Кристина

— Если ты все знаешь, зачем спрашиваешь?

Я рванулась к ней и, схватив за плечо, закричала:

— Дай мне! Немедленно!

Констанция вырвалась и заплакала:

— Не дам, это он подарил мне на день рождения.

Она выглядела испуганной, рот ее открылся, и мне вдруг пришло в голову, что она, может быть, вовсе не обратила внимания на то, что Дон обнимал ее за талию. Возможно, я подозревала ее в том, о чем она даже и не думала, но от страха за будущее дочери уже не могла сдерживать себя.

— Если я еще раз увижу тебя возле него, я убью тебя! — кричала я. — Слышишь: убью!

Она моргнула и уставилась на меня прищуренными глазами, как будто увидела меня в новом свете. Потом коротко засмеялась смешком, который чуть не свел меня с ума, и проговорила:

— Дядя Дон опять оказался прав… ты ревнуешь, Я спросила его, в чем же в действительности дело, и он сказал, что ты ревнуешь, потому что он бросил тебя после… после того, как у тебя родился второй ребенок.

— О Боже мой! — застонала я, и эти слова как будто лишили меня той дикой, неистовой силы, что бушевала во мне.

— А какая еще может быть причина? Мы же ничего не делали! — продолжала Кристина.

— Если вы ничего не делали, почему ты тогда не вошла с заднего двора? — устало возразила я. — Я видела тебя в окно спальни.

Румянец на ее щеках стал ярче, и она робко сказала:

— Ну, дядя Дон знает, как ты не любишь, когда я хожу к ним, и он посоветовал мне вернуться через парадную дверь.

Умно. Чрезвычайно умно. Да, дьявол по сравнению с ним был сущим ребенком.

После этого происшествия Констанция с каждым днем стала отдаляться от меня. Даже у отца я не могла искать понимания. Он решил бы, что мне все это просто мерещится. Он был не способен понять такое зло — расчетливое, долговременное, которое таил в себе Дон. А если бы я обратилась к Сэму, тот начал бы упрекать себя за то, что переехал от нас. Хотя он приезжал почти каждый день, что давало тете Филлис повод заново распускать язык, но оставался ненадолго, поскольку работал теперь буквально с утра до вечера.

Во время одного из таких визитов он, наверное, заметил, что я выгляжу необычно изможденной и обеспокоенной. С этаким небрежным видом он сказал:

— Послушай-ка, Кристина, я как-то стоял на стуле в спальне, чинил верхнюю защелку окна и обратил внимание, что видны все крыши домов на улице и окна, верхние их части и все такое. Приятное было открытие. Я почувствовал, что уже не так далеко от вас, как прежде, — Сэм принял свою обычную позу, свесив руки, и, словно обращаясь к ним, продолжал — Если ты захочешь срочно меня увидеть, но не будет возможности добраться до моего дома, можешь сунуть что-нибудь — полотенце или еще что — в верхнюю часть окна, и я увижу.

Я не засмеялась по поводу его предложения, а, взглянув на его склоненную голову, проговорила:

— Спасибо, Сэм, я это запомню. Кто знает, что может случиться?

А теперь я должна вернуться в своем повествовании к Молли. Она играла большую роль в моей жизни, а еще большую предстояло ей сыграть в будущем. Я давно не видела ее, но это объяснялось одной простой причиной — Молли вышла замуж. Не за Джеки, а за очень респектабельного мужчину, торговца фруктами, некого мистера Аркрайта. Он был на пятнадцать лет старше ее, прежде не состоял в браке и питал ко мне антипатию. Как ни смешно это выглядело, но всю вину за прошлое Молли он взвалил на меня: свидетельства моего грехопадения имелись, а ее — нет. Не думаю, что она приложила руку к тому, чтобы у него создалось подобное мнение, но она ничего не могла сделать, чтобы изменить его, и когда она встала перед выбором — становиться ли ей почтенной миссис Аркрайт (о таком счастье, я уверена, она и не мечтала) или продолжать нашу дружбу, Молли, будучи простой девушкой, выбрала первое. Она постаралась смягчить удар, заявив, что ее супруг чересчур суетится по пустякам и хочет, чтобы она проводила с ним как можно больше времени. При этом Молли смеялась и подталкивала меня локтем, но я не видела здесь ничего смешного. Я встретилась с мистером Аркрайтом три раза, и он не скрывал своего отношения ко мне: он считал меня одним из пережитков войны. Более того, когда я, подвыпив, начинала смеяться, он еще больше утверждался в своем мнении. Так что мы с Молли больше не встречались по субботам в «Короне». На свадьбу меня тоже не пригласили — Молли объяснила, что церемония будет очень тихой. К себе домой она меня тоже больше не приглашала. Молли мне нравилась: я считала ее второй женщиной в моей жизни после матери, пожалуй, даже любила ее. Она всегда была добра ко мне, в трудную минуту стала для меня опорой и теперь, разорвав отношения со мной, нанесла мне немалую травму. Больше всего меня удивило то, что она — из всех женщин! — позволила мужчине взять над собой верх. Кажется, за свою респектабельность она платила немалую цену. Но Молли сама сделала свой выбор.

