Страница 38 из 44
— Пора! — говорит мне Алешка и пуляет кирпичом. Абель рванул аккордеон и упал...
Это я только и успел схватить глазом, потому что второй кирпич Алешка залепил в лампу. Секунда — полная темь, а потом смесь бензина с керосином как вспыхнет! А зонтик факелом горит и кропит искрами...
Крики, визг, шум. В дверях, в темноте, давка. А мы знай метать кирпичи вниз! Вдруг кто-то как закричит:
— Партизанен!
Что тут поднялось!
И мы с Алешкой в суматохе ушли без беды. Прибежали к нам во двор, отдышались.
Теперь бы нам по домам разойтись, боязно чего-то.
— Давай уж тут посидим! — говорит Алешка. У самого зуб на зуб не попадает...
На улице, слышно, мотоциклы фырчат, заводятся, команды отдаются, какие — не понять.
Алешка говорит:
— Как мы на печь лезли, ни одна душа не видела, а что мы в школе были, так там и без нас полно пацанов околачивалось, так что ты не дрейфь!
— А я и не дрейфлю! — говорю я.
— Знаешь, я, пожалуй, к тебе пойду, — говорит мне Алешка.
— Пойдем, — говорю.
Заходим мы в избу. У нас никто не спит. Отец на меня прямо с кулаками:
— Ты что? В петлю захотел?
Оказывается, прибегала Капка, рассказывала: Абелю голову пробило, сейчас уж, верно, кончился, еле дышит. И других подшибло.
Чего делать? Отец сидит за столом, голову обхватил руками и, видать, не знает, на что решиться.
— Бежим, — шепчет мне Алешка. И мы выскочили из избы.
Ничего лучшего не нашли мы, как кинуться к деду Семену, в мастерские к тотам.
Собрал нам дед котомку и вывел нас за околицу:
— Идите, — говорит, — на Воробьи, а там — лесом до Протоки.
Так мы с Алешкой попали к партизанам.
И воевали в лесах, пока наши не пришли.
Не знаю, может, не история с Абелем, так и ходили бы мы в детях, пока война б не кончилась.
Но я про то не жалею.
Сегодня в газетах...
Газетный лист хрустнул в руках. Я прочла указ о награждении. Передовые люди сельского хозяйства... Среди них я нашла знакомое имя.
Это имя водителя хлопкоуборочной машины из колхоза «Вперед». В Каракалпакии. Я хорошо знала этого человека.
Я представила его себе таким, каким месяц назад увидела под щедрым солнцем, в белоснежном кипении хлопкового поля.
И в то же время я увидела его другим...
Одна фронтовая история вспомнилась мне с той четкостью и ясностью деталей, которые сопутствуют дорогим воспоминаниям.
Судя по карте, мы находились уже недалеко от цели. Смеркалось. Двуколка наша катилась по пыльным, теплым еще колеям проселочной дороги, заметно кренясь на левый бок; слева дремал грузный майор, начальник дивизионной разведки.
На ухабе нас тряхнуло, и мой спутник открыл глаза.
— Не спите, капитан, не спите! — произнес он ворчливо и тотчас же опять уснул.
Мы проехали еще с полкилометра в полной тишине. Справа тянулось истоптанное, изрытое снарядами поле с воронками от авиационных бомб. Иные из них уже поросли молодой травой, другие чернели, как свежие могилы. Слева, на склоне холма, виднелась рощица, в зелени ее то и дело мелькали белые, местами опаленные, срезанные артиллерией стволы берез.
Где-то здесь мы должны были свернуть, и, пожалуй, пора бы уж быть развилке.
Я поглядела на своего соседа. Он больше не спал.
— Похоже, пропустили вы поворот, — проворчал он.
Мы проехали еще немного, осматриваясь по сторонам.
— Вот он! — закричал майор.
Через четверть часа мы были на командном пункте батальона. Комбат расположился в большой пятистенной избе; крыша ее была наполовину снесена, крыльцо покосилось.
В передней половине, где я задержалась, находилось человек шесть, занятых разными делами: кто копался в каких-то бумагах, выгребая их из своей полевой сумки, кто набивал патронами диск автомата. Тут же ординарцы загораживали угол плащ-палаткой. Пожилой небритый телефонист то дул, то кричал в зеленый ковшик трубки:
— Я — «Роза»... Я — «Роза»... «Фиалка», отвечайте, «Фиалка»! Я — «Роза»...
