Страница 31 из 37
А потом случилось непоправимое. Когда до меня дошли слухи о гибели Лещиновых, я умолял Господа, чтобы чудовищные новости оказались ошибкой или чтоб жертвами оказались однофамильцы дорогих мне людей. Но судьба была беспощадна ко мне. Только на следующий день после катастрофы я пришел в себя и отправился искать Танечку – единственное, что мне осталось на память о моей любви и дружбе. Когда она оправилась от ран, стало ясно, что ее пребывание среди людей почти невозможно, и я забрал девочку к себе. Все знали, что я – близкий друг семьи, и не удивились, что опекунство над Таней доверили именно мне.
Вы, конечно, заметили перстень на моей руке. А я понял, что вы многого бы достигли, если б занялись научными исследованиями: в вас есть редкий дар анализировать увиденное.
В ответ на комплимент Игоря Михайловича я слегка пожал плечами.
– Никогда не занимался наукой. Весь мой опыт лежит в уголовной сфере: я практикующий адвокат, а фотография – лишь приятное хобби.
– Хорошо, когда такие люди, как вы, защищают несправедливо обвиненных… Вы мне нравитесь, – он криво улыбнулся. – И напрасно вы убеждали меня помочь с поисками убийцы: я сам хочу этого всей душой. Перстень – не только память о моей неразделенной любви, но и жгучее напоминание о том, что близкие мне люди еще не отомщены. Я бы разорвал этих злодеев своими руками!
Он сжал в кулаки сильные пальцы с крупными суставами, подержал их так и, сделав над собой усилие, положил на колени.
– А знаете, по моей теории выходит так, что со временем Танечка сумеет адаптироваться даже среди незнакомых людей, и для этого необходимо завоевать ее доверие всего лишь к двум-трем знакомым. Говоря языком поэтов, нужно пробудить сознание девочки от мраморного сна и оживить ее, как Галатею.
Авруцкий помолчал, а потом произнес с горечью:
– Таня напоминает мне Анастасию… Николаевну. В те годы, до трагедии… я жил для другого человека, но чувствовал себя счастливым.
Внезапно он вскочил и кинулся к стеклянному шкафу с лекарствами, достал оттуда графин с темно-янтарной жидкостью и две простых стопки.
– Выпейте со мной, пожалуйста. Это хорошая старка двадцатилетней выдержки. Очень похожа на коньяк…
Немного подумав, я отказался: надо было иметь ясную голову на встрече с Рюминым и газетчиком, а на голодный желудок пить настоящую старку опасно. Доктор высказал искреннее сожаление и выпил сначала из одной стопки, а потом и из другой, поскольку наполнил ее в то время, пока задавал мне вопрос. Пора было переходить к заключительным аккордам нашей грустной беседы.
– Вы, Игорь Михайлович, сказали мне почти все, и я ценю вашу откровенность. Сделайте последний шаг навстречу и ответьте на один из первых вопросов: встречались ли вам какие-то странности во время наблюдения за Танечкой?
Доктор уже овладел собой.
– Немногое, но кое-что встречалось. Я веду подробный дневник, касающийся Тани, стараюсь изучать ее поведение каждый день, и вот какие сделаны выводы. Девочка иногда рассказывает, что во сне к ней приходят родители и сестра; эти сны не мучительны, даже напоминают тайные свидания. В этом я ей завидую: Анастасия Николаевна снится мне все реже и реже, – такова человеческая память. Так вот: я перечитывал свои записи и обнаружил, что в те ночи, когда Таня встречается со своей семьей, Варваре или мне кажется, что ее комната выглядит светлее обычного (иногда мы смотрим в специальные глазки в дверях палат). Может быть, вы решите, что я преувеличиваю, но мои наблюдения подтверждает Варвара – женщина, никогда не знавшая Лещиновых.
– Продолжайте, пожалуйста, – приободрил его я. – Не думаю, что вы преувеличиваете.
– И еще – совсем уж абсурдное наблюдение: после визита «гостей» к Танечке не только я, но и Варвара, и санитары замечали, что ночь показалась нам длиннее обычной. Я пойму ваш скепсис, Михаил Иванович, поскольку спящий человек не вполне точно осознаёт движение времени, поэтому – не стесняйтесь. Однако опросы, которые я иногда провожу среди персонала, подтвердили это странное явление.
