Мексиканка

Жёлтое стало золотистым. Красное стало багровым. В цветах появилась теплота и движение неровно горящего пламени свечей, отчего лица из правдоподобных превратились в живые. Движение языков пламени заставило дрожать и воздух в нарисованном пространстве. Тени на репродукциях слились с темнотой комнаты, а персонажи выступили вперёд.

– Рембрандта нужно смотреть при свечах, – сказала Салли.

Реджинальд повернулся на её голос и церемонно кивнул.

Они сидели, не говоря ни слова, ещё очень долго, может быть полчаса, может час, пока планшет Салли не пиликнул. Они пошли домой и по дороге Дара наконец заговорил.

– При свечах. Конечно. Совсем не удивительно, если задуматься. Но я, конечно, никогда не задумался о том, что Рембрандт жил при свечах. При факелах, при кострах, при каминах. Ни он сам, ни его мольберт, ни модели, ни Саския, ни Даная, ни Матфей и его ангел никогда не знали ровного, предсказуемого, уверенного электрического света. Только живой непостоянный свет солнца, только дрожащий, горячий, пахнущий дымом свет огня.

Салли улыбнулась: Дара, видимо, не сидел без дела и подбирал слова. Когда Салли читала его тексты, в её голове звучал его голос, но в первый раз она услышала, как он говорит словно по писаному, с напором и волнением, которые никогда себе не позволял, кроме как на бумаге.

– Одно непонятно, – сказал Дара, возвращаясь к своему обычному сдержанному тону. – Где, чёрт возьми, Мёрфи? И почему он получил это роботу?

– Может, он вернётся? – сказала Салли. – Тогда и узнаем.

Салли задела туфлей камешек и он отлетел в кусты. Дара рассеяно проследил за ним.

– Не знаю, не знаю… – сказал он. – Помнишь, Мёрфи говорил, что отсекает от жизни, как от мрамора, всё лишнее?

– И отсёк от жизни… себя? Ну нет. Абсурд даже по меркам Мёрфи. Но… может, отсёк себя от нашей жизни. Знаешь, что я хотела сказать, когда в комнате зашумело? Он ведь не держал роботов как питомцев. Он как бы… поручал им какую-то часть себя. Троллю – чувство юмора. Реджинальду – наглость, чтобы торговаться с дилерами запчастей. Ангелочкам – смелость разглядывать прохожих. Поэтому он смог оставить робота дома. Кошку бы никогда не бросил. А оставить другим часть себ…

Салли внезапно замолчала и Дара понял, что у неё сдавило горло. Дара остановился и обнял девушку. Салли уткнулась в его плечо и расплакалась. Дара обнял её и стал гладить по голове, не зная, что сказать.

– Он не вернётся, – сказала Салли. – Теперь я поняла. Точно не вернётся.

– Не говори так. Это же Мёрфи. Он запросто может разыграть свою смерть.

– Нет. Я чувствую, – Салли отстранилась от Дары и стала вытирать глаза, всхлипывая.

– Может, он сбежал? Наделал долгов? Плюнул в лицо мэру? Украл пять роботов и поехал в Дублин, чтобы разгромить выставку? Может, его украли инопланетяне? Может, он украл инопланетян?

Салли улыбнулась, но снова всхлипнула.

– Может, – добавил Дара, – он сам решил поселиться в фонтане, загримированный под статую? А его… ну не знаю, унесли на реставрацию и заперли на складе?

– Надо выяснить. Давай разберёмся. Перевернём вверх дном его дом, если надо. Реджи что-то знает.

– Роботов можно пытать? Шантажировать? Стой! Его же можно взломать.

Салли помотала головой.

– С Мёрфи всё не просто так. Он заготовил нам какие-то представления, их надо досмотреть. Если бы он мог оставить нам простой путь, он оставил бы нам простой путь.

Дара не нашёлся, что возразить.

Салли пошла на кухню с пустой чашкой и включила чайник. Из-за перечницы высунулась, напугав Салли, маленькая кукла с копной соломенных волос и тоненько запела:

Говорила мне мама: не пей кофеёк

Не пей кофеёк

Не пей кофеёк

Говорила мне мама: пей только чаёк

Пей только чаёк

Пей только чаёк

На-на-на-на-на-на

Салли улыбнулась, сунула в чашки по пакетику мятного чая и вернулась в библиотеку. Был пятый день поисков. Как и полагала Салли, Реджинальд что-то знал и иногда начинал говорить – словно дом был напичкан тайными кнопками и рычажками и когда ребята задевали один из них, и тогда открывалась ещё одна дверь. Первый сработал, когда Дара и Салли сели на подготовленные для них пуфы. Следующий рычажок оказался спрятан гораздо надёжнее.

