Страница 32 из 60
Порой ему кажется, что он любит Оксану, как и прежде, а Яринка — это марево, каприз воображения. Настоящая его любовь — Оксана. Вот они скоро поженятся, и марево исчезнет. Он чувствует, Оксана снова ждет от него того слова, которое он обронил при свидетелях — трех тополях. А ему почему-то не хочется произносить его. И молчать дальше невмоготу. Перед нею, перед собой. Мать Оксаны принимает его как зятя. А ему теперь уже боязно заходить к ним в хату. Приглашают к столу, ставят на стол бутылку. Хотя горилку пьет больше Василь Лукьянович, а Олекса только пригубливает рюмку.
...Оксана наблюдает за сценой из затемненного зала. Через два или три ряда от нее скрипит стулом Рева. От спины и до кончиков ушей — солидность и сосредоточенность. Степан Аксентьевич давно вменил себе в обязанность проверять клубный репертуар. И хоть Олекса ему втолковывал, что автор пьесы, которую они играют, писатель-классик, что они даже по высокому Ревиному указанию не отважатся что-либо менять в пьесе, Рева время от времени не спеша слюнявит карандаш и отмечает что-то в блокнотике («Надо будет — подправим и классика. Классик — это еще не лауреат...»)
Последнее время Оксана сидит в зале не часто. Только когда идет кино или концерт. На собраниях, совещаниях она всегда на сцене, в президиуме. Сначала это было чудно, но со временем она обвыклась и уже не ждет повторного приглашения, идет и садится в первый ряд на облюбованное место. Разве не заслужила?
А позавчера умышленно прошла в президиум мимо Олексы и села за покрытый кумачом стол напротив него. Сидя за столом президиума, старалась отгадать, как чувствует ой себя. Наверное, гордится ею.
Оксане выпала второстепенная роль, она уже произнесла свои слова и может идти домой, но ждет Олексу: они всегда уходят вместе.
Действие на сцене приближается к концу, но что-то недоброе предвещает Оксане сердце. И уже не только вещает. Она ловит Михайловы и Аннины слова на сцене, а видит за ними Олексу и Яринку. Ей кажется, что чудесная их игра — не от артистического таланта, а это их сердца. Сердце имеет свою волю, неподвластную чужим словам. Не для режиссера, не для будущих зрителей играет Олекса. И Оксана ловит не столько смысл слов, сколько движения его глаз, улыбки, интонации. И, видно, улавливает это не одна она. Иначе почему бы переглядываться хлопцам за сценой? И Иван Борисович хмурится на мастерскую игру. И только Михайло ничего не видит. Не видит, как крадут счастье. И его и Оксанино. Вот оно, украденное счастье! И кто, кто крадет его?!
Бьет в виски кровь, колотится сердце. Оксана руками сдерживает его. Потом торопливо накидывает на плечи пальто и выбегает на улицу. Холодный туман опустился на землю, липнет к рукам, к лицу. Он, кажется Оксане, окутал и месяц и звезды.
Куда ей идти? Бредет наугад по улице, по холодному колхозному саду, сворачивает к ферме. Красоля узнала ее издалека. Вытянула шею, лизнула руку, глубоко коровьим нутром вздохнула. Словно посочувствовала, поняла ее горе. Обхватив руками Красолину шею, Оксана заплакала тихо, беззвучно. «Сердешна Оксана». Он уже не зовет ее так, ибо теперь она действительно «сердешна» [4].
Придя домой, остановилась на крыльце. Ноги не шли в хату. Нет, она должна сегодня же поговорить с ним. Она спросит... А если все правда? Нет, нет, он успокоит ее, это только кажется ей!
Оксана тяжело склонилась на перила крыльца, не отваживаясь искать другого ответа. Хотела сесть, но туман заслезил скамеечку каплями росы. А может, это не роса, может, то яблоня роняет на скамейку слезы? Для нее тоже осень, тоже печаль. Тополя и яблонька — Оксанины свидетели. Оксана часто сидела здесь на крыльце с Олексой, прикрывшись яблоневой веткой, достававшей до крыльца. По крыше крыльца монотонно стучал дождь, а вокруг тьма и шелест дождя в листве. Далеко на горизонте сонно поводила огненной бровью зарница. А в сердце царил покой. Задумчивый летний дождь и теплая ночь отделяют их от всего света. Эти вечера — лучшие в их любви. И их уже не вернешь.
