Соломка и Зверь

Ну да… А потом до конца жизни припоминала бы ему его жестокость, настойчивость и давление.

И снова тяжкий вздох. Да, вот такие мы женщины, даже когда понимаем, что не правы, исправиться почему-то не можем.

— Если не можешь заснуть, посиди со мной, — невозмутимо предложил Гнат. До этого момента Соломка была не в курсе, что зверь слышит, как она ворочается и вздыхает, хотя с его слухом это неудивительно.

Соломка молча встала и закутавшись в одеяло, пошла к дивану. Перед сном она не раздевалась, побоялась, что замерзнет, а может чего другого побоялась, теперь неважно.

— Тебе что-то мешает заснуть? — с участием спросил Гнат. Таким тоном, будто вовсе и не издевался, а ведь знал, что именно мешает!

Ну и ладно, решила Соломка, смотря, как быстро её зверь щёлкает кнопками и как плотно прилип к монитору ноута, как будто кроме ноута вокруг ничего не существует.

— Да, мешает. Мне не по себе от одной мысли — я не могу понять, как так быстро ты всё забыл. Всю свою ненависть. Ты был таким злым, таким настойчивым, таким правым в своих убеждениях… и просто взял да забыл? Думаю, так не бывает!

Он пожал плечами, будто никаких ужасных признаний не услышал.

— Не знаю. Так произошло и всё.

— И я этого не понимаю!

Медленно отодвинувшись от ноута, Гнат повернулся так, чтобы было видно лицо и заговорил:

— Мы, племя, не считаем нужным постоянно оглядываться назад и анализировать, что и зачем произошло. Я уже сделал вывод, не подлежащий пересмотру — я был глуп, вёл себя неверно, но смог это понять раньше, чем случилось что-нибудь плохое. Я не горжусь тем своим поведением, оно было неправильным, не приносило радости ни мне, ни тебе. Оно было откровенно глупым, потому что вело к саморазрушению. А я понял, что не хочу разрушаться и разрушать тебя, наоборот, я хочу созидать, строить что-то новое, вечное… С тобой. Теперь всё позади, не стоит тратить силы и нервы на страхи. Не бойся мне верить.

— А дети? Ты хочешь детей?

— Конечно.

— У них будут отцовские порченые гены! Ты тогда…

— Я помню. Слушай… Я много чего говорил сгоряча, пожалуйста, не нужно припоминать всё. Мне стыдно за себя. Прости.

— Это я далеко не всё припомнила, — буркнула Меланья.

— Насчёт наследственности — да, я сказал тогда… Это было подло. И ведь я знаю — у тебя гены Соринова, но ты другая. У наших детей будут твои и мои гены, и они вырастут такими, какими мы их вырастим. Наверное, я всегда буду жалеть о том своём поведении. Животном. Но это прошло, слышишь? И больше никогда не повторится.

— Я верю тебе! — горячо призналась Соломка. — Но все равно…

— Получается, проблема не в том, что я простил так быстро и легко, а в том, что ты не можешь простить? — теперь он отодвинулся, словно давал больше свободы. И эта еле видная понимающая улыбка в уголках губ — где следы Зверя? Этот человек, казалось, не умел повышать голоса на слабого и никогда не сказал бы грубость женщине.

Вот таким он был всегда, и впредь будет таким. Прошлое действительно в прошлом. И что?

Она запыхтела, но призналась.

— Получается, в этом.

— Хорошо.

Она уже открыла рот, чтобы спорить, когда расслышала, что именно он сказал.

— Что?

— Как можно любить человека, который убил твоего отца?

— Ч-что? — уже куда неуверенней переспросила Соломка, не узнавая своего растерянного голоса.

— Каким бы ни был отец, он подарил тебе жизнь. Поэтому как можно?.. Это не дает мне покоя.

— Правда?

Меньше всего Соломка думала, что Зверя тоже могут терзать какие-то сомнения. Казалось, с этим-то они уже разобрались!

— Если бы я знал… до того, как это сделать, про тебя — никогда бы его не тронул. Но уже поздно, это случилось слишком давно. Но оставило след, который я не могу забыть. И ты не можешь.

