Страница 7 из 56
Морис (вопит). Бабах…
Мотл (играет). А! Я так и думал!.. Вам легче изменять, чем раскаиваться!.. Вот под какой удар подставляет себя армия, принимая ваших в свои ряды: на стыд и бесчестие обрекает она себя!
Мишель (читает по тетрадке). Вам ли, майор, говорить о бесчестии? Вам, кто обвиняет меня в измене без всяких оснований? Вам, кто требует, чтобы я покончил с собой, в то время как я не совершил никакого проступка и не знаю даже, о чем, собственно, идет речь… У меня нет никаких причин бояться чего бы то ни было, даже и военного трибунала; что до моей родины, которую я боготворю, то я готов отдать жизнь за нее, но сражаясь с врагом, а не так!
Мотл (играет). Наденьте наручники на изменника!..
Морис. Прошу тебя, Мотл, сделай хотя бы жест!
Мотл. Какой жест? Кому? Никого нет!
Морис. Будет солдат, ты его подзовешь жестом, а он наденет наручники…
Мотл. Почему же его нет?
Морис. Эти детали добавляются в самый последний момент!
Мотл. Ну тогда и я сделаю этот жест в последний момент!
Морис. Пожалуйста, Мотл, что тебе стоит? Если никто не будет стараться…
Мотл. Вот это мило, мало того что я играю всех сволочей в этой пьесе, меня еще и поносят за то, что я не делаю жеста кому-то, кого попросту нет… Ладно…
Вздыхает и делает неопределенный жест, как будто бросает через голову все свои огорчения.
Наденьте наручники на этого изменника!.. Так хорошо?
Мишель (читает по тетрадке). Наручники? Мне? Офицеру французской армии? Как пережить подобное оскорбление? Майор, честью своей, женой, детьми клянусь вам, я невиновен и ничего не знаю о том, что мне вменяется в вину!
Морис. Хорошо, пока остановимся здесь.
Арнольд. Что, перерыв?
Морис. Да, перерыв!..
Все садятся у печки. <b>Залман</b> наливает чай. Пауза.
Арнольд. Если была бы хоть капелька водки, можно было бы…
Залман. Никто не запрещает ее принести…
Арнольд. О, я-то не пьянчужка какой-нибудь!.. Могу обойтись… Пусть другие приносят, если хотят…
Морис, прихлебывая чай, ободряет Мишеля, который кажется обескураженным.
Морис. Ну, что ты хочешь… постепенно все получится, потихоньку дело продвигается вперед… Кое-что и сейчас уже хорошо, даже отлично. Вот эта сцена, к примеру…
Мотл. Я согласен, а когда еще у него будет…
Морис (прерывает его вежливо, но твердо). Прошу тебя, не надо об этом!
Мотл. Ладно, ладно… не буду… но все же костюм, он свое берет…
Морис. Кстати, скоро ли будут готовы костюмы?
Мотл. Доверься мне! Останешься доволен…
Морис. Ты используешь гравюры?
Мотл. Я?
Морис. А кто же еще? Я ведь тебе дал гравюры? Ты их смотрел?
Мотл. Так, посмотрел…
Арнольд. Прямо или косо? (Смеется.)
Морис (Мотлу). Они будут похожи?
Мотл. Что?
Морис. Будут ли похожи костюмы на те, что нарисованы на гравюрах, которые я тебе дал?
Мотл. А почему они должны быть похожи?.. Старые гравюры, чуть ли не заплесневелые… пфуй… (Жест отвращения.)
Морис. Это гравюры того времени. Французские офицеры в 1895 году были одеты так, как на этих гравюрах!
Мотл. Та, та, та, та!
Морис. Что «та, та, та, та»? Говорю тебе, они были одеты так!..
Мотл. Ладно, ладно, предположим, они были одеты так, что дальше?
Морис. Ничего, ты делаешь костюмы, ориентируясь по возможности на эти гравюры, как мы и договаривались…
Мотл. Я ориентируюсь, ориентируюсь, именно так… форма будет такая же…
Морис. И цвет тоже!..
Мотл. Ну, это… (Залману.) Немножечко сахару, пожалуйста…
Морис. Что «ну это»? Что «ну это»? Что все это значит?
