Мексиканка

На самом деле Карен уже начала сложную операцию по официальному прекращению отношений. Позже Дара удивлялся, сколько труда проделала девушка, чтобы аккуратно провернуть все шестерёнки и натянуть все паутинки так, чтобы вовремя поползи нужные слухи, чтобы кто надо кому надо нашептал, что Карен теперь без Дары Уолдрона, и чтобы это прозвучало именно так, что это Карен теперь ходит без Уолдрона, а не Уолдрон ходит без Карен.

И никто бы не усомнился, кто в этом предложении подлежащее, а кто дополнение.

Но всё должно было выглядеть небрежно. Карен бросила Уолдрона. «Этого Уолдрона» (теперь она его называет только по фамилии, это важно), как надоевшую резинку для волос. Между делом. И она ещё пока только присматривается к замене, потому что кандидатов на его место – по левую руку от главной красавицы школы – как лягушек в пруду между Куэй Стрит и школьным стадионом.

Небрежно, поэтому неспешно, и поэтому до родителей эти слухи дошли в последнюю очередь. Да и сам Дара едва замечал шептания и переглядывания, которыми сопровождался Процесс Выбора Пары на выпускной. Энни пару раз заводила с ним ничего не значащий разговор, и со второго раза Дара заметил, что смысл беседы крутится вокруг да около дня выпускного бала, с каждой фразой приближаясь к центру, но задевая его только по касательной.

В самом деле, почему бы не Энни.

Эта мысль была странной, как если бы он пригласил Энни к себе в комнату. В своём пышном выпускном платье, она бы просто не смогла развернуться бы там: обязательно бы сшибла картины или наступила бы на Хилли или задела лампу на рабочем столе. Когда Дара лежал в кресле в углу, его ноги занимали полкомнаты. Салли, однако, помещалась в комнате, хотя вроде бы была не меньше и не стройнее Энни.

Мысль о том, чтобы пригласить на выпускной Салли даже не приходила в ему голову. Он был уверен, что она сама не собирается. Точнее он даже не начинал думать эту мысль, потому что по дороге к мысли была развилка и дорожный знак, показывающий «Толстая Салли» и стрелка влево, а также «Выпускной» и стрелка вправо. Кто установил этот знак и как давно – Дара не задумывался. Просто таков был порядок вещей.

Поэтому он в итоге он подошёл к Энни.

– У тебя уже есть пара на выпускной? – сказал Дара.

– Нет, – сказала Энни.

– Хочешь пойти со мной?

– Да. Хорошо, – сказала Энни с радостью.

Дара ничего не сказал. Улыбка Энни плавно сменилась разочарованной гримаской. Дара понял, что она, видимо, хотела более романтичного приглашения.

– Никому не говори пока, ладно? – сказал он, сам не понимая, почему.

– Ладно, – расцвела Энни. – Будет пока нашим секретом.

Дара кивнул и ушёл. Выйдя из школы, он направился домой и остановился, потому что ему показалось, что он наступил кроссовком в грязь. Кроссовки, однако были чистые, да и луж никаких не было – уже три дня стояла сухая погода.

Городской сумасшедший

– Сходишь со мной кое-куда? – спросила Салли однажды вечером.

В её голосе было то ли смущение, то ли тревога.

Дара подумал, что она решила попросить сходить с ней в кино или в кафе – то есть нарушить негласное правило не показываться на людях вместе.

– Мне одной бывает страшно, – добавила Салли.

Они лежали на кровати в её комнате: она на животе, подложив руки под подбородок, он рядом – на боку. Уже были сумерки, он гладил её по спине, наблюдая как вечерний розоватый свет начинает тускнеть и смешиваться с синеватым светом планшета Салли. Дара думал про «розовый период» и «голубой период». Возможно, Пикассо так же когда-то лежал с любимой девушкой, смотрел на её тело и вдруг осознал, что для двух разных минут в течение одного вечера нужно придумать два направления в искусстве. А может, в его жизни выдался лишь один-единственный такой вечер и именно его художник воскрешал полжизни – десятками картин.

– Бывает страшно? – переспросил Дара.

– Да, – ответила Салли.