Медленно цедится время. Туман плотнее прилег к земле, теснее обступили Оксану мысли. Откуда-то из тумана — верно, из репродуктора у сельсовета — прорывается и никак не может прорваться песня, плачет одними и теми же словами:
И так ей в эту минуту до боли, до слез, захотелось расправить крылья и полететь вслед за журавлями над землей, над туманами, упасть где-то возле пустынного озера, припасть к теплой волне и плакать, плакать...
Песню вспугнули шаги. Екнуло сердце, ударило в грудь. Шагнула навстречу, стала под яблонькой. Туман спрятал людей, оставив Оксане только их голоса.
— ...И про всех вот так?
— Хотите, и про вас спою.
— Если так, как про Реву, лучше не надо.
И покатились Оксане под ноги раскаленные гвозди — Олексин смех.
— Смотрите, здесь лужа. А где же стежка? Вы в чем, в туфлях? Как же вы перейдете?
— А вы перенесите. Только не уроните.
Оксане чудятся в Яринкином голосе лукавые нотки. И она напрягает слух.
— Вас — никогда в жизни!
Оксана вздрогнула, как подрезанная косою былинка. Попятилась в огород. Слова те — иглой в сердце. Вот какой он! А она, Яринка... Разве не знает, что стежка сбегает огородами.
Едкий туман обступил Оксану со всех сторон. И в том тумане она одна, одна во всем мире. Никто не утешит, никто не поможет. И она забилась в нем, как рыба в сети, беззвучно, в отчаянии.
Огромным усилием собрала волю, чтобы не крикнуть в ночь, не выдать накипевшей обиды, и поспешила в хату, чтоб не подумали, будто она следит за ними.
Яринка пришла через несколько минут после Оксаны. Странно, Оксана уже в кровати. Яринка подсела к сестре на кровать, тронула рукой за плечо.
— Оксана!
Молчание.
— Не прикидывайся. Я же слышала, как ты отпирала хату. И боты вон не помыла...
— Вы что, одурели, девки, с ума посходили? — сердито, отозвалась со своей половины Липа. — А ну, идите вечерять.
Оксана повела плечом, рывком набросила на голову одеяло. Яринка поняла: она не шутит, не хочет разговаривать.
Такого между ними еще не было. Если ссорились, то спешили высказать обиду. А потом или слезы, или поцелуи. Чаще поцелуи. А сейчас...
«Чего это она? — пыталась отгадать Яринка. — Обидела я чем-то ее или Олексу? Как будто и слова не сказала плохого».
Ой, не ревнует ли Оксана ее к Олексе? Как не подумала об этом раньше. Чудная! Разве он ей нужен? Он хороший, с ним интересно говорить. Сердить его. Он тогда, как порох. А глаза его словно раскаленные угли на ветру. Это и все. Ох!.. Как убедить Оксану в этом?
— Оксана, Оксана, сеструшка!
— Уходи, — зло, сквозь слезы проговорила та.
Молча взяла Оксанины боты, пошла с ними на кухню. «Переспит злость, и завтра будет, как солнышко! Тогда я ей и скажу».
Утром проснулась — постель Оксаны уже убрана. Только подушки — Оксанино комнатное царство — не ровной башенкой, а набросанные одна на другую, накренились к стене.
На дворе нудный, как песня сверчка, дождь. Снова телята будут месить весь день грязь в загоне. Нет, она все равно выгонит их сегодня. Хоть на пастбище сейчас только мокрая ботва да перепревшая отава, а все же что-нибудь нащиплют телята за день. А в кошаре на сто штук — десять охапок сена на весь день.
До Яринки долетает от коровника запах картофельного жома; вон бестарка с волами возле двери коровника. Видно, коровам начали уже возить жом. Нужно и себе взять хоть ведерко для телят.
Бросив на кошару дождевик, Яринка обходит вокруг бестарки. Завидев под бестаркой порожнее ведро, схватив его, погрузила в холодное желтоватое месиво.
4
Сердешна — несчастная, горемыка.