Страница 24 из 38
— Это не причина.
— А то, что я вам рассказываю самую прекрасную в мире историю, это причина?
В ту самую минуту, когда Провиденс запрашивала у авиадиспетчера разрешение на вылет из Орли, до нее дошло, что ее просьба совершенно бессмысленна. Людей сажают в психушку и за меньшее. Наверное, ей следовало остаться в сумасшедшем доме версальского монастыря и мирно кончить там свою жизнь за вязанием трикотажных одежек с запахом сыра и подсчетом очков метателей зеленых помидоров в игре в петанк. Тем не менее она не поддалась унынию, загнала поглубже свою гордость, закончила речь и стала ждать ответа диспетчера.
Ответа не последовало.
— Я вовсе не хочу мешать вашему трафику, месье диспетчер, — пояснила она, желая его успокоить, — просто смотрите на меня как на еще один самолет. Я полечу достаточно низко, чтобы не попасть в пепельное облако. И потом, если нужно уплатить аэропортовый сбор, то нет проблем — вот, держите.
И она протянула молодому человеку свои пятьдесят евро, которые до этого комкала в левой руке.
«Смотреть на нее как на еще один самолет в принципе совсем не трудно. Эта девушка — настоящий истребитель!» — подумал Лео.
— Не знаю, достаточно ли этого, — добавила Провиденс, — но больше у меня все равно нет.
Поскольку диспетчер никак не реагировал, она состроила самую жалобную гримаску и назвала свое имя, чтобы пробудить к себе сочувствие. Она почерпнула этот прием из одного американского фильма, где мать неустанно твердила в средствах массовой информации имя своей похищенной дочери, чтобы преступник относился к ней не как к абстрактному предмету, а как к реальной маленькой девочке. Таким образом Провиденс старалась доказать, что она — не просто обыкновенная почтальонша в цветастом бикини.
От диспетчера пахло безграничной добротой и все тем же марсельским мылом. И, поскольку он выглядел восприимчивым, молодая женщина рассказала ему свою историю. От того самого эпизода с аппендицитом в Марракеше вплоть до нынешнего дня. Не упустив ни единой мелочи из этого знаменательного приключения.
— Она умирает, Лео! — сказала она напоследок. И по ее щекам градом покатились слезы, мерцающие, как тысячи жемчужинок. — Заира — это все, что есть у меня в жизни.
Диспетчер подумал: у этой молодой женщины такое же большое сердце, как у реактивного двигателя «Аэробуса А-320» (у каждого свои аналогии). Он собрался ей это сказать, но решил, что вряд ли она поймет. А может, даже сочтет нелестным такое сравнение. Ведь, если вдуматься, в двигателе «Аэробуса А-320» и вправду нет ничего романтического или поэтичного. Сам-то он, конечно, считал этот самолет шедевром технической мысли, идеальным сплавом хрупкости (одна замороженная курица запросто могла разрушить лопасти мотора) и мощи (сила реактивной газовой струи могла поднять в воздух многотонный самолет!).
Лео одолевали сомнения. Разумеется, он ни минуты не верил в то, что его почтальонша способна летать. Человек по определению не может летать самостоятельно. Это основной закон физики, и Лео верил в этот закон больше всего на свете. Такова была его профессия, его религия. Он был инженером по контролю за воздушной навигацией, сокращенно ИКВН, как говорили на авиажаргоне, человеком науки, который верит в реальные явления, а не в химеры. Но что-то ему подсказывало, что сейчас все встанет с ног на голову, ибо эта женщина буквально очаровала его. Очаровала и зачаровала. Она обладала каким-то неотразимым обаянием. Во-первых, у нее была самая прелестная огорченная мина, какую он видел в жизни. Во-вторых, его не оставили равнодушным ее ноги, ее тонкая талия, ее белая, чуть позолоченная загаром кожа, маленькие ручки и, главное, хрупкие запястья. Да-да, именно эти хрупкие запястья, такие изящные. И такой совершенной формы. Если бы он дал себе волю, то вынул бы линейку, чтобы измерить их и убедиться, действительно ли они так миниатюрны, как кажется со стороны. Ибо когда-то он поклялся себе, что женщиной его жизни станет только чемпионка мира по хрупкости запястий. И что именно по этим характеристикам он ее и распознает. Этой странной манией Лео навлек на себя множество саркастических насмешек своих коллег. Мы живем в обществе, где пристрастие к толстым запястьям более распространено, чем пристрастие к тонким. Короче: увидев запястья стоявшей перед ним молодой женщины, он подумал, что наконец нашел идеальное создание, которое искал всю жизнь и с которым мечтал провести короткий остаток своего существования, отмеренный ему судьбой.
