Страница 51 из 73
— Но в Лупановке строительство запрещено!
— Почему? — в упор спросил его Заграй.
— Сносить будем деревню, умирает она.
— А чего это вы все в яму деревню толкаете? — взорвался дед Степочка. — Скорой смерти ей желаете! Умирает, по еще не умерла! Рано хоронить-то!
Но председатель оборвал деда Степочку.
— Если вы действительно хотите у нас обосноваться, — сказал он, обращаясь к Заграю, — так стройтесь в поселке. Будем только приветствовать. Колхоз поможет.
— Никакой мне помощи не нужно, — ответил Заграй. — А в поселке? Я был у вас там. Разве сравнить? Ни одного деревца. Сплошной камень. Камней и в городах хватает. Коробки в пять этажей. Разве ж это деревня? А тут, смотрите, сколько простору! Красота!
— Так-то оно так, — задумчиво проговорил Иван Петрович, — однако по перспективному плану развития колхоза…
— План для людей, — опять вмешался дед Степочка, — а не люди для плана. Ну и что, если Фроська не хочет в поселок идти, свое подворье бросать, где предки ее аж до которого колена?..
— Ну, хорошо, — смягчился председатель, — построитесь. Так и будете жить одни в деревне?
— Я построюсь, — сказал Заграй, — может, и другой кто захочет. Глядишь, и возродится деревня. Деревню-то надо спасать, а не уничтожать.
Он повел вокруг себя рукой:
— Представляете, вдоль реки целая улица добротных деревянных домов — коттеджей. С газом, с водопроводом. Да люди бы сюда валом повалили. Из городов, не то что из поселков. И назвать бы эту улицу — Соловьиная.
— Это уж точно, — мечтательно произнес Иван Петрович, — соловьи тут поют… завлекательно!
— Вот видите…
— А если по шапке? — спросил председатель. — Мне таких соловьев навешают, что не образумишься.
В общем, так и уехал ни с чем председатель, на прощанье Иван Петрович предупредил:
— Как правление колхоза решит. Разрешит строительство — стройтесь, нет — на меня не ссылайтесь. Я вас предостерегал.
— Ладно, катись… предостерегщик, — вслед отъезжающей машине бросил дед Степочка и снова взялся за топор. — Ничего они с нами не сделают, — убедил он Заграя. — Построим избу, не станут же ее рушить.
— Пусть попробуют!
Теперь, предупрежденные председателем, они еще больше заторопились. И дети, и сама Фрося — все помогали строить. Работали споро, дружно, изба поднималась как над дрожжах — венец за венцом.
Два раза в деревню наведывался Василий и оба раза не заставал Фроси. Она на телятнике была в это время. Но ей передали. Дескать, грозил муж разводом, а еще говорил, что и новой избе несдобровать. Фрося лишь усмехнулась на эту угрозу. За последнее время она словно забыла про Ваську. Пускай бесится, раз еще не набесился. Пора бы и остепениться, ведь накуролесил на своем веку. К тому же она узнала, что Васька ввел в свою новую квартиру почтальонку Зою, а Зоя не только Ваську потчевала каждый день «блондинкой», но и сама с ним из одного стакана потягивала.
«Ну и ладно, — думала Фрося. — Вот и подобралась парочка — баран да ярочка».
Фрося почти забыла о нем, но Василий все же еще раз о себе напомнил. Прикатил как-то уже под вечер, и не на чем-нибудь, а на бульдозере. Фрося с Юлюшкой в огороде копались, морковку пололи. Вдруг загремело над речкой. Смотрят, а бульдозер по дороге прет, к их усадьбе сворачивает. Не успели опомниться, как Васька развернул бульдозер и двинулся прямо на печку.
— Ты что, бес, делаешь? Печка тебе мешает? — крикнула Фрося и остановилась перед ней. Дескать, если нет у тебя совести, давай и меня вместе с печкой с лица земли сковыривай.
Юля тоже заплакала, закричала. На их крики прибежал с места строительства дед Степочка. Сразу же оценив обстановку, стал рядом с Фросей, сказал с угрозой Василию:
— Печку не трожь! Не тобой сложена!
— Может, тобой? — захохотал Василий. — А ну, уходи с дороги! Зашибу!
— Шибай! А ее рушить не дам!
Дед Степочка так смело двинулся на Ваську, что Фросе вдруг подумалось…
«А что? Все сходится. Долго отсутствовал. Вернулся. Про родинки говорил. Как же это я раньше не догадалась?»
