ну как же, мастер спорта международного класса все-таки», – напыщенно ответил я. Сергей посмотрел на меня, как на наивного школяра, и назидательно произнес: «Наш советский кандидат в мастера равен по классу ихнему мастеру. Это азбука, Вовчик». Потом захохотал, счастливый: «Как же он психовал за доской! А в конце ошибся и чуть не проиграл. Мне просто времени не хватило натянуть его». И сделал характерный жест.
После обеда мы решили, что завтра утром я поеду в Прагу. «Что делать, Вовчик, дальше оттягивать некуда», – грустно сказал Сергей. «Как же ты без меня? Целый день то?» – притворно-сочувственно спросил я. В глубине же души мне страшно хотелось хоть на день отвлечься от баночек с тряпочками и потолкаться с себе подобными где-нибудь на площади у знаменитых пражских часов. Дело в том, что все это время у нас с Сергеем болела голова о двух вещах. Мы по неопытности не взяли в Москве обратный билет – это раз. Во-вторых, спонсоры всучили нам, наверное, случайно, стодолларовую бумажку с большой жирной кляксой от туши. В Брно нам ее менять отказались и посоветовали обратиться в Центральный столичный банк. Вот эти две задачи я должен был решить в Праге: обменять сто долларов и купить два билета до Москвы в двухместном купе первого класса.
Гл. 6
История Сергея Калашина как она есть
За вечерним ромом Сергей рассказал мне, как он, двадцатишестилетний новоиспеченный капитан, задумавший поступить в академию, полный честолюбивых замыслов и гордый собой, накануне отъезда в Москву получил травму, после которой жизнь его потекла по совершенно другому, неведомому и мало зависящему от него, Сергея, сценарию. На скользкой дороге машина, в которой он спешил куда-то с двумя бойцами, пошла юзом и опрокинулась. Солдаты отделались легкими травмами, а он, кандидат в мастера спорта по самбо и тяжелой атлетике, сломал себе шею. Переезжая из госпиталя в госпиталь, из санатория в санаторий, беспомощный, он кричал в своей душе: «За что, Господи! Ну за что!», ощущая во всем этом лишь чудовищную несправедливость и ничего более.
Со временем помудрев и вдосталь надумавшись обо всем, что было связано с его прошлой жизнью, Сергей воспринял случившуюся с ним беду как наказание, и скорее даже не за поступки, которые сейчас, с коляски, казались ему чудовищными, а за мысли – за ту теоретическую базу, которую он под эти поступки подводил. Первый ученик и первый спортсмен курса, он вознамерился так и прошагать по жизни всегда впереди, на лихом коне, и вести за собой остальных. Куда? Неважно. Главное – вести. Вторых и третьих в глубине своей души он презирал за ущербность и посчитал себя вправе осуждать их и наказывать. Будучи секретарем комсомольской организации, он это право с удовольствием воплощал в жизнь, карая сокурсников за «рас****яйство» – его любимое выражение.