Куба – любовь моя

Сергей был хорошим рассказчиком, наверное, поэтому его пограничные истории я слушал весьма заинтересованно. Иногда, правда, мелькало сомнение в их достоверности, но он вдруг вытаскивал на свет Божий такую подробность, деталь, которую, это было очевидно, не выдумать. Запомнился рассказ про дачу ЦК компартии Латвии. Территория этой дачи была расположена в районе пограничной заставы, где шестнадцать лет тому назад служил старший лейтенант Сергей Калашин. Когда туда, обычно на субботу-воскресенье, приезжали отдыхающие, он выделял людей для внешней охраны ее территории. Внутреннюю охрану высокопоставленные деятели привозили с собой.

Как-то ночью, обходя свою территорию, Сергей решил проверить, как охраняется правительственное учреждение. Со стороны границы оно охранялось хорошо. Чтобы проверить секреты с противоположной стороны, Сергей решил не делать крюк и пересечь территорию дачи напрямую. Сам особняк был темен, но из бани, стилизованной под старинную деревянную избу, из-под зашторенных окон пробивался свет. Сергей свернул к бане. У него как раз кончились спички, и он захотел поболтать-покурить с местными охранниками. Обойдя баню два раза кругом и никого не обнаружив, Сергей прислушался. Из помещения доносились латвийская речь и звуки, от которых его сердце вдруг жутко забилось, став невесомым. Он еще раз обошел баню, внимательно прослушивая окружающую местность и, утонув в лунной тени, приник к одному из замаскированных изнутри шторами окон.

Сергей подробно описывал мне стол с остатками царской трапезы, голых развратных самок и пузатых мужиков, трахающих этих самок во все дыры, обливающих их шампанским, слизывающих это шампанское с их голых задниц, гогочущих и запивающих все это безобразие коньяком. Он описывал мне, как чуть не заплакал от обиды, увидев, кого он охранял со своими орлами по личному устному распоряжению главного идеолога из политуправления полковника Иванова. Как на мгновение ему, двадцатипятилетнему парню, показалось, что эта гавкающая не по-русски сволочь – вражеские захватчики, оккупанты, а не работники республиканского ЦК.

Когда шок от уведенного прошел, и Сергей был в состоянии реально оценить обстановку, он понял, что попадись здесь кому-нибудь – и ему хана. Во всяком случае, карьере-то уж точно. Он оглянулся, прислушался и автоматически левой рукой проверил автомат на плече. Автомата не было. Он успел было подумать, что это кошмарный сон, но вдруг ощутил автомат в правой руке, причем, снятый с предохранителя. Он даже не помнил, как в беспамятстве сорвал его с плеча – настолько был потрясен увиденным. Чуть не по-пластунски Сергей выбрался с территории дачи. Остаток ночи так и не уснул, а утром объявил учебную тревогу и жестоко отыгрался на личном составе. Он так и сказал: жестоко отыгрался, чтобы разрядиться, сорвать зло и в дальнейшем не наделать глупостей.

Гл. 5

Тонкости инвалидной жизни

После случившегося со мной сердечного приступа я стал немного философом-мистиком. «Почему господь Бог так радикально перекроил Сергееву судьбу? Кого он спасал? Общество от Сергея или Сергея от самого себя? – думал я, слушая его байки. – Какова здесь логика и есть ли она вообще? Или все это чушь и дело лишь в слепом случае?» Ответа я не знал.

Однако полностью отдохнуть, расслабиться в контакте с Сергеем было невозможно. Я постоянно находился в состоянии готовности, как собака, ожидающая команды. Я резал ему яблоко, чистил киви и банан, застегивал пуговицу на рубашке, расстегивал пуговицу на рубашке, вставал за тряпочкой, чиркал зажигалкой, включал один свет и выключал другой, по десять раз заправлял рубашку и выносил баночку с мочой. Особенно угнетала моча. Я достойно ощущал себя, делая любые другие полезные вещи для Сергея, например, закидывая его в горячую ванну и прогуливая на коляске по территории санатория. Я даже уговаривал его пойти со мной в горы, мол, не бойся, я знаю, как тебя провезти, зато такую красоту увидишь. Но занимаясь баночками с мочой, я испытывал помимо своей воли мерзопакостнейшее чувство унижения, злился на себя за это, но ничего не мог поделать. Особенно я переживал, когда приходилось выносить баночку из ресторана или турнирного зала, где находилось много народу. «Сноб поганый, – скрежетал я на себя зубами, – гордиться должен, что помогаешь убогому, а ты говном исходишь в другой гордыне…»