— Так это ты, дед Степочка? — тихо спросила Фрося. — Твоя это печка?
И дед Степочка, опустив голову, признался:
— Моя.
Он стянул с головы картуз и так стоял перед Фросей, будто прощения у нее просил.
— Мама так тебя ждала. Что ж ты не приходил? — спросила Фрося.
— Пришел вот.
— Поздно, — вздохнула Фрося и добавила: — Не надо было тебе вообще уходить — вот что!
— Так ведь она велела, — попытался оправдаться дед Степочка.
— Мало ли что велела? А ты и послушался… Не слову верь, а сердцу.
Василий глазами лупал — ничего не понимал, О чем они? Понял лишь одно, что с бульдозером ничего у него не получится. Не давить же людей, в самом деле. Еще отвечать придется. В его затуманенной голове ворочался, созревал другой план. Что, если зайти с тыла? Так, чтобы никто не заметил. Правда, Юлька все время вертится под ногами, но Василий молча пригрозил ей кулаком.
Воспользовавшись тем, что жена стоит и тихо беседует о чем-то с дедом Степочкой, Василий обогнул стороной двор, сад, зашел со стороны речки. Приставив к печке какую-то обгорелую бочку, он тихонько влез наверх — здесь его уже никто не достанет — и принялся за трубу. Он надавил на нее плечом, но труба не поддалась. Неужто придется разбирать ее по кирпичику? Но такая длительная работа в планы его не входила.
«Динамиту б достать, — мечтательно подумал Василий. — Вот бы рвануло! Но где его достанешь?..»
Так он стоял на печке и размышлял, пока не почувствовал, что она вдруг вздрогнула под ним и поехала.
А это дед Степочка. Увидел, что Васька перехитрил их, решил свой резон выставить.
— Ах так? — сказал он. — Ну, тогда покрутись маленько.
Он все сильней и сильней крутил ручку, и печка завертелась ни колесе.
— Останови! — закричал Василий, ухватясь за трубу, чтоб не упасть.
— Нет, ты покрутись! Покрутись!..
Наконец печка не выдержала и рухнула вместе с Василием.
— Ну, добился своего? — спросила Фрося, когда он, красный от кирпичной пыли, выполз из-под обломков. — А теперь давай отсюда, чтоб я тебя век не видела. Да побыстрей, пока я добрая…
Когда Василий, ругаясь самыми черными словами, укатил прочь на своем бульдозере, Фрося опустилась на обломки кирпичей, заплакала.
— Не уберегла я печку, не уберегла. Мамушка, родненькая, ты уж прости меня, горькую…
Она плакала и плакала, не могла успокоиться, хоть дед Степочка и утешал ее:
— Не плачь. Не убивайся. Старое и должно умирать. Чтоб новому жизнь дать. А ты… воспари душой! Над сутолокой всей жизни — воспари! Мать не сумела себя превозмочь, так хоть ты… Не заковывай сердце в кандалы. Дай душе воспарить — Фросюшка…
— И воспарю! — все еще плача, пообещала деду Степочке Фрося. — Воспарю…
Подходило к концу лето, листья на деревьях стали уже понемногу желтеть. Зато в саду налились и созрели яблоки, груши, вишни и сливы. Правда, собирать их было некому, и они обреченно падали в траву, никому не нужные.
Днем и ночью плыл над Лупановкой сладко-приторный запах гниющих плодов. Кто и оставался еще живой в деревне, тем было не до сбора яблок и слив. У них были дела поважнее. И настал наконец день, когда бывший старшина Иван Иванович Заграй распахнул перед Фросей двери новой добротной избы.
— Будь добра, заходи и будь в доме хозяйкой!
Фрося зашла и увидела широкую белую печь, стоящую как раз посредине избы.
— На колесе? — робко спросила она.
— На колесе.
— А где же ручка?
— Зачем ручка? — ответил Заграй. — Век техники. Я ее на фотоэлементе сделал.
— Как это?
— Подойди и скажи: «Печка, печка, повернись!»
— И повернется? — не поверила Фрося.
— Попробуй.
Она подошла к печке и открыла уж было рот, но испугалась чего-то.
— Нет, не могу…
— Ну, чего ты, мам?
Дети обступили ее, тянули за руки.
— Мы уже пробовали. Скажи, не бойся.