Малиновые облака

Так и не окончив работу, отправился на кухню. Налил чаю. Да что же такое? И чай не пьется, и дело стоит. Ну, возьму отпуск. И что? Вот так же сидеть, сложа руки и томясь от безделья? И надо же привидеться такому сну, когда работы по самое горло?! Облокотясь о подоконник, посмотрел в окно. Небо чистое, синее-синее, солнце светит — в лес, на луг, на берег речки зовет. Народ под окнами ходит туда-сюда. Не работают все, что ли? Или в отпусках? Столько бездельников — просто удивительно. А может, так и нужно жить: поработал — отдохнул хорошенько, можешь по улицам походить, на скамейке посидеть, съездить куда-нибудь…

И вдруг будто в голову ударило: вскочил, оделся быстренько и — за дверь. А в сердце веселье, ликование какое-то, какого не припомнить: было ли когда, разве что в детстве? На лестничной площадке столкнулся с соседом.

— Добрый день, Игорь Петрович!

— Добрый день, — улыбаясь, ответил Сапсайкин и неожиданно спросил: — Постой-ка, как тебя зовут?..

— Алексей Николаевич, — удивленно ответил тот и поправил рукой влажные волосы. Видимо, с Кокшаги шел: свежий, розовый, в спортивном костюме и с полотенцем в руках. — Ты что, забыл? Соседа забыл? Да-а-а… Бегать, бегать надо, глянь, какой кругленький выставил! — весело засмеялся он и похлопал Игоря Петровича по животу. — Давай-ка завтра с утра и начнем, а то мне скучно одному бегать. В здоровом теле здоровый дух, слышал? Бег избавляет от лишнего жирка и от липших проблем. Так-то!

«И что же я, дурак, спрашивать полез? Выставил себя на посмешище, — недоумевал Игорь Петрович, выходя на улицу. — Что мне его имя?..»

С отпуском проблем не было. Директор, услышав о его желании отдохнуть, предложил даже горящую путевку на Балтийское море, как передовику, лучшему столяру комбината. Но он отказался. Зачем ему море, когда у детей родных в гостях, считай, еще ни разу не бывал? А как бы хотелось к младшей, к любимице своей съездить. Да ведь далеко, на краю света почти — на берегу Охотского моря. Эва куда забралась!

Часов в девять утра он уже сидел на привокзальной площади, на скамейке под кленами, а мысленно — мчался в автобусе к Казани, оставляя по обе стороны шоссе шелестящие листвой леса. Он уже почти вошел в квартиру, уже надумал было нажать черную пупочку звонка перед дверью, как словно ударило в голову: «Да ведь она же на работе или ушла куда! Как встретит, что скажет? Даже не предупредил ее, Зину-то!..»

Он вздохнул. А сердце ноет и ноет, грызет его что-то. И вот уж начал ругать себя, за то что купил билет, что взял отпуск. «Что случилось? Что это выбило меня из колеи? Какой бес попутал? Ведь жил и жил себе. Правильно жил, хорошо. Все как на ладони: и сегодняшний день, и завтрашний. И на тебе! Сорвался!» — подумал он, а показалось ему, что произнес вслух. Поднял голову, осмотрелся. Нет, никто не слышал, никто не обращает на него внимания. Справа сидит молоденькая девушка, ест мороженое. Облизывает испачканные пальцы, а что на губах молоко — не чует. Слева старуха. Развязала носовой платок, пересчитывает медяки трясущимися пальцами. Прямо перед ним бегают с чемоданами и сумками люди, рядами стоят автобусы. А сверху откуда-то доносится казенный женский голос: «Объявляется посадка на автобус Йошкар-Ола — Куженер».

Игорь Петрович встал, прошелся вдоль перрона, читая надписи в окошечках на автобусных лбах: Сернур, Козьмодемьянск, Параньга… Самым последним в ряду стоял новый голубой автобус «Йошкар-Ола — Масканур». Масканур, Масканур… Да ведь это же… Ну да, в его родную сторонку. Проедешь 47 километров, сойдешь и сворачивай налево — всего-то восемь верст до милого сердцу Тонакпая.

И так это живо все представилось, так потянуло его хоть одним глазком глянуть на свою деревню, что Игорь Петрович побежал вдруг к кассам сдавать казанский билет.

— Девушка, милая, забирай этот билет. Дай на Масканур, до Тонакпая.

