Страница 74 из 106
Да нет, не сам он порвал с родной стороной. Нужда заставила родителей покинуть деревню в начале пятидесятых годов. С помощью дяди купили они маленький деревянный домишко на окраине города, с его же помощью подыскали работу: отец устроился охранником, мать уборщицей, а Игорь — на мебельную фабрику. Совсем оторвались от земли, если не считать, что ходили по ней, как и другие.
А дальше все пошло как у людей. Женился, сестры вышли замуж. Получил квартиру. Схоронил родителей. Женил двух сыновей и отдал двух дочерей. А недавно схоронил и Майрук, жену свою, ушедшую в одночасье. Да и себе место рядом с ней выкупил…
Если посчитать, сколько времени прошло с той поры, как он упал с черемухи, сколько дней сменилось ночами, зим летами, так ой-ей-ей… Если подумать да припомнить все, то не сорок лет, а три раза по сорок…
— Ой-ей-ей, — вздохнул он вслух, чтобы отогнать ненужные думы. Скрипя пружинами старой койки, грузно опустил ноги на пол, нащупал тапочки. Умывшись, поставил чайник и только после этого открыл дверь в комнату, которую вполне можно принять за мебельный магазин. Вся она заставлена буфетами, комодами, книжными шкафами, бюро, секретерами. И между всем этим антиквариатом лишь маленькие проходы, чтобы можно было пройти и осмотреть каждую вещь, пощупать руками. Это необходимо, ведь мебель не нынешняя, не стандартная — штучная, сделанная мастером. Да в основном благородного красного или черного дерева. Хозяева приносили ее рассохшейся, побитой, с недостающими частями, незакрашенной масляной краской — короче, совсем бросовой на дилетантский взгляд. А Игорь Петрович, оценив, сразу определял: эта в комнате будет стоять после ремонта, а эта у верстака перетолчется, пока хозяева не заберут. Ну и работа, соответственно, разная. Если здесь в ходу шпон, клей, лак, то там — натуральное дерево нужной породы, цвета и фактуры, пропитка различная, полировочка — работа тонкая, кропотливая — ходишь, как за малым ребенком, каждую пылинку сдуваешь. Но и вещь получается — чудо! Хозяин лишь руками разведет: ходит вокруг, охает, ахает, дунуть боится. Потому и с оплатой не торгуется.
И сам Игорь Петрович частенько заглядывает на четвертую полосу городской газеты, ищет объявления о продаже старых домов. Найдет адресок — и тотчас мчит туда. Ходит по комнатам, ищет мебель. Ничего не понимая, хозяева недоуменно поглядывают на него: что за странный покупатель, на дом и не смотрит. А он увидит что-либо стоящее — аж сердце подпрыгнет, глаза загорятся. «Сколько?» — спрашивает. Хозяева лишь руками машут: «Да что вы, вот будем переезжать — выбросим эту рухлядь». Но Игорь Петрович уже и деньги вытащил. «Нет, нет. Зачем деньги? Так берите, не жалко, — говорит какая-нибудь старушка. — Я ведь и за вещь это не считаю. Вон даже горячую сковородку ставлю…» Сапсайкин все же сует пятерку, быстренько находит машину и увозит вещь домой. Когда купит что-либо стоящее — спать ночью не может, все представляет, какой она будет, эта мебель, после ремонта, что и как нужно сделать, где такого материала достать, кому предложить после реставрации. Работает день и ночь, до устали, но сделает так, что комар носа не подточит — не узнаешь бывшую развалюху, дни которой были сочтены, а будущее вырисовывалось вполне определенно — свалка и костер.
Такие-то вещи и стоят в большой комнате, окна которой занавешиваются днем тяжелыми шторами, чтоб, не дай бог, солнце не попало, чтоб температура и влажность были постоянными: мебель не любит резких перепадов, может рассохнуться, набухнуть, новые части от этого покоробит, ведь не всегда они в достаточной мере просушены — сушить древесину для мебели нужно годами, да при условиях особых, да с гнетом, да постоянно поворачивая, чтоб не было внутренних напряжений в заготовке, чтоб не скручивало ее, не коробило, не гнуло дугой.