– Да что ж ты такой загадочный, – сказал Дара роботу.

Дара уже прошёлся по всем комнатам двухэтажного дома. Повыглядывал в окна, повключал и повыключал всё, до чего смог дотянуться. Даже полез под душ, и включил духовку, надеясь, что именно это спровоцирует робота на разговор.

– Не ругай Реджи, – сказала Салли, грея руки чашкой. – Он такой же, как Мёрфи.

– Вылитый, – пробурчал Дара. – Только без бороды.

Реджинальд стоял, склонив голову, как учтивый слуга. Сделан он был, как и все обитатели дома Мёрфи из запчастей и заплат, поэтому руки у него были разной толщины, а ноги и вовсе были тоненькими титановыми опорами с парой шарниров, отчего тот смутно напоминал слона с картины Дали. Разве что слон не носил сюртука.

– Вспомни хорошенько. Мёрфи никогда не пичкал нас рассказами. Мы должны были спросить его о чём-то и только тогда он пускался в лекции.

– Н-да, – сказал Дара, подумав. – Точно. То молчит и смотрит, будто ты яйцо, а он тебя на плиту поставил и ждёт, пока ты сваришься всмятку. То вещает и вещает. Слова не вставить.

– Не ворчи. Он такой. Был бы он удобным и милым собеседником – это был бы мистер Кэрриган. Мистер Учтивость. А это Мёрфи. Где шип, где заноза, а где беспомощный, как котёнок.

– Беспомощный? – недоверчиво сказал Дара.

– Например, он повесил в гостиной картину Дали. Ну, не картину, а пересказ. Зачем? Чтобы ты спросил. А почему текст? А почему во втором лице? Потому что не мог схватить тебя за пуговицу и начать рассказывать что-то о том, что картины есть только в голове, а не на бумаге. Так что Реджи – не камердинер. Это как бы социальный протез.

– Хм, – Дара нахмурился. – Мёрфи тогда социальный инвалид?

– Ну или вот взять кухонного тролля. Он шутит. Но не когда попало. Чаще всего, когда разговор затих. Или гости только пришли и оглядываются. Кстати! Мёрфи мне как-то рассказал, что в этом нет ничего нового. В старых английских домах была традиция держать необычные безделушки. Они назывались «conversation piece»: их ставили в центр стола и беседа начиналась с обсуждения статуэтки. А Мёрфи просто…

Салли замолчала, потому что Реджи внезапно распрямился и подошёл к стеллажу с виниловыми пластинками, протянул свою нечеловечески длинную руку, вытащил одну пластинку из стопки и протянул её Даре.

Дара аккуратно взял её, посмотрел испуганно на робота, потом на пластинку.

На обложке была фотография семьи: папа в хорошем костюме, нарядная с хорошей причёской мама, аккуратно зализанный сынок и дочка с бантом. Они сидели вокруг стола, накрытого белоснежной скатертью, в центре которого стоял чёрный, абсолютно непроницаемый объект странной формы, напоминающий то ли монумент, то ли могильную плиту с необычно острыми краями.

Дара рассмотрел его, поднеся конверт вплотную к носу, нахмурился и даже вроде поёжился. Салли уже знала язык его тела. Кто-то бы подумал, что Дара грозно разминает мускулы, но на самом деле это движение плечом означало, что ему неуютно.

Салли тоже взглянула на обложку и хотя та не произвела на неё большого впечатления, ей стало понятно, отчего именно Даре не по себе. Люди на фотографии были словно из глянцевой рекламы середины XX века, но неестественные даже для глянца. Слишком зализаные, лоснящиеся лаком волосы, слишком приличные лица, блестящие от натренированных улыбок. Не люди, а дворецкие роботы из времён, когда роботов и близко не было. И ещё эта абсолютно чёрная непонятная штука, на которую они смотрят. Штука даже не стояла на столе, а присутствовала. Именно так – «Присутствие» – и называлась пластинка.

Робот подошёл к стоящему на стеллаже древнему проигрывателю, поднял плексигласовую крышку, щёлкнул тумблером и протянул руку Даре, Дара отдал конверт. Робот аккуратно извлёк чёрный диск, положил его на вертушку, подтолкнул её пальцем, помогая раскрутиться, провёл по пластинке щёточкой, сметая пыль и опустил рычажок микролифта. Игла медленно опустилась на пластинку.