Куба – любовь моя

В училище многие Сергея не любили. Неоднократно пытались «от****ить», но ему везло: жестокий и отчаянный в драке, он каждый раз выходил победителем и еще больше самоутверждался в своей избранности.

Как-то на третьем курсе он провожал домой девушку, с которой в этот вечер познакомился на танцах. В темном сквере их остановила длинноволосая шпана, что распивала на скамейке портвейн.

– Мужик, дай покурить в натуре. – Трое отделились от скамейки и преградили дорогу. Сергей не курил.

– А сережки-то с камешками, – щербато осклабился один.

– Не тяни руки, урод! – со страху взвизгнула девушка.

Сергей, по-армейски быстро оценив ситуацию, врезал ближайшему волосатику ребром стопы под колено, но тут же неожиданно, откуда-то сзади, получил мощный удар в голову и кувыркнулся на дорогу. Он еще какое-то время трепыхался, катался по земле, пытаясь перехватить летящие со всех сторон в него ноги, кого-то даже опрокинул, но пропустил несколько пинков остроносыми ботинками по ребрам и в лицо и затих, свернувшись калачиком и обхватив голову руками. Его били всей скамейкой с матом, с придыханием, с «хаком», умело и больно. Содрогаясь под ударами, он слышал, как его знакомая голосила на всю улицу: «Сволочи! Бандиты! Помогите кто-нибудь!» Потом один из подонков крикнул: «Менты! Рвем когти, живо!» Сергей убрал руки с головы и увидел, как из патрульной машины, остановившейся прямо на аллее, резво выскочили два милиционера и скрылись в кустах, но тут же вернулись, показывая руками, что все, мол, бесполезно, опоздали. Девушка, причитая и всхлипывая, вытирала своим носовым платком кровь с головы и лица Сергея, сержант уговаривал его проехать с ними до травмпункта, а тот упрямо крутил головой: нет, мол, не надо, я живу здесь рядом, все нормально, мужики, езжайте себе.

Телесные раны Сергей зализал быстро, а вот душевную… Это было первое сокрушительное поражение в его без малого двадцатилетней жизни. Он был унижен перед девчонкой, растоптан перед всем миром, как ему казалось, и мириться с этим не собирался. В выходные дни вечером с двумя орлами-самбистами из своей секции он обходил районные скверики, заглядывал в подъезды и подворотни, отыскивая компании людей с длинными волосами. Последнее условие, то есть длинные волосы, было обязательным. Обнаружив такую компанию, они молча, без всяких идиотских просьб типа «дай закурить», нападали на них, избивали, а после выстригали на сальных макушках по кресту. Этот ритуальный разбой продолжался до тех пор, пока, наконец, Сергей не посчитал себя отомщенным и не успокоился.

Эту историю он рассказывал мне, равнодушно посмеиваясь, без раскаяния, но и без вызова как о давно свершившемся факте. Вот, мол, такое я говно, ваш покорный слуга.

После окончания училища Сергея направили на западную границу. Солдаты уважали его как лидера и с пониманием относились к его требовательности. А как же иначе? Он отлично стрелял, был непобедим в единоборстве, а в преследовании нарушителя не знал усталости. К тому же он быстро освоил разные хитрости, которые бывалые пограничники использовали в работе, и доходчиво делился ими с солдатами.

Многие офицеры не любили Сергея, считали выскочкой и карьеристом. Другие – наоборот, видя, как быстро он поднимается по служебной лестнице – искали с ним дружбы. Отношение коллег мало волновало Сергея. Большинство их, от ненавидящих до заискивающих, со своим преферансом и водкой, с сальными анекдотами и первобытным карьеризмом, были ему скучны, поэтому свободное от службы время которого было – кот наплакал, он проводил с молодой женой-учительницей, а чуть позже – с крохотной своей копией, сынишкой Мишей. К тому же он не сомневался в своей избранности и считал, что в будущем для него уготовано более достойное поприще, чем служба у черта на рогах.