Некоторое время пришлось подбирать слова, но затем я ответил:
– Это самые странные вещи, которые мне доводилось слышать из уст врача. Но и самые важные для нашего необычного расследования. Благодарю вас за то, что вы раскрыли передо мной душу, а теперь я бы хотел взглянуть на Танечку.
Авруцкий настороженно посмотрел на меня.
– Вы требуете этого по поручению жандармерии?
– Я просто очень прошу вас…
Он кивнул, достал из стола связку ключей и наконец обратил внимание на коробку с бантом, которую я принес с собой.
– Что там у вас?..
Безобидный вопрос отчего-то меня смутил.
– Подарок для Тани, просто уточка.
– К сожалению, коробку с лентой придется оставить: у нас строгие правила.
Ничего не поделаешь. Вынув игрушку, я пошел к двери, чувствуя, что выгляжу довольно комично с улыбающейся уточкой в руках. Несмотря на то, что здание дома умалишенных имело всего лишь два этажа, потолки были такими же высокими, как в царских покоях. Из-за этого в длинном коридоре сразу чувствовалась акустика: звуки, изредка доносившиеся из палат, отталкивались от стен и долетали к нам из самых дальних углов. Возгласы, стоны и даже громкие вздохи создавали причудливую звуковую смесь, сопровождавшую мерное эхо наших шагов. Мы добрались в противоположное крыло строения, и Авруцкий отворил дверь. В отличие от других встретившихся мне дверей, в этой не было отверстия для подачи пищи, но присутствовал неизменный глазок для наблюдения. Как и в случае с Рюминым, доктор не пустил меня сразу в палату: он зашел внутрь, и прошло минут семь или восемь, пока мне разрешили войти.
Комнатка и в самом деле была маленькой и походила на пенал, вытянутый в сторону другой двери и узкого зарешеченного окна, через которое виднелись часть ограждения балкона и кусочек сада. И стены, и двери имели бледно-зеленый цвет, занавески отсутствовали, отчего комната казалась оголенной и неуютной. Возле окна стояла кровать, и на ней я заметил небольшую фигурку в бесформенном халате; лицо девочки скрывало накинутое на голову одеяло. Солнечный луч лежал на маленькой подушке. Авруцкий взял меня за руку и медленно подвел к фигурке.
– Танюша, – позвал он, и я услышал ласку в его голосе. – Это очень хороший господин, он помогает мне лечить больных. Он хочет помочь и тебе, а для этого надо, чтобы он взглянул на твое лицо.
Одеяло в ответ шевельнулось, но не изменило положение. Тогда он тихо приблизился и отогнул полог. Из темноты на меня смотрело детское лицо, искаженное неподвижной гримасой. Я шагнул навстречу и остановился.
– Здравствуй, Танечка, – эти слова первыми пришли мне на ум. Девочка не пошевелилась, испытующе глядя на меня из-под одеяла. – Я только чуть-чуть посмотрю, даже не буду дотрагиваться.
Готов был поклясться, что ребенок моргнул. Тогда я сделал к ней два шага и показал игрушку:
– Это – веселая уточка. Все ее так зовут. Она любит танцевать и улыбаться… – и в это мгновение я увидел, что девочка сама приподняла одеяло и осторожно протянула тонкую руку. Боясь испугать ее, я продолжал импровизировать, как мог:
– Кря-кря. Я веселая уточка. А что это там за девочка? Поплыву-ка я к ней… – изображая руками, как птица плывет по волнам, я передал Тане игрушку и даже почувствовал, как она коснулась меня холодными пальцами, когда забирала подарок. Получив желаемое, девочка быстро опустила полог одеяла, скрыв свое лицо.
– Наверное, достаточно, – произнес Авруцкий голосом, означающим, что аудиенция окончена.
– До свидания, Танечка, – бодро сказал я. – Передай от меня привет веселой уточке.
Одеяло не дрогнуло, и я догадался, что девочка ждет, когда мы уйдем.
Пока мы шли по гулкому коридору, в моей голове роились мысли. При первом впечатлении Таня вовсе не казалась сумасшедшей: она осознавала происходящее довольно ясно. Далее – гримаса. Увидев перекошенное лицо на сделанной мною фотографии, я решил, что ребенок зол на кого-то или сильно недоволен, теперь же мне казалось, что ее лицо обезобразила гримаса страдания. Кажется, тон, которым Авруцкий разговаривал с девочкой, сильно подействовал на меня, и я стал смотреть на Танечку его глазами. Глазами кого? Приемного отца?