Малиновые облака

И вот — война. Кончилось скоротечное счастье. Тачана, как и многие бабы, стала солдаткой, а раз одна, то и забытое прозвище нет-нет да и незлобно слетало с языков сельчан.

Однако она не сердилась и даже иногда сама себя называла так.

— A-а, милые мои, и казак-девке рады стали! — насмешливо сказала Тачана, подойдя к девушкам.

— Почему «стали», мы всегда тебе рады были, — поднялась навстречу Марина. — Садись давай на мое место, поиграй что-нибудь.

Девчата вмиг окружили Тачану, тащат ее на скамейку, суют в руки семечки.

— Не льните, без вас сяду! — небрежно отмахнулась Тачана. — Терпеть не могу, когда упрашивают. Думаете, с гармошкой, так и нос задираю?

— Что ты, что ты! — хором закричали девчата. — Ничего мы о тебе не думаем! Ты же наша, а не какой-нибудь гармонист-зазнайка.

— Ваша-то ваша, да ненадолго. Уеду я скоро от вас.

— Куда же? — опять девушки спросили враз.

— На войну, вот куда! Помогать бить фашистов поеду. Может, и Ведота своего увижу.

— А разве берут женщин?

— Должны брать. Без нас, без баб, мужикам не управиться с фашистами… Кто вот им там приготовит еду, кто стирать будет? А патроны, гранаты поднести — опять же это бабье дело. Я уж не говорю, упаси господи, случай какой, перевязать, оттащить раненого… Куда вот мне с моей силой! Неуж я только для колхоза гожусь? Вот напишу Лукичу заявление — и поеду…

— Как же мы без тебя? — застонали девчата. — Кто иг-рать-то нам будет?

— Какая вам сейчас игра! — строго оглядела девчонок Тачана. — Хватит, поиграли, поплясали. Прошло времечко.

— Неуж оно и не вернется? — вздохнула Марина.

— Как не вернется — вернется, только сперва надо прогнать фашистов с нашей земли. Подождать придется.

— Так ведь и состаришься, пока ждешь… — озабоченно проговорила некрасивая и уже немолодая толстуха Ольга, на которую парни почти совсем не обращали внимания.

Тачана рассердилась:

— А что, парни-то помолодеют, что ли? Тоже не сладко там. Сиди уж, помалкивай! Без году неделя война идет, а она уж заждалась…

Тачана поправила на плече ремень, как заправский гармонист, склонила к мехам голову и заиграла что-то нездешнее, незнакомое. Слышались в этой музыке и печаль, и надежда; грезились нездешние поля, плакали и ликовали нездешние звуки; и еще было в этой музыке такое, от чего хотелось, раскинув руки, лететь встречь ветру…

— Что это ты играешь? — взволнованно спросила Марина.

— Сама не знаю. Придумала. Сыграю вот так дома одной себе — и душа вроде бы потеплеет, вроде бы с Ведотом повидалась…

Все это время Сергей Киселев скромненько сидел в сторонке, курил, чертил прутиком под ногами. Да на него и никто не обращал внимания, будто и не было его вовсе. То ли Тачанина музыка его расшевелила, то ли надоело сидеть одному, но вот он встал, ленивой походкой прошел к девчатам.

— Ну так что, спляшем, что ли? — снисходительно сказал он, растаптывая носком сапога окурок. — А то, я вижу, без меня у вас ничего не выходит…

Девчата опустили головы, опять вспыхнула, в великой неловкости отвернулась Марина. Наступило тягостное молчание.

Тачана поставила гармонь.

— Вот что, ухажер, — сказала она глухо, с недобрыми намерениями подходя вплотную к Сергею. — Не нужен ты нам, понимаешь, не нужен! Катись-ка отсюда, пока не поздно, а не то… — она стремительно наклонилась, схватила суковатую палку, — не то!..

Сергей машинально присел, закрылся рукой.

— Ты что, спятила, что ли?

— Катись! — повторила Тачана и выше подняла палку.

Понял Сергей, шутки с этой бабой плохи, попятился, все еще не опуская руки, а потом круто повернулся, быстро зашагал в темноту.

