Страница 23 из 33
— Что скажешь, Андрэ? — подыгрывает Гаузнер.
— Меня оговорили. Я знаю, кто это сделал — Филипп-Удильщик! Он стырил пайку у Зулуса, а свалил на меня! Не верьте Удильщику, он за сантим родную сестру пошлет на панель... Я не радист, дорогие господа, светлым небом и завтрашним днем клянусь вам — я не радист...
Рейнике достает из маленького карманчика новую сигару и разминает ее над ухом — мягкий треск говорит ему, что сигара хорошо просушена. Месяца два назад он дорого бы дал за то, чтобы радист развязал язык, но сейчас показания не имеют особой цены. Гауэнер опоздал со своим подарком.
— Смешно, господа! — говорит Рейнике и встает.— Четыре человека тратят часы, уговаривая паршивца спасти свою жизнь. Мейснер! Засеките время — если через три минуты он не изменит поведения, отправьте ого в камеру и проследите, чтоб это была настоящая одиночка, а не спальня с голландскими простынями.
— Ты слышал, Андрэ?
Гаузнер перегибается через стол и карандашом приподнимает подбородок радиста; Шустер с брезгливым видом отворачивается, словно говоря: «Без меня, господа, только без меня». Мейснер снимает с руки браслет с часами. Кладет на стол.
— Смотри сюда, Андрэ! Пятнадцать секунд уже прошло... Двадцать... Двадцать пять...
Все то же самое,— скучая, думает Рейни-ке.— Гаузнер-то потеет всерьез, ему кажется, что, расколов радиста, мы приобретем невесть что! А что он может дать? Устаревшие данные о связи? Какие-нибудь адреса... Резидента он наверняка не знает. Никто из радистов не знает — такой уж принцип в этой группе... Но Райле-то, Райле! Принес яичко и — ко Христову дню. Не пожалел. А почему, собственно, не пожалел? Что-то пронюхал или так, на всякий случай?»
— Минута тридцать,— говорит Гауэнер.
Рейнике, стоя у окна, рассматривает часового у входе в особняк — сверху его каска кажется перевернутой ночной вазой, не хватает только ручек.
Не оглядываясь и не повышая голоса, Рейнике произносит, словно для самого себя:
— Дюпле... Дюран... АВС...
— Минута пятнадцать.— вторит Гауэнер.— Ты, кажется, решился, Андрэ? Браво!
««Поздновато»,— думает Рейнике и вычерчивает на запотевшем стекле крест. Поворачивается... Человек — пустотелый волчок: крутится, жужжит, скользит на ровном, пока не споткнется о бугорок, не запнется, чтобы упасть и умолкнуть. Андрэ споткнулся об АВС — никак не ждал, что и это известно! Дюпле — Дюран — АВС. Легран и есть Дюран? Господи, как примитивно и как трудно было, однако, дойти до этой простой мысли.
— Дать тебе бумагу, Андрэ? — говорит Га-уэнер.— И что же ты напишешь?
— Что ты свинья и сын свиньи! Что я плюю на тебя! Что... Ох!
Надо сознаться — Мейснер умеет бить. Один удар, и рот Андрэ словно провалился. «Чертовски скучно,— думает Рейнике и смазывает ладонью крест на стекле.— Одно и то же. Всегда одно и то же».
Мейснер по команде Гауэнера выволакивает радиста за дверь.
Рейнике щелчком вгоняет в рукав высунувшийся манжет. Говорит:
— Бедновато, Фридрих. Плохие актеры и бездарные декорации. Зрители вроде нас были здесь явно ни к чему. Согласен?
— Не все сразу!
— Верно, не все. Значит, надеешься на завтра? А не отдохнуть ли нам, господа?
— Не понял...
— Сейчас поймешь.
Хорошо, что Гаузнер спокоен. Старая школа — плевки арестованных и ругань отлетают от него, как пуля от танковой брони. Значит, можно говорить коротко, не разжевывая, дав комиссару простор для выводов и догадок.
— Возьми сигару, Фридрих, и слушай. Сейчас сюда приедет Райле. Не один. Он привезет господина по имени Гранжан и по профессии бухгалтера.
— Осведомитель абвера?
— Что ты, Фридрих! Кагуляр!.. Очень идейный господин и истинный патриот — такой искренний, что на тайных собраниях сидит не иначе как во фригийском колпаке!.. Мсье Жюль был его другом, а резидент Центра — шефом по АВС. Фантастические связи, не так ли?
— Чертовщина какая-то!