Год после травмы Сергей провел в госпитале на границе того и этого света. Парализованное тело сопротивлялось своей обреченности на усыхание то гниющими пролежнями, то циститом, то еще каким-нибудь жутким воспалением потерявшего контроль мозга органом. А то вдруг начинало ломить и жечь изнутри конечности, как будто кто-то осторожно вытягивал из мертвого мяса ненужные ему теперь тоненькие проводочки нервов. И температура, температура… К температуре Сергей притерпелся, а тело свое ощущал только через боль. Если утром или среди ночи он просыпался и не чувствовал привычных дерганий конечностей или рези где-нибудь внутри, он пугался, поднимал голову и внимательно всматривался в то, что покоилось на кровати ниже его лица. Спросонья ему казалось, что вместе с болью унесли его тело.

Душевные страдания были под стать физическим.

– Ну что, вояка, опять обгадился? – дружелюбно шутила полногрудая бойкая санитарка, деловито скидывая с него одеяло, как чехол с какой-нибудь пишущей машинки и высвобождая из-под хлябкого тела грязную простыню.

– Мальбрук в поход собрался, – похохатывал с соседней койки весельчак майор со сломанным позвоночником.

– Уж чья бы корова мычала! Первый засранец в палате, а все туда же, – притворно-сварливо осаживала его санитарка.

– Кто? Я? – принимал игру майор. – Да у меня вон утка полная со вчерашнего дня стоит под кроватью.

Под шутливое пикетирование санитарка обтирала Сергея мокрой тряпкой и подсовывала под него чистую простыню.

– Э, парень, да у тебя свежий пролежень. Старые-то вон уже затягиваться стали, – говорила она растягивая пальцами и рассматривая кожу на спине и ягодицах Сергея. Тот ничего не чувствовал. – Ты скажи жене, пусть еще облепихового масла принесет. – Накрывала одеялом до подбородка и, поглаживая, успокаивала как маленького: – Счас доктор придет, массажик сделает…

Сама бы лучше массажик одного места сделала, – не унимался майор, – а то парень молодой, понимаешь.

– Ему жена красавица все, что надо, сделает, да Сережик? – парировала санитарка и удалялась под общий хохот палаты, независимо покачивая бедрами.

Как же Сергей завидовал этому майору со здоровым торсом, сломавшему себе спину в пояснице, а не шею, как он! Майор перед выпиской из госпиталя проходил так называемый курс реабилитационно-восстановительного лечения. Медсестра закрепляла специальными аппаратами суставы на его ногах, давала в руки костыли и помогала встать на пол. Опираясь на костыли, майор выволакивал себя в коридор и целый час учился ставить ноги, держась руками за ряд параллельных брусьев.

Умный Сергей догадывался, что вряд ли жизнелюб-комбат когда-либо научится обходиться без костылей. Он даже думал, что остряк-майор обречен, скорее всего, всю жизнь сидеть на инвалидной коляске с мочеприемником в штанах и, смирившись с судьбой, убивать долгие зимние вечера за картами с приятелями, а летом в Саках принимать бесполезные грязи, охмурять таких же женщин на колесиках и заниматься с ними любовью где-нибудь в окрестных кустах. Если, конечно, потенция хоть частично восстановится. Но руки! Сергей видел, как своими руками он обслуживал неподвижное тело: садился на кровати, даже пересаживался на стул, подкладывал под себя утку и ставил ее на место, ел, пил, читал, писал, умывался, натягивал на себя одеяло, когда было холодно… Разве перечислишь все то, что можно делать, владея руками? Сергей владел лишь головой. Головой, которой не подчинялось усыхающее тело, которая могла только думать и тихо плакать бессонными черными ночами от безысходства и боли.

И Бог бы с ним, с одеялом, под которым вдруг становилось холодно или жарко, или с мандарином, который вдруг захотелось очистить и съесть. По праву тяжелобольного Сергей не стеснялся просить о помощи медсестер или соседей по палате. Свои руки ему были необходимы, чтобы осуществить давно задуманное, страстно желаемое действо, помочь в котором никого – ни жену, ни друга, ни случайного знакомого – не попросишь. Выкарабкавшись после тяжелой операции и закрепившись на этом свете, Сергей отдышался после изнурительной битвы за жизнь, осмотрелся, взвесил свои шансы и пожалел, что не умер на операционном столе или чуть позже от воспаления легких.