Не можешь? А действительно… Меланья всегда считала, что отец получил по заслугам, пусть даже иногда от этой мысли больно. А смотря со стороны легко можно сказать — простить убийцу отца, каким бы тот ни был? Невозможно!

Горло сжалось и неясно, то ли от жалости к самой себе, то ли от жалости к нему. Или потому что они оба оказались в такой дурацкой ситуации.

А что остаётся? Рыдать? Нет, этого тоже нельзя.

— Никогда. Никогда я не думала, что отца убили незаслуженно!

— Но тогда ты не была лично знакома с убийцей, который ко всему прочему имеет в отношении тебя личные планы.

— Гнат! Поверь мне — никогда я не обвиняла тебя лично. Отец заслужил своё наказание, пусть дочери и неправильно такое говорить! Я не могу вас ни в чём винить!

— Надеюсь, ты сказала мне правду.

— Конечно.

— Ты хочешь, чтобы я тебе поверил?

— Конечно! — возмутилась Соломка.

— Я верю. Тогда и ты поверь — моё прощение тебе совсем не нужно.

— Почему?

— О каком прощении речь? Я изначально был неправ, когда говорил, что ты должна просить прощения. Это глупость. Ты ни в чём не виновата и ничего мне не должна. Мне не за что тебя прощать.

Соломка промолчала, потому что в горле встал ком.

— Милая…

— Я не могу об этом говорить. Мне нужно подумать! — скороговоркой произнесла Соломка и сделал то же самое, чем отличался прежде зверь — сбежала.

Он глубоко вздохнул и с трудом подавил разочарование.

— Ладно.

— Думаю, мне лучше лечь спать, — прошептала Меланья, ведь проще спрятаться, чем признаться, что не можешь понять, как правильно поступить. Голова пухнет. Вернее, как убрать из головы лишнее? Неужели возможно оставить в прошлом убийство и ненависть? Наверное, окружающие бы предали её анафеме за равнодушие к убийству отца. Наверное, они сказали бы — посмей только простить убийцу отца — и наше презрение вечно останется с тобой. Посмей только ослабить муки совести преступника, пусть даже он в своей мести сто раз прав. Только посмей!

— Хорошо, — словно нехотя ответил Гнат.

— Может, и тебе тоже лечь?

Гнат отвёл глаза.

— Позже.

Вокруг его губ прорезались складки, пришлось как можно быстрее отводить взгляд в сторону.

* * *

Каспи вернулся очень поздно.

После объявления, сделанного Племенем и полученного официального ответа с подтверждением их права на свободу, буквально за день-два всё вернулось к прежнему ритму жизни. Пекарня, очереди за готовыми плюшками, автобусы до города и спокойные люди на улицах, которые не торопятся как можно скорее убраться с открытых мест.

Но всё равно отъезд мужа в город Троя воспринимала с опаской.

Вернувшись, он, даже не раздеваясь, первым делом рассыпался в комплиментах, а это значило — сделал что-то, о чём его не просили. И когда Каспи достал из кармана коробку для ювелирных украшений, Троя сразу поняла, что именно. Был у них договор — не покупать обручальное кольцо для Трои без неё. Почему-то она была уверена, что без зоркого контроля продавцы всучат Каспи броскую и безвкусную вещь, причём самую дорогую из ассортимента. Учитывая, что уже не раз, когда Троя просила заехать в магазин за чем-то простым, Каспи привозил самое пафосное и дорогое, причём необъяснимо, где он вообще это находил — к примеру, экологически чистую говядину вместо обычной или сыры из молока вскормленных душистой травой коров вместо простых, — это подозрение вполне могло оправдаться.

Однако одно дело мясо, пусть его килограмм и стоил, как тележка обычного — всё равно для бюджета не критично. Но сколько Каспи мог потратить на аляповатое украшение, которое потом никуда не денешь, даже страшно было представить!

Троя улыбалась из последних сил, кое-как поблагодарив, но коробку открывала с таким ощущением, будто внутри бомба.

Но то, что лежало внутри, враз лишало кислого выражения лица — это было тонкое, изящное кольцо из светло-желтого золота с белоснежными камнями, такое прелестное, что дыхание перехватывало при виде подобной красоты.

— Ты сам выбрал? — выдохнула Троя, боясь прикоснуться к кольцу грубыми пальцами.