Откуда в ней столько силы, воли и любви, чтобы вообразить себя способной взлететь в небо? Эта наивная уверенность, столь чуждая нашему грешному миру, поразила его до глубины души. А какое прекрасное тело! Какая прекрасная душа!
И Лео решил дать ей шанс. Просто из желания посмотреть, что она будет делать, оказавшись на взлетной полосе. В конце концов, поле-то свободно. Самолеты стоят на приколе, и аэропорт уже закрыт. Все лучше, чем сидеть в своей будке и ждать у моря погоды. Да и общество этой женщины было ему очень приятно. При взгляде на нее его сердце трепетало. И этот сердечный трепет был вполне невинным и приятным.
Лео был тронут тем, что она называла его по имени. Но в то же время он думал о своей работе, о реакции начальства, о грозящем ему дисциплинарном взыскании за то, что он допустил эту особу в свой кабинет и сейчас проведет ее на взлетное поле.
Мир кружился с сумасшедшей скоростью.
И его голова — тоже.
На какое-то мгновение он вспомнил себя маленького: отец привел его в парижский Пантеон и с улыбкой сказал, указывая на маятник Фуко, колебавшийся на тросе над пустотой: «Перед тобой единственный, уникальный ориентир в пространстве. Мы живем в мобильном мире, где нет ничего постоянного, ничего вечного. В нем все меняется и вокруг нас, и внутри нас, притом с сумасшедшей скоростью. Если ты сможешь найти среди этого хаоса свой ориентир, держись за него до последнего.
Он поможет тебе в минуты сомнений, когда все вокруг тебя — твой дом, твои привязанности, твои привычки — начнет рушиться. Я нашел такой ориентир в твоей маме. Она — мой неизменный ориентир, моя опора, мое прибежище. Мой личный маятник Фуко».
И Лео решил, что начиная с этого дня Провиденс станет ориентиром в его вселенной.
Правда, отношения с этим ориентиром пока что складывались неважно, поскольку он (ориентир) собирался навострить лыжи, то есть отправиться в путешествие, оставив между ним и собой две тысячи километров.
Но Лео дал Провиденс разрешение на взлет.
Ему не терпелось помочь ей встретиться с дочерью. А главное, не терпелось увидеть своими глазами, как эта женщина в бикини взлетит к облакам, хотя он ни секунды не верил в успех. Она набросилась на него и поцеловала в щеку возле губы, а потом пылко обняла и прижала к груди. У нее была такая нежная кожа. И как же красиво выглядело это сочетание их разных по цвету рук! Словно молочная капля на черном лоснящемся блюдце его ладони. «Спасибо вам!» — сказала она ему, вложив в это слово весь жар своего сердца, все сияние своих прекрасных золотистых глаз. Потом посерьезнела и спросила, что ей делать дальше.
Диспетчер надел наушники с микрофоном, прослушал эфир и произнес несколько слов по-английски, обращаясь к пилотам иностранных самолетов, стоявших на взлетных полосах с момента закрытия аэропорта. Затем он с улыбкой обратился к Провиденс:
— Ну вот, путь свободен. Не поднимайтесь слишком высоко. Чем выше вы взлетите, тем ниже будет температура воздуха, а вы слишком легко одеты. И потом, не забывайте, что на большой высоте мало кислорода. Вы и сами это скоро заметите. А теперь я провожу вас на взлетную полосу.
Почему он взял на себя труд давать ей подобные советы? Она же все равно ни на миллиметр не оторвется от асфальта, а он ее наставляет так, словно уверен в ее способности достичь стандартной крейсерской высоты в тридцать тысяч футов.
— Я так и знала, что вы мне поможете, — ответила она с самой ласковой и обольстительной улыбкой.