По утрам действовал на нервы Гуляш. По своим функциональным возможностям он находился приблизительно на уровне Сергея и было непонятно, исходя из каких соображений он отважился приехать сюда без сопровождающего. Может быть, у него совсем не было друзей, а поиграть в шахматы ой как хотелось? Или их западным друзьям принято платить за подобные услуги, чего он, безработный инвалид, конечно же не мог себе позволить. Впрочем, как мы узнали, в инвалидных шахматах Ласло Гулаи был известен давно и разъезжал по турнирам на своем стареньком «Фиате» всегда в одиночку.

Вечером укладывался спать он довольно легко. Подъедет вплотную к кровати, поставит коляску на тормоза и сидит потихонечку, расстегивается. Потом – нырь в кровать незаметно, смотришь, а он уж лежит, укрывшись одеялом.

В первое наше совместное утро, сосредоточенно занимаясь собой и Сергеем, я краем глаза наблюдал за странными манипуляциями, производимыми Гуляшем на постели. Он крутил головой, напрягался, расслаблялся и раскачивал кровать. Вскоре, в результате этих манипуляций, сначала одна, потом другая нога оказались на полу. Верхняя половина Гуляша продолжала извиваться: он пытался сесть. Я завязал шнурки на кроссовках Сергея и встал, чтобы подойти к Гуляшу.

– Вовчик, пожалуйста, не делай этого. – Сергей очень серьезно смотрел мне прямо в глаза.

– Почему?

– Я тебе объясню после, а сейчас нам надо срочно выезжать, завтрак начинается через пять минут.

К тому времени, как мы выехали из номера, Гуляш уже сидел на кровати и одевался.

– Ты почему не захотел, чтобы я помог ему? – спросил я Сергея за завтраком.

– Он знал, куда ехал, – ответил он жестко. – Это тот еще хитрец, я сразу его просек. Ты ему палец протянешь, а он всю руку, как говорится, отхватит. Мне жалко тебя, Володь. Ты с двоими не справишься.

На завтрак Гуляш, конечно же, не приехал. Не появился он и в турнирном зале, когда судья ровно в девять дал команду черным включить часы. Распрощавшись с Сергеем, который сразу же весь целиком ушел в партию, я побежал наверх, на шестой этаж, в наш номер. Гуляш, уже одетый, выезжал задом из туалета. Запыхавшийся, я показал ему на часы. Он виновато улыбался и выглядел жалким. Мы быстро разобрались, что брать с собой, я покидал все это в сумку, висящую на ручках коляски, и помчал его по коридору к лифту. По дороге он пытался мне что-то объяснить, скорее всего, как-то оправдаться, но вникать не было времени, и я повторял со злой улыбкой: «Не ссы, Гуляш, прорвемся».

На следующий день, проснувшись пораньше, я увидел, что ноги Гуляша уже спущены на пол, а сам он усиленно елозит по кровати, пытаясь ухватиться за что-нибудь и сесть. Я подошел к нему, протянул руки и осторожно, очень медленно, посадил его.

– Володь, с добрым утром, можно тебя на минуточку?

Сергей уже сидел на кровати, низко нагнувшись над ногами-плеточками с опухшими, точно надутыми воздухом, мертвыми ступнями и, конечно же, видел, как я занимаюсь с Гуляшем.

Дело в том, что Сергей мог садиться самостоятельно, поскольку имел сильные растренированные плечи. У него плохо работали только кисти рук. У венгра же наоборот: предплечья и кисти работали хорошо, плечи – плохо. И в этот день мне пришлось бежать за Гуляшем в номер, а потом мчать его сломя голову по коридору до лифта. Без двух минут девять, устроившись за шахматной доской и видя, что венгр еще не появился, Сергей сказал со вздохом: «Ну что делать, беги за этим придурком. Вот ведь соседа подсуропили!»

До конца нашей поездки Сергей не изменил своего мнения о Гуляше и относился к нему весьма прохладно. Мне же пришлось взять над ним шефство и хоть немного, в основном по утрам, помогать ему. Я даже думаю, что отношение Сергея к нашему соседу – в корне несправедливое отношение, поскольку Гуляш был малый беззлобный, и временами даже трогательный – было обусловлено ревностью меня к нему. Хотя это, возможно, только мои догадки.