Меня позвали во вторую половину дома.
— Вот командир батальона, — кивнул майор на маленького сухого капитана, — доложит обстановку. Потом вы изложите наши данные.
Капитана Стручкова я встречала у командира дивизии. Был он маленького роста, сухой и легкий, и на коне походил на жокея. Капитану очень шла его фамилия. Я слышала, что в батальоне его так и звали — «Стручок».
Комбат говорил не спеша, водя карандашом по старой, истертой километровке, на которой нанесена была обстановка.
Майор прервал его:
— А сегодняшний пленный ваш что показывает?
— И пленный это же показывает, — отвечал Стручков.
— Допустим, это все верно, — сердито сказал майор, — но условия обороны немцев за сутки переменились. Мне нужен проводник для моих людей. Чтоб знал не по карте, а на местности, где что у них. Задача: провести группу в немецкий тыл, с рацией, учтите. И вернуться. Вам понятно? Можете дать такого человека?
— Понятно. Могу, — решительно сказал Стручков. — Партизанский связист. Пленного привел. Хорошего «языка». И все по ту сторону знает, как свою ладонь.
Майор подобрел:
— Так давай его сюда, давай! Он где у тебя?
— Здесь. Рвется обратно в отряд, да я задержал его.
Комбат открыл дверь и крикнул:
— Миреева ко мне!
Миреев был невысок, но широк в кости, и впечатление силы исходило от всей его кряжистой фигуры. На вид он казался не старше тридцати лет.
От отрапортовал, медленно и тщательно выговаривая слова.
— Поведешь дивизионных разведчиков в тыл. Где сейчас пройти можно, знаешь? — спросил майор.
— Так точно:
— Покажи по карте, как поведешь.
Миреев подошел ближе. Комбат придвинул к карте фонарь.
— Вот здесь наш наблюдательный пункт, вот печка, от печки начинается тропка... — начал Миреев.
— Какая печка? — закричал майор.
Комбат пояснил:
— Здесь выселки раньше были, товарищ майор, от них печка одна только осталась, от нее и считается «ничейная земля».
Миреев продолжал:
— Вот высотка. Здесь у немцев пушка противотанковая. Направо завал, дзоты. А здесь проползти можно.
— Одному. А семерым?
— И семерым можно.
— Ну, давай, веди. — Майор развеселился. Было в повадках Миреева что-то, внушающее доверие. — Когда выходить — приказ будет, а пока, я так полагаю, — обратился он к Стручкову, — пусть товарищ Миреев познакомится с нашими ребятами. Идти-то им вместе.
Позже мы с комбатом прошли по ходу сообщения. Из землянки доносились смех и голоса.
— Это Миреев с вашими разведчиками знакомится, — сказал комбат.
Миреев говорил теперь быстрее, не совсем правильно выговаривая слова. Я поняла, что в служебном разговоре он тщательно строил речь. Эта подтянутость как-то подходила ко всему его облику.
— Он откуда, Миреев? — спросила я.
— Из Средней Азии.
Я прислушалась.
— Ты, Стрепетов, — говорил Миреев, — похож на куст, но куст молчит, он не делает так... — Миреев оглушительно чихнул, видимо подражая Стрепетову.
Ребята захохотали.
Я живо представила себе, хоть и не видела сейчас, маленького круглого Стрепетова в зеленой маскировочной одежде, — он и правда немного походил на помятый пыльный куст при дороге.
Дальнейшего я не расслышала и уловила только заключительную фразу Миреева:
— Фашиста насмерть бить надо. А если не насмерть, он очнется и тебя убьет.
— А злой ты, сержант, на фрица, мабуть он и в твою хату беду привел. — Это сказал Дымко, я узнала его по голосу.
— Нет, — серьезно ответил Миреев, — до моей хаты далеко, он не дойдет. Я за твою злой.
Около полуночи я с ординарцем пошла провожать нашу группу. Мы шли по тому пути, который Миреев давеча показал на карте.
Кто хоть раз в ту лихую годину ступал ногой на захваченную врагом родную землю, тот на всю жизнь запомнил сложное чувство смятения, боли, ненависти и надежды, которое охватывает тебя, едва перейдешь невидимую границу, необозначенный рубеж..