Страница 34 из 106
Я орехов спелых жду.
Мой любимый друг на фронте,
Я — в тылу не подведу.
Солнце село, зорька встанет,
Утру солнечному быть.
Сгинет враг — и друг вернется.
Неразлучно будем жить…
Последний куплет Марина повторила, и девчата допели его вместе.
— Ну, спасибо, девочки, успокоили, усладили меня, — трогательно сказала Тачана. — Теперь всю ночь буду видеть во сне своего Ведота. Пошла я. Рано ведь утром вставать. Когда надо поиграть, так зовите, не стесняйтесь. К вам завсегда приду.
Но без Тачаны, без гармошки было уже совсем невесело. Девушки еще посидели немножко и тоже стали расходиться.
Попрощалась с подругами и Марина.
И — верно ведь говорила Ольга! — у дома ее дожидался Сергей. Он неслышно отделился от плетня, схватил Марину за руку.
— Зачем ты так? Неужели я совсем тебе чужой?
Марина не испугалась, не возмутилась — знала, догадывалась, что Сергей так престо не уйдет домой. Слишком самолюбив он, хотя и трусоват, и понести такое унижение, тем более от Тачаны, ему невмоготу.
— Теперь чужой, — холодно сказала она и высвободила руку.
— Ты многого не понимаешь, Марина, я все объясню тебе.
Девушка резко повернулась к Сергею:
— Ты людям объясни, а не мне! Все твои одногодки на фронте, отцы на фронте, а ты… а ты прячешься за бабьими юбками!..
— Я не прячусь, у меня — бронь. Да я же военный, в любое время могут направить на фронт.
— А ты сам, сам пытался написать рапорт… или что там у вас? Просился?
— Нет, не писал и не просился. Зачем лезть в пекло наперед батьки? Придет и мой черед. Куда-куда, а на фронт успеется!
— Эх ты! — искренне возмутилась Марина. — Какой же ты парень, как же я раньше тебя не разглядела?!
Марина гневно взглянула на понурившегося, безвольно опустившего плечи Сергея, и в душе ее шевельнулась жалость. Нет, слабохарактерная она, не может вот так запросто отчитать человека, к которому когда-то была — да что там была! — и сейчас далеко не равнодушна. Надо попытаться что-го сделать, надо спасти его от позора. Она взяла его за локти, почти умоляюще посмотрела в глаза.
— Послушай, попросись сам на фронт, не торчи здесь! Неужели ты не видишь, какое к тебе отношение? Ведь не только молодежь, старики вон… Даже Ефим Лукич…
Марика говорила сбивчиво, голос ее дрожал, она чуть не плакала:
— Если поедешь на фронт — провожу тебя как самого дорогого человека, как мужа провожу… И буду ждать тебя! Сколько бы ни пришлось — буду ждать! Слышишь меня, Сережа?
Марина чувствовала, как сильно-сильно колотилось в груди сердце, как западало дыхание, и от волнения она не могла говорить. Она смотрела на Сергея полными слез глазами, смотрела с нетерпением и надеждой. «Сейчас, сейчас он скажет! Он все поймет, милый Сергей, скажет: «Быть по-твоему, завтра пишу рапорт», — и упадет с души камень, будет легко и весело с ним, как в тот вечер свидания, когда он объяснился в любви».
Но Сергей молчал. Смотрел под ноги и молчал. Он боялся сказать, что, мол, здесь, в тылу, нужен, боялся, что от такого ответа Марина сразу уйдет. И попытался отвести разговор:
— Ну зачем ты так, сразу. Война ведь завтра не кончится. Вот разберусь в своих делах — и там увидим…
Он почувствовал, как руки Марины обмякли, медленно отпустили его руки и бессильно повисли, как плети. Она молча отвернулась от него, еще постояла минуту, по-детски обиженно швыркая носом, и, свесив голову, устало пошла к калитке.
Сергей в два прыжка настиг ее, загородил дорогу.
— Ну пойми ты, глупая, разве плохо, если я буду рядом с тобой? У других девчонок женихи на фронте, неизвестно, вернутся ли, а твой — дома. Ну вот же я, живой, здоровый! Чего еще тебе надо? Поженимся и…
— Не нужен мне такой жених, тем более муж! — перебила Марина. — Позор один с таким женишком!
— А, ты хочешь, чтобы меня убили на войне? Этого ты хочешь? — вспылил Сергей. — Нет, ошибаешься, дорогая, я не из таких, кто свою жизнь не ценит.