Мотл (спокойно, выпив глоток чаю и откусив сахару). То это: форма — да, цвет — нет!
Морис. Ты спятил? Он что, спятил?.. Я специально купил эти гравюры, чтобы у тебя был образец!
Мотл. Благодарю за доверие… А ты хотел бы, чтобы я пригласил режиссера, настоящего, чтобы у тебя был образец?
Морис. При чем здесь это? Речь идет о верности действительности, об истине! Костюмы были голубые, они должны быть голубые… во имя исторической правды!
Мотл. Да кому нужна твоя историческая правда? Лично я открою тебе одну истину, самую подлинную: у меня много лет лежит отрез чистой шерсти прекрасного качества, но красный… голубого у меня нет… Вот какова правда! Костюмы будут красные!
Всем.
Красный цвет для офицерского мундира, разве это плохо?
Ответная реплика присутствующих, скорее одобрительного характера.
Морис. Красный?
Мотл. Ну, скажем, гранатовый, чтобы быть точнее. Но гранатовый отличный, не такой, как бывает, линялый или замызганный, нет, гранатовый густой, теплый, гранатовый, как цвет граната!
Морис (глуповато хихикая). Ты что, смеешься? Хочешь меня разыграть?
Мотл. Я?
Морис (орет). И перестань переспрашивать по всякому поводу, как говорящая ворона…
Мотл (показывая на него пальцем). Глядите на него… Глядите-ка… Можно подумать, что я бросил ему в суп дохлую крысу… Красный, сударь, красный, и с пышными эполетами с золотой бахромой… В таком-то костюме и самый маленький из карликов почувствует себя великаном!
Показывая на Мишеля.
Как только он в него влезет, персонаж войдет ему в плоть и в кровь, начнет жить в нем, кипеть, и вот тогда-то он вскричит: «Невиновен, невиновен!» — по-настоящему искренне и убежденно, так что нас всех прошибет слеза и мы начнем рыдать, рыдать… Да, да, держу пари, держу пари… Костюм в театре — это все, все… остальное — вздор и чепуха!
Морис. Мотл, Мотл, давай поговорим спокойно! Твой красный, или, как ты говоришь, гранатовый, отрез ты аккуратненько положи в нафталин, и он полежит до нашего следующего спектакля, в котором, клянусь тебе, ты сможешь непременно его использовать, мы специально выберем пьесу на этот красный цвет, но сейчас мне нужны костюмы голубые, голубые, как на гравюре…
Мотл (некоторое время смотрит на него, короткая пауза, потом говорит). Скажи мне, это что, каприз или навязчивая идея?
Морис. Мотл, в последний раз повторяю тебе, что костюмы солдат и офицеров французской армии в 1895 году были…
Мотл (прерывая его). Знаю, знаю, они были голубыми, бесповоротно голубыми!.. Но здесь никто, кроме тебя и меня, никогда не будет иметь случая увидеть вблизи ли, издалека ли ни твои чертовы гравюры, ни твоих солдат 1895 года, тем более — офицеров; а если ты оденешь их в гранатовые мундиры, каждый скажет: глянь-ка, французские солдаты и офицеры носили гранатовые мундиры… И еще они скажут: что ни говори, а французы имеют вкус; это что-то такое особенное — французский шик, пехотинцы в гранатовых мундирах — какая элегантность!.. А если, не дай Бог, какой-нибудь тип скажет: стоп, пардон, французские солдаты 1895 года носили голубое, а не гранатовое, никто ему не поверит, он будет выглядеть сумасшедшим или лгуном… «Что, в голубом, как наши крестьяне, солдаты польской армии?» И ему придется взять свои слова обратно и покинуть зал… Где же будет тогда истина? И потом, между нами говоря, голубой ли, гранатовый, черный, серый, зеленый — что это изменит? Жаба останется жабой, солдат останется солдатом, какого бы цвета ни была его спина! Чтоб они все сдохли в аду в страшных мучениях, эти бандиты, которые только и умеют, что воевать, чтоб они не нашли нигде покоя, чтобы день и ночь являлись им все сироты и все несчастные, которых они обрекли на нищету и отчаяние, за исключением, конечно, тех, кого завербовали силой, несчастные ребята, они здесь ни при чем, такие же жертвы…