— В ней надо разобраться. Райле нашел его и дает нам. Пока я знаю одно: Легран из «Эпок» был владельцем конторы АВС и носил имя Дюран, а Жюль представился Гранжану как Дюпле.
— Дадим запросы?
— Разумеется. Ты ими и займешься. Дюпле где-то жил, ел, спал. Дюран — тоже.
— Там, где он был, его уже нет.
— Есть следы. Мне ли тебя учить?
Иногда это нужно — дать своим сотрудникам тихую встрясочку, на полутонах, без грубости. Гаузнер, выйдя на Андрэ, кажется, решил, что сорвал банк, потому и пригласил на допрос бригаденфюрера и готовился, как бурш перед экзаменом: ключ Морзе, фотография Дюпле, даже о мозолях не забыл... Райле, в свою очередь, тоже лезет в фавориты. Гранжан — его «джокер», пятый туз в колоде, а мы чем ударим? Oп: Луи Андрэ — вот наш ход. Уж Шустер — будьте уверены! — доложит в абвере, что радист у нас. Молчит? Не беда. Сегодня заключенный плюет следователю в лицо, а завтра лижет пятки... Словом, выходит, мы квиты, полковник,— Андрэ на Гранжана, ход на ход...
Шустер большими пальцами разглаживает складки под поясом.
— Я откланяюсь, бригаденфюрер? У меня в ремонте три пеленгомашины. Моторы изношены, и аппаратура шалит — слишком много тряски.
«Торопишься к Райле?»— соображает Рейнике, но не находит предлога, под которым можно было бы удержать майора.
— Свободны. Хайль Гитлер!
Шустер по-гусиному вытягивает шею и выходит; шаги его гулко разносятся по пустому коридору — в том крыле, где сидит Гаузнер, нет дорожки. Рейнике прислушивается и, дождавшись тишины, с дружеским укором говорит Гаузнеру, грызущему ноготь:
— Зачем ты вызвал его, Фридрих? Мало нам Мейснера?
— Мало.
— Тогда будь спокоен — Райле сегодня же отрапортует в Берлин, что ты оскандалился с допросом.
— Чего же лучше?
— Дурно шутишь, Фридрих.
— В делах нет места шуткам, бригаденфюрер. Пусть Райле докладывает, а Мейснер дудит с ним а унисон. Этого я и добиваюсь. Помните павильон, бригаденфюрер? Я имею а виду— помните, что мы взяли в нем?
— Ничего особенного.
— Ничего, кроме настенного календаря! Чистенького, без отметок и именно потому показавшегося всем случайной находкой, не связанной с делом. Все тогда сошлись на этом, в том числе и я. А потом я пораскинул мозгами и спросил себя: зачем? Зачем нужно держать в радиоквартире календарь?.. Сейчас он уже не чистенький, а скорее черненький — так долго я его мусолил. И он — будь я проклят! — заговорил. Время восхода и время захода — школьная арифметика, а в итоге — частоты для каждого дня...
— Что? Ты уверен?
Рейнике невольно оглядывается на дверь.
— Уверен,— говорит Гаузнер.— И не только в этом, но еще и в том, что календарь рассказал не все. Надо с ним помудрить. Где частоты, там может оказаться и расписание сеансов... Мало материала, бригаденфюрер; два десятка случайных радиограмм, разрозненных и часто неполных.
— Когда ты прочел календарь?
— Сегодня утром... Совпадение?
— Удача, Фридрих!.. Одно неясно: зачем тебе Шустер?
Складки на лбу Гаузнера тяжело нависают над бровями.
— Факты можно толковать по-разному. Вы поздравили меня с удачей, а Канарис, если передернет, обвинит в государственном преступлении. Что стоит ему изложить историю так: некто Гаузнер и некто Рейнике, люди, близкие Кальтенбруннеру, сводя счеты с абвером, умышленно умолчали о назначении календаря. Два месяца молчали! Беретесь вы, бригаденфюрер, доказать, что решение найдено только сегодня, а не вчера или неделю назад?
— Да, неприятно.
— Куда уж! Сегодня днем я пошлю программу частот на улицу Курсель. Шустер видел радиста и решит, что тот заговорил. Разве не изящно?
22. Февраль. 1944. Женева, рю Лозанн — рю Альберт Бертран.
Когда держат четыре руки, трудно сопротивляться. Бергер пробует стряхнуть того, что справа, но схватили цепко — до хруста в вывернутых костях. И Кунца нет! Кунц в отеле, дежурит у телефона.