— В том-то и дело, что ошибаюсь… ошибалась, — уточнила Марина. — Теперь-то все ясно. Надо же, такой здоровый парень прячется за бабами! Как же ты посмотришь на ребят, когда они вернутся с войны?
— А что мне смотреть? Я тоже солдат.
— Трус ты! — гневно крикнула Марина, будто обожгла плетью. — Видеть тебя не могу!
Она властно отстранила его и пошла к дому.
7
В избе Марина села на порог и заплакала. Не было больше сил сдерживать слезы, да и не хотелось. Заплакала от большой обиды на Сергея, от своей беспомощности и еще от чего-то, что она и сама не знала. Только бы не увидел ее такой слабой он…
Проснулась мать, быстро зажгла свет, испуганно подошла к дочери.
— Что с тобой?
Марина обхватила колени матери, уткнулась в них мокрым лицом.
— Ничего, мама. Пройдет. Сама не знаю, отчего настроение плохое.
Мать присела рядом.
— Может, с Сергеем не поладили? Чего вам не хватает?
— Мама, не говори о нем! — взмолилась Марина. — Не хочу слышать!
— Вон как! А я-то думаю, вы дружите, поэтому и сказала.
Обе недолго, понимая друг друга, помолчали.
— Скажи, мама, может быть, я в чем-то не права, но почему мой брат и отец на фронте, а он дома?
— Сергей-то? Кто его знает, видно, так надо.
— Нет, так не надо! — воскликнула Марина. — Если бы я была парнем, сразу бы ушла вместе с братом и отцом на войну. Стыд-то какой из-за него!
— Какой стыд? Ты что ему, жена? Нет. Ну так и посту пай, как совесть велит.
Мать одобрительно погладила Марину по голове, встала, вытащила из печки горшок, налила в тарелку щей.
— Садись ужинать, проголодалась, чай. Да уж какой там ужин, завтракать пора!
Она еще принесла из сенок кринку молока, нарезала хлеб и только тогда отправилась спать.
— Мама, а ты прочитала папино письмо? — вдруг вспомнила Марина.
— Какое письмо? — выбежала мать из горницы в ночной рубашке. — Болтает всякое, а про главное не говорит.
— А я думала, ты прочитала. Вон за зеркалом лежит.
Мать быстро вытащила письмо, в волнении развернула втрое сложенный листок, беззвучно шевеля губами, начала читать:
«Здравствуйте, родные мои жена Аннушка и дочь Марина! Во первых строках моего письма передаю большой привет вашему председателю Ефиму Лукичу, деду Никифору, всем родственникам и знакомым! Большой поклон от меня всей деревне! Как вы живете, родные, здоровы ли? Все ли в хозяйстве исправно, все ли ладно в колхозе? Обо мне не беспокойтесь, жив я и невредим. Мы с Ведотом служим в одной роте. Его немного ранило. Так, легко ранило, пуля попала в бедро, не задела кость. Был у него в санбате, обещали скоро выписать. Тачане об этом не говорите, сам напишет, если еще не написал. А то будет баба зря беспокоиться.
Вот все думаю, уехал от вас, хлев не успел перекрыть. Бежит, поди, в дожди-то? Попробуйте сами пока подремонтировать горбылем, а не сможете, попросите от меня деда Никифора. Как-нибудь уж перебейтесь без меня, ворочусь домой, все поставлю заново.
Шерстяные носки, вещи разные не высылайте. Всего у нас хватает, да и потеряю. Если вот только самосадику, нашего, домашнего…
Милые мои, Ануш и доченька! На фронте жарко. Немец так и прет: техники у него много. Отступаем временно. Но как дерутся наши солдаты! Ничего не боятся, под танки с гранатами бросаются! Разве такой народ можно победить? Фашисты зверствуют от такого отпора, все уничтожают. Горят деревни, горят города, даже ночью светло от по. жаров. Мы еще по мере возможностей пытаемся спасать народное добро.
Где мой сын Николай? Где воюет? Разминули нас сразу же, на сборном пункте. Меня направили в пехоту, а его — в танковый батальон. Напишите обо всем подробно, дайте его адрес. Живите хорошо, обо мне не беспокойтесь. Ждите, обязательно вернусь с победой. Нет на земле такой силы, которая бы одолела нас. На этом заканчиваю. До свидания, до следующего письма. Ваш муж и отец Михаил Трофимов».