Малиновые облака

— Ну, как живешь-можешь? — вместо приветствия спросил Ефим Лукич.

— А чо, живем, робим, вот только трактор чо-то сломался, — бодро ответил парнишка и шмыгнул носом. — Новый бы нам трактор-то, как у Тачаны, а то чо, стоим вот.

— Но, но! — построжел председатель. — Где я вам новых наберусь! У Тачаны тоже не новый, да ездит.

Ефим Лукич обошел трактор, зачем-то попинал одно колесо, другое, заглянул под мотор. Затем открыл капот, попросил у Насти ключи и отвертку. Пока Настя искала в железном ящике нужные инструменты, Ефим Лукич сочувственно, как с человеком, разговаривал с трактором:

— Изробился и ты, дружок, постарел. Оба мы с тобой постарели, поизносились. Почитай, ведь на тебе в первые годы весь колхоз держался. Первый ты был у нас помощник и долгое время единственный. А теперь потерпи, дружок, не подведи в самую трудную пору. Вот подвинчу тебя — и побежишь. Верно, Настя?

До позднего вечера председатель провозился с трактором — пока нашел неисправность, пока отремонтировал, пока обкатал. В деревню вернулся уже затемно. Ни в одном окошке не было света. Сейчас всегда так. Люди либо спят, набираются сил для нового трудового дня, либо работают в ночную смену. Постоял у правления и хотел уж было поворачивать к дому, как вдруг услышал в темноте шаги.

— Это кому еще не спится в такую пору? — строго спросил председатель.

— Это я, Марина, — не сразу, робко откликнулась девушка.

— Ну так подходи, чего остановилась, чай, не укушу.

Марина, кутая плечи полушалком, подошла с опущенной головой.

— Куда это направилась?

— Да так…

— Знаю я — так. К своему Сергею небось покатила! Ну иди, да не проспи завтра. До солнышка ведь разбужу.

У Марины вспыхнули от стыда уши. Хорошо хоть темно, не видно. Но разве она виновата, что Сергей увиливает от фронта? Дружили они, это все знают, но Марина охладела к нему, как поняла, что за человек Сергей. Как же так, все его сверстники давно на фронте, а он околачивается в глубоком тылу, при каком-то военкомате, почти что дома? Да и так все время дома, будто для него войны нет — не стыдобушка ли с таким дружком! Однако все считают, что Марина по-прежнему встречается с Сергеем Киселевым, и от того еще горше у нее на душе.

Ефим Лукич смекнул, что нелегко девке и без его намеков, поспешил сменить разговор.

— Я ведь зачем тебя остановил, дочка. Все думаю насчет подарков-то бойцам, хоть и сказал, что не мое это дело. Надо, надо что-то собрать. Как же, неуж мы хуже других? Все пошлют, а мы что — лыком шиты? Только, я думаю, посылать там всякие табакерки да кисеты — это мало для бойцов. Нам надо придумать что-нибудь другое, побогаче. Скоро ведь зима, а солдатам, по себе знаю, нужны теплые вещи: валенки, шапки, шубы. Подумаем, а? Поговори с народом. Я начну, а ты поддержи меня. Ты ведь лучше меня говорить умеешь. Поняла, Марина?

— Поняла, Ефим Лукич. Обязательно поговорю со всеми, и вот увидите — подарки наши будут самые желанные, самые необходимые бойцам.

— Ну и ладно, ну и хорошо! — ласково похлопал председатель девушку по плечу. — Беги давай, куда направилась, а я еще на ферму загляну, наказать кое-что бабам надо.

6

Очень уж коротка летняя ночь! Едва прокричат первые петухи, как на востоке занимается заря. Но молодежь и эту краткую ночь не упустит, девчата хоть на часик, да соберутся в излюбленной роще, попоют, попечалятся вместе.

Издавна повелось в летние погожие вечера проводить гуляния не в клубе, а в этой роще. Ой, сколько слышала она любовных разговоров, сколько знала сокровенных тайн, была свидетельницей счастливых встреч и грустных расставаний!

А теперь здесь все по-иному…

На длинной скамейке сидят одни девушки и играют в кольцо, скучно передавая его из рук в руки, будто делают необходимую работу. Невесело. Так, тянут время, безотчетно чего-то ждут. Да и может ли радовать игра без тех, кого нет рядом, по кому неотвязно болит душа? Собираются теперь девчата скорей по привычке, а не то чтобы порадоваться, повеселиться.