Как-то раз, чувствуя себя особенно несчастной и одинокой, я отправилась в «Корону» в пятницу, чего прежде никогда не случалось. Зарплата за неделю была еще нетронутой, поскольку я только что вышла из дома доктора. Когда я вошла в бар, была половина седьмого; я немедленно обнаружила, что большинство присутствующих — вовсе не те люди, кого я встречала там по субботам. Знакомых было один-два человека, остальных посетителей я не знала.

Я села за столик с некой миссис Райт. Она всегда была не прочь выпить на дармовщину, и вскоре уже начала плакаться мне в жилетку, а я платила за ее выпивку. После третьей порции виски, причем одна из них была двойной, я перестала слушать ее и начала говорить сама. Я рассказала ей о своей работе в доме доктора, об умной дочери, которая пишет стихи, и они, несомненно, когда-нибудь появятся в газете, о своем очень близком друге, который купил небольшое поместье. Как раз в этот момент к нам присоединилась какая-то пара — мужчина и женщина, сидевшие до этого за соседним столиком. Мужчину я видела и прежде. Я не знала, как его зовут, но замечала, что он часто смотрит в мою сторону. Он много говорил и при этом смеялся, но его жена в основном хранила молчание. Он проставил нам выпивку, потом пришла моя очередь. Кто-то пошел к пианино, и мы все стали подпевать. Вот такая царила обстановка, когда дверь открылась и в бар вошли Молли и ее муж. Я сидела лицом к двери и увидела ее сразу же. Прошлая обида утонула в парах четырех порций виски, и я громко приветствовала свою бывшую подругу:

— Эй! Эй! Я тут, Молли!

Она тут же повернулась в мою сторону и, поколебавшись лишь самую малость, помахала мне рукой. Потом повернулся и ее муж. Взглянув на меня, он демонстративно взял Молли за руку и повел в дальний угол салона.

Черт побери, да кто он такой, этот тип?! Он специально не пустил Молли ко мне, не дал даже поговорить. Что он о себе воображает? Я опрокинула стакан виски.

— Что будешь пить? — мой сосед по столу снова решил угостить нас. Я посмотрела на него, моргнула и словно сморгнула прочь все мое веселье. Этот тип мне не нравился, и его жена тоже, и миссис Райт. Я потратила на нее столько денег, и она мне не нравилась.

— Виски, большую порцию, — проговорила я.

— Не покупай, пусть сама платит, — сказала его жена, я резко повернулась к ней и заметила:

— Я что-то не видела, чтобы вы особо раскошелились.

— Ну что ж! Пойдем, Дики, хватит с нас, — она потянула мужа за рукав, и я передразнила ее:

— Правильно: пойдем, Дики. Ваша очередь проставлять — так что бегите быстрее.

— Ну, ну, — примирительным тоном произнес муж, а я, раскинув руки, продолжала:

— Дуй отсюда побыстрее! А то она устроит тебе дома головомойку!

Миссис Райт начала смеяться, но я не присоединилась к ней. Пианист прекратил играть, все стали поворачиваться в нашу сторону. Хотя говорили шепотом, я смогла разобрать, как кто-то произнес:

— Не стоит пить, если не знаешь своей нормы. Позор. Сейчас она разойдется.

Я повернулась к неизвестному говорившему и закричала:

— Да, я сейчас разойдусь, если ты будешь, черт побери, совать нос не в свое дело.