Кассирша, красная, потная, злая, подняла голову и долгим взглядом посмотрела ему прямо в глаза. Неожиданно и резко бросила:

— Что раньше-то думал? То одно им подавай, то другое. Через пять минут Масканур[15] не понравится, так куда попросишь? Может, сразу в Маскавынем[16] дать?

Но билет все-таки обменяла.

Схватив его, Игорь Петрович побежал к автобусу, направлявшемуся в Масканур. Заходил см последним. Люди еще не успокоились: переговаривались, усаживались поудобнее, переставляли с места на место свою поклажу, поглядывали на соседей — с кем придется ехать какого время рядом, можно ли с ним поговорить, не молчун ли какой попался в соседи? Какой же мариец сможет высидеть тихо длительное время, тут волей-неволей придется познакомиться — обязательно нужен ему собеседник: послушать умное слово, самому высказать, что на душе лежит. В автобусе слышна в основном марийская речь, разговаривают старухи и женщины средних лет. Мужчины молчат, сидят чинно.

Игорь Петрович отыскал свое место — рядом с какой-то старухой в национальном платье. Устроился, поглядывая вокруг. Настроение его поднялось, и он, сам не заметив как, разговорился с попутчицей. Спросил, худа едет, что в городе купила, к кому ездила. Спросил, как попасть в Тонакпай, где сходить, будто сам не знает. Марийцы всегда так. Люди они доброжелательные, ласковые, разговорчивые. Если не оттолкнешь, не обидишь злым словом — после небольшого вроде бы разговора обретешь друга. Все он для тебя сделает. А если предложишь дружбу — будешь вроде родственника, своим будешь. Игорь Петрович так понравился старушке своим к ней вниманием, так они поняли друг друга, что только и осталось в гости пригласить.

Старуха ехала до Масканура. Была в гостях у дочери. Везла внучатам, детям сына, городские гостинцы. Игорь Петрович уступил ей место у окна, закрыл форточку, чтоб не дуло, пристроил удобно ее котомку. И сейчас она и в самом деле уже звала его погостить. Всю дорогу говорили и говорили. Выясняли, кто были родители, откуда родом, где еще у них есть родственники — прочесали всех от Топакная до Масканура на четыре колена. Будь дорога подлиннее, непременно нашли б того человека, через которого оказались бы родственниками. А что, вполне вероятно. Разве мы не дети одного народа? Разве не один у нас язык, не одна кровь, не одно имя?

Будто с матерью прощался с ней Игорь Петрович, сходя на перекрестке шоссе и проселка. И долго стоял, глядя вслед уходящему автобусу. Затем направил свой взгляд в сторону родной деревни.

С дороги было далеко видно, до самого леса, синеющего грядой у горизонта. А до леса — все зелено, сочно, свежо. Цветут рожь и ячмень, курчавится горох, картофельная ботва стоит ровными грядами, будто протянули далеко-далеко множество зеленых рельсов и соединили их где-то у кромки леса.

И бегут по этой равнине тени от редких облаков, невесомые, мимолетные, как сон.

Игорь Петрович смотрел и узнавал и не узнавал эту местность. Вон там должна быть деревня Карсак. А ее нет. Вместо деревни — ровное ржаное поле. Далее — Пистер. Но вместо нее три-четыре домика среди деревьев — в точь как Экермучаш в свое время. За Пистером — Тонакпай, а дальше, на склоне холма, — Большее Акашево. Между ними нет уже никакой рощицы, где играли пацанами. И родную деревню не узнать. За околицей красуется громадный животноводческий комплекс, рядом блестят куполами округлые сенажные башни, за старой улицей в беспорядке раскиданы двухэтажные каменные здания на манер городского микрорайона. Все не так, все ново, необычно для глаза и памяти. И Акашево — сплошь каменное. Вроде бы, та же земля, та же обширная равнина, отороченная с трех сторон лесами, но все будто бы переместилось в сторону, все не на месте. Взять ту же бетонку, что ведет к комплексу. Раньше здесь была проселочная дорога, пересекавшая Карсак. Сейчас она ушла правее. Или это кажется? Разве угадаешь, где была деревня, по трем домикам? Игорь Петрович все стоял и стоял на обочине, все смотрел и смотрел, ища приметы, знакомые с детства. И показалось ему: не там сошел, совсем в другой — чужой! — стороне. И будто кто-то нарочно переместил деревни, деревья, овраги, рощицы, чтобы спутать его, окончательно отрезать от родимых мест.