Вторую комнату Игорь Петрович превратил в мастерскую. У стены верстак. На подоконнике стеклянные и жестяные банки с морилкой, пропиткой, лаком, ковшик с клеем на электроплитке. На полочках, в деревянных скобах на стенах различный инструмент. Глаза разбегаются. Долота, различной ширины стамески, ножовки, лучковые продольные и поперечные пилы, дрели, коловороты, буравчики с целым арсеналом сверл и перок, рейсмусы, угольники, транспортиры, циркули, метры деревянные и металлические, уровни, рубанки различного размера и назначения, тяжеленные фуганки, винтовые выборки, великое множество фальцовок различной конфигурации, которые приходилось иногда изготавливать специально, чтоб стругнуть фигурную планочку, всего-то одну, всего-то с метр, с полметра длиной, киянки и кияночки, абразивные круги, бруски, рулоны шкурки, от грубой вплоть до самой нежной, самой ласковой и тонкой, с микроскопическим зерном и многое, многое другое. И все в идеальном порядке, все аккуратное, точное, приятное для глаза и для руки, острое настолько, что порежешься и не почувствуешь, заметишь порез, лишь когда кровь выступит. Под верстаком, на специальных козлах у стены, на полатках под потолком хранится материал: доски, бруски, фанера, шпон. В большинстве липа для обычных поделок, но есть и особое дерево: простой и мореный дуб, граб, бук, ясень, карельская береза, кавказский орех и даже экзотические сандал и палисандр. Всех цветов, всех оттенков, от шелкового нежно-палевого ясеня до гранитной черноты и холодности мореного дуба, всех фактур и рисунков. Это тоже проблема. Что-то он достает сам, что-то выкупает на фабрике, а что-то приносят заказчики. И расходует он материал очень экономно, тогда лишь, когда без древесины не обойтись: для дорогих и разбирающихся в деле заказчиков.
Иным же наклеишь шпон на липу — и сойдет. Вид есть и ладно.
Попив чаю, Игорь Петрович принимается за работу. Сегодня спешить на фабрику не надо — вторая смена. Можно заняться заказом Ивана Ивановича. Старик еще тот, понимает толк. Как-то побывал Игорь Петрович у него в квартире, комод реставрировал, так позавидовал. Вот где мебель так мебель! А сейчас старик привез ему инкрустированный столик мореного дуба. Ножка подломилась. Очень уж сокрушался Иван Иванович. Разрешил он внуку свадьбу отпраздновать у себя в квартире — и вот результат. Обещался послезавтра прийти.
Игорь Петрович достал заготовку — уже обделанную рубанком до нужного размера новую ножку черного дуба (пришлось раскошелиться, доставать из своих запасов), закрепил ее в верстаке. Взял один фуганок, повертел его, посмотрел, отложил. Снял другой — тяжелый, дубовый. Долго устанавливал лезвие: все ему казалось не так — то криво, то много, то слишком мало высунулось лезвие. Взялся, наконец. Как по мылу скользнул фуганок — ни стружечки. Другой бы кинулся подбивать клин, мало, мол, дал зазору, а он нет! В самый раз! Тут особое чутье нужно. И точно: поелозил еще чуток, посшибал микроскопические неровности — пошла стружка. Да стружка ли — тончайшая, почти прозрачная лента древесины, сминающаяся под собственным ничтожным весом. Все! Грань заблистала, засияла скользящим отсветом на своей холодной и строгой черноте. Камень! Никакой полировки не нужно, только испортишь.
Отфуговав противоположную грань, снова зажал ножку в верстаке, подложив под чистовые стороны тонкие липовые планочки. Не потому, что зажим не дает прямой угол, нет, он строго отрегулирован, не потому, что можно поцарапать зажимом ножку, ее хоть молотком бей, ни следа не останется на этом чугунной твердости дереве, а просто по необъяснимому какому-то душевному движению, стремлению к аккуратности и любовному отношению к драгоценному материалу.
Но что-то мешало работать, беспокоило. Не сон ли этот? А ведь и верно: голова об одном думает — о заказе, а в глазах, в сердце другое. И будто видится: сердитый глаз отца, мать на пороге клети, настороженная, словно окаменевшая, и сам он — идет босиком по дороге в Большое Акашево за футбольным мячом. Зеленая трава по сторонам, ласковая горячая пыль под ногами, черемуха, синее небо, свежий воздух родимых просторов, запах сена, вкус спелой черемухи во рту…
Игорь Петрович тряхнул головой. «Что за черт? Почему так разволновался? Старею, старею… Отпуск, что ли, взять? Съездить в родную деревню? Да только кто там меня ждет? Все связи порушены. А ведь встречал в городе кое-кого из ровесников — приглашали в гости. Но это так, к слову. Разве приглашают ни с того ни с сего полузнакомого, а по сути почти чужого человека? Может, к дочери махнуть, в Казань?.. Проклятый сон, растревожил только…»