— Вот так-то лучше будет! — проводила его обжигающим взглядом Тачана.

И сразу напряжение спало, сразу, как ушел Сергей, полегчало у всех на душе. Только Марина все еще растерянно и как бы виновато теребила березовую веточку да Ольга-толстуха с явным состраданием смотрела вслед Сергею.

Вольготно теперь зажилось Киселеву. На всю деревню один жених. Да только ли на деревню! Девки — на выбор, кого захочу, того и провожу. Парень он молодой, не дурной собой, язык к тому же неплохо подвешен. Вот и катается, как кот в масле.

А то что не на войне Сергей, вроде бы его и винить-то не за что. Оставили при военкомате писарем, значит, надо. Правда, у нею там дядя капитан, но это никто в расчет не берет — они военные, им виднее. А так все честь по чести: ходит в форме, пилотка новая, полевая сумка на боку — прямо не боец, а лейтенант по выправке.

Только все равно в деревне его никто за солдата не считает: Сережка — он и есть Сережка. И косо поглядывают на него бабы, особенно вот такие молодые, как Тачана. Она по-своему судит: война-то ведь не только для Ведота или Гришки, война — общая беда, а раз общая, то и воевать должны все.

Тихо кругом, и в роще тихо. Лишь иногда сонно прогорланит петух да загогочут на реке напуганные пролетевшей совой гуси.

— Что же мы так сидим-то, давайте хоть попляшем на прощание, что ли? Разгоним тоску-кручину, — предложила Фрося Савельева, тоже проводившая своего суженого на второй день войны.

— А и верно, девки, что это вы скисли! — поддержала Тачана, взяла в мощные свои руки гармошку, лихо брызнула пальцами по клавишам.

Четверо девчат вышли плясать, себе же подпевая:

Снегиря я отпустила.

Да боюсь — не прилетит.

Мил-дружка я проводила,

Сердце бедное болит.

Выделялся чистый и звонкий голос Фроси. Она вообще признанная певунья, первая запевала. В ясную тихую ночь ее голос слышен в соседней деревне. Словно бы забывшись, ритмично притопывая, Фрося сольно выводила:

Давай ступать, мой милый, враз,

Пока вдруг пол здесь не прогнется.

Давай садиться, милый, враз,

Пока скамейка не прогнется.

Давай хлебать, мой милый, враз,

Пока вдруг ложки не согнутся.

Давай в глаза глядеть друг другу,

Пока глядеть мы не устанем,

Давай в согласье жить, мой милый,

Пока час смерти не настанет…

Поплясали, попели, опять тихо стало в роще.

— Девочки, — неуверенно проговорила Марина, — давайте сочиним нашу песню.

— Какую такую — нашу?

— Ну, как сказать, современную, сегодняшнюю, что ли. В старых песнях всегда одни и те же слова: милый, суженый, ряженый…

— Ну и что тут плохого? — перебила Ольга.

— Да нет, ты не дослушала. Я не говорю, что плохие слова. Пусть они и остаются, только вот как-то бы показать сегодняшнюю нашу жизнь, заботы наши. Ну, ну… — волновалась Марина, — ну вот мы остались одни, ребята на фронте. Но мы же будем их ждать, вот такие слова и надо…

— Тебе-то кого ждать? — съязвила Ольга. — Твой-то суженый только что был рядом. И сейчас, поди, ждет у дома…

Марина покусала губы, гордо подняла голову.

— Никакой он мне не суженый. Нет у меня никого! — И понизила голос: — Если он не уедет на фронт — сама пойду! Вместе с Тачаной…

— Вот это по мне, вот это молодчина! — обрадовалась Тачана. — Напишем Лукичу заявление — и поедем. А он, — Тачана кивнула в сторону, — а он пусть тут воюет с бабами…

Девчата сдержанно засмеялись, неодобрительно поглядывая на Ольгу.

— Ну, так какие слова придумаем? — повернулась Тачана к Марине.

— А вот какие. Я их давно придумала, да все не говорила. Играй на тот же мотив.

Тачана снова заиграла, и Марина запела:

В чаше леса есть орешник,