Надоела им эта игра — кольцо. Посидели молча, каждая думая о чем-то своем. Руки лежат на коленях, какие-то непривычно ненужные, уставшие, от черноты и огрубелости непохожие на девичьи. Молчание и вовсе стало тягостным. Одна из девушек сорвала черемуховый листок, задумчиво прижала его к губам, помяла пальцами и бессильно, как подраненная, еле слышно запела. Запела так грустно, что подружки сами ее остановили:

— Перестань, без тебя тошно!

Но вдруг выяснилось, что среди девчат есть парень. Один-единственный. Сергей Киселев. Эх-ма, жизнь-то какая пошла! Один ухажер на всю деревню! Так ли здесь бывало и думалось ли о таком? Со всех окрестных деревень собирались в этой роще парни, завлекали, оспаривали ятмановских красавиц. А они и вправду красавицы — одна пригожее другой. Парни выбирали самых лучших… Недаром говорят: рот любит сладкое, а глаза — красивое.

Парни приходили в рощу со своими гармошками, и девчата еще издали узнавали по звуку, по манере игры, кто, из какой деревни идет. Ведь известно, что нет одинаковых гармонистов, как нет и одинаковых гармоней. Каждая поет по-своему. Прислушиваются девчата, улавливают чутким ухом игру и уже наперед знают, то ли это идут кресолинские парни, то ли яшмаковские. Узнают и басовитую томшаревскую гармонь, и все остальные, и каждая девушка замирала, услышав звук той гармони, какой нужен был ей. Поет гармонь, значит, идет и он…

Сперва, собравшись к назначенному часу в роще, ребята под свои гармони пляшут обособленными группами — деревня на деревню. Происходит вроде бы соревнование: кто чище, звонче играет, кто перебористее, задорнее пляшет. А девчатам этого и надо: тут же выскочат на круг — и пошла потеха! Частушки, припевки, мелодичная дробь — только пыль из-под каблуков! Потом уже не разобрать, кто где играет, под чью музыку пляшут — все смешалось в общем гулянии.

Часто из-за такого веселья не спит вся деревня. Лежат старики с открытыми глазами, слушают, вспоминают молодость. А бывало — да и не раз! — молодые мужики тихо вставали с теплых постелей и, крадучись, пробирались на игрище. Тоже плясали и пели, пока не приходили за ними ревнивые жены.

Теперь ушло то золотое время. Нет больше веселья в березовой роще. Только и остались сладкие воспоминания…

…Печально притихшие девушки встрепенулись: в самом конце деревни зазвучала гармонь. Сначала робко, негромко, а затем все увереннее, сильнее. И сразу все догадались: играла Тачана. Больше некому. И зачем только Гришка оставил ей гармонь? Уж лучше бы не бередила душу!

— Казак-девка идет, — сказал кто-то устало. Девчата сдержанно хихикнули.

— Ты скажи ей это в лицо, — посоветовала Марина. — Узнаешь казака…

— Не дури, я ведь пошутила! — испуганно отмахнулась та.

Во всей округе Тачану зовут еще и казак-девкой. Теперь уже трудно сказать, кто придумал такое прозвище, но оно во многом определяло не только характер, а и внешний облик Тачаны. Это была крупная молодая женщина с развитыми, как у мужчины, плечами, с тяжелой уверенной походкой и грубым грудным голосом. Даже по избе она не могла пройти тихо — половицы так и гудели под ее ногами. А начнет мыть посуду, обязательно что-нибудь сломает в своих не по-женски сильных руках.

Зато на колхозной работе Тачана была престо незаменима. Управлялась за троих. Одна могла вытащить завязшую в грязи телегу, съездить в лес за дровами, а на элеваторе так легко бросала мешки, точно были они не с зерном, а с перьями. Совсем не случайно Ефим Лукич первой поставил ее на трактор.

Нынче весной и Тачане было улыбнулось счастье. Нежданно-негаданно вдруг сосватал ее Ведот из деревни Купрашкана. Ведот — здоровый мужик, как раз по ней, только лет на пятнадцать старше. Умерла у него от какой-то болезни жена, детей не успели нажить, и остался он холостяком. Год жил один — маялся, на второй не выдержал и пришел к Тачане. Да сразу и выложил, за чем пришел. Не могу, дескать, один, тоска гложет. Ну и Тачана не стала шибко-то привередничать — какое уж там, коль самой идет к тридцати годам! Согласилась. Хорошо они зажили, дружно. Тачана во всем угождала мужу, не знала, чем бы его повкуснее накормить, куда бы поудобнее поездить. Иная мать не ухаживает так за своим ребенком, как Тачана была внимательна к Ведоту. После замужества Тачана расцвела, похорошела, как белая черемуха в вешнюю пору, и обидное прозвище как-то отпало само собой. Да и просто побаивались его произносить, теперь уже не одной Тачаны…