В последние дни по городу ходили слухи о том, что на улицах появляются и исчезают маленькие дети – абсолютно голые с мертвенно-белой кожей. Была даже пара фотографий с камер наблюдения – нечётких и от этого ещё более жутких. Кто-то сказал, что это фейк, кто-то сказал, что это призраки, кто-то сказал, что другим людям надо меньше пить, кто-то сказал, что с детской порнографией надо решительно бороться и добавил, что полиции давно пора начать уже смотреть в оба. Но все подумали о том, что ходить по вечерним улицам стало страшно.

– Сейчас ты поднял брови и опустил уголки губ, – сказала Салли, не поворачиваясь. – А потом опустил голову, как бы кивнул, но ровно один раз. То есть удивился, но не отказал. То, что я не вижу, как ты киваешь – это тебя не смутило. Дара Уолдрон тратит слова лишь в экстремальных случаях. Тот факт, что у меня на затылке глаз нет, к экстремальным случаям не относится.

– Что? А, да, я хотел сказать, что конечно схожу, – сказал Дара.

– Ты предсказуемый. Иногда, – сказала Салли, поворачиваясь. Она поцеловала его в подбородок и прижалась к плечу.

– А ты нет. Куда идём?

Салли отстранилась и улыбнулась куда-то в пространство.

– Ты ведь уже пообещал сходить. Так ли важно знать, куда?

Она встала с кровати в прямоугольник золотистого света, который ещё проникал сквозь щель в шторах и стала надевать трусики. Дара внимательно осмотрел её с головы до ног. Салли это заметила.

– Интересно, – сказала Салли. – Ты, наверное, думаешь, что знаешь меня, раз видел всю без одежды. Будто моё тело и есть все мои секреты. А любое место, куда я хожу по вечерам, написано мелким шрифтом где-нибудь пониже пупка или повыше щиколотки. А что если продолжаю курить амфетамины за будкой на заправочной станции?

Дара уже знал её манеру. Как только в разговоре всплывает острая тема, Салли начинает едко шутить – будто зверёк выставил коготки. В шутливом разговоре можно сказать что угодно и это будет шуткой ровно столько, сколько ты этого захочешь. И если захочешь – останется шуткой навсегда. Салли будто превращала мысль в мячик для пинг-понга и подкидывала его ракеткой, раздумывая, перебросить тебе его или нет.

– На которой станции?

– На Мерчантс Роуд.

– Там нет заправочной станции. И ты туда не ходишь.

Дара хорошо себе представлял, где Салли может появиться, а где нет. Она ездит на автобусе в школу, она может съездить на стадион или в арт-центр. Она может сходить в торговый центр в своём районе, но едва ли появится на Мерчантс Роуд – это район богатых кварталов – улица на которой находятся все три лучших паба города и единственный ночной клуб. Она едва ли даже знает фамилии семей, которые живут в соседних с улицей кварталах. Зачем ей? Чтобы лучше знать, кого сторониться?

Она не могла появиться гостьей в этих домах, не бывала в пабах и точно не бывала в ночном клубе. Да и зайди она в клуб – её бы не заметили, как если бы на веранду вкатилась пустая пивная бутылка или забежала перепуганная кошка.

– Но куда-то же я хожу? – сказала Салли тоном киношного детектива, который размышляет о пропавшем с места преступления револьвере.

– И решилась рассказать мне, – сказал Дара.

– Теперь осталось, чтобы ты решился надеть штаны.

Дара рассмеялся и стал одеваться.

Они действительно вышли на Мерчантс-Роуд. Дара подобрался, думая, что Салли потащит его в бар. В конце концов, если он её парень, то почему бы им не выбраться наконец куда-нибудь вместе – выпить демонстративно колы. Назло всем.

И в конце-концов почему бы ей тогда не заявить, что она хочет быть его парой на выпускном? Всё это было непохоже на Салли, девушку, которая то ли знала своё место на невидимой лестнице, (где наверху были приличные семьи, а внизу семья Салли), то ли в гробу видала эту самую лестницу и не интересовалась её существованием, как Карен не интересовалась тычинками жукокрылых.

Но Салли была права – Дара её плохо знал.

Начало Мерчантс-Роуд он тоже знал плохо и удивился, когда Салли повернула направо, в неосвещённый переулок. Они прошли мимо тускло освещённой витрины магазина тканей, мимо безликой оштукатуренной стены, мимо кирпичной стены древнего здания странной формы: в старом городе дома казались не построенными, а выращенными из песка и кирпичей.