Страница 36 из 96
Девушка и в самом деле была удивительно хороша. Нежнее первого весеннего цветка была ее кожа, ярче алой зари полыхал на щеках румянец.
На следующий день девушка заболела. Она бредила и стонала, металась в страшном жару. Словно малого ребенка, выхаживал ее Нятама: отпаивал травяными отварами, давал ей медвежью желчь, готовил сытную пищу.
Когда Тутья поправилась, Нятама спросил:
— Скажи, Тутья, могла бы ты стать моей женой?
Нелегко было вдове-невесте ответить на этот вопрос. Долго думала она, не одну чашку чая выпил за это время в сильном волнении храбрый охотник. Наконец Тутья сказала:
— Спасибо тебе, Нятама, за все! Ты жизнь мне спас, разве смею я тебе отказать? Но ведь я любила своего жениха… И не знаю, смогу ли полюбить тебя… Смогу ли принести тебе счастье…
— Но, может, со временем, сердце твое сжалится надо мной?
— Разреши мне пойти на берег. Я буду стоять там семь дней и ночей, прощаясь с душой моего жениха. А потом… отвечу тебе согласием. Ты же… всю эту неделю не приближайся ко мне.
Тутья встала у самой воды и устремила свой взор на речную глубь.
Так она провела семь дней и ночей. Солнце и дождь сменяли друг друга, а Тутья стояла, не шелохнувшись. Ветры несли на берег песок и мелкую гальку. Всю неделю не пила и не ела девушка, только дождевыми каплями, попадавшими ей на лицо, утоляла иногда свою жажду.
На седьмое утро, решив, что запрет уже кончился, охотник побежал на мыс… И увидел: девушку занесло песком — с правой стороны по самое ухо, с левой — до плеча. Принялся он ее откапывать, а она уж не дышит…
Так и осталась прекрасная Тутья верна своему жениху.
С тех пор мыс и прозвали Порах Нел, что значит: «Одноплечий».
…Тутья, Тутья! Чернокосая одноклассница Тутья!
Зря, наверное, Опунь задал ей свой вопрос, поспешил он со своим признанием, поступил необдуманно. И вот теперь не знает, чего ждать в будущем, на что надеяться.
Вдруг Тутья все-таки ждет Лялю? Что ему, Опуню, известно об их отношениях? Но ведь слышал же Оська собственное признание Тутьи, что отец хотел выдать ее замуж насильно! А еще рассказывал Оська, как был недавно с матерью в доме Ансема. Мать увидала Тутью, развешивавшую во дворе юколу[10], сказала хозяину:
— Хорошая у тебя дочь выросла, Ансем. Словно молодая березка, налита соком.
— А разве у меня может быть плохая дочь? — улыбнулся довольный Ансем.
— Не может, конечно. Твоя правда. Скоро, наверное, украсит она чей-нибудь дом, а?
— Украсит. Давно я об этом думаю…
— А люди говорят, Ансем, сваты Ляли Махсарова от твоего порога ни с чем уехали?
— Уехали, — буркнул Ансем. — Тебе-то какое дело?
— А в поселке болтают, будто ты Ярасима испугался.
— Я?! Попридержи свой язык, Сяня Нэ! Больно длинный! Смотри, как бы тебя самое не хлестнул!
— А в поселке болтают, — не унималась Оськина мать, — что у тебя с Махсаровым все слажено было, и калым они тебе большой обещали…
Ансем, по словам Оськи, с досады крякнул и тут же хватанул стакан водки.
— На Махсаровых свет клином не сошелся, — якобы ответил он. — Жених для моей Тутьи всегда найдется…
— Найдется, как не найтись! — поддакнула Сяня Нэ. — Зачем в ста уголках земли шариться? Вон у нас сколько добрых парней подрастает.
— Кто, например?
— Ну, кто-кто… А вот хоть бы Елин старший сынок — Опунь. Ладный парень…
Ансем подергал себя за короткие косички.
— Э, смеешься ты надо мной, соседка, что ли?
— Я не девчонка, чтобы смеяться попусту. Дело тебе говорю.
— Какое дело? Подумай сама! Знаешь, сколько моя дочь стоит? Самое меньшее — двадцать отборных оленей. Вот какова ей цена!
— Да, оленей у Ели нет, это верно. Да ведь время сейчас другое, Ансем! Не гоже дочь-то свою продавать…
— Э, чего ты ко мне пристала? — обозлился Ансем. — У меня и так голова кругом идет!..
Вот какой разговор слышал Оська, притаившись в углу.
«Я не верю, что Тутья на оленей польстится, не верю, — думал Опунь. — Не верю, что ей нравится Ляля… Она ведь не сказала мне «нет»… И как странно поглядела мне вслед… Совсем не так, как глядят на человека, от которого хотят избавиться. Что-то такое мелькнуло в ее глазах, потаенное, невысказанное…»
Опунь вспомнил, что и раньше, бывало, смотрела она на него точно таким же взглядом. И чего только не делал Опунь, чтобы заслужить такую награду! На уроках физкультуры, зимой, когда они катались на лыжах, он первым срывался вниз по крутому склону. В тридцатиградусный мороз колол дрова для пекарни, а пекарня в поселке как раз против Ансемова дома. Засучив рукава малицы, он лихо расправлялся со здоровенными чурками, и силы его утраивались от одной только мысли, что Тутья может его увидеть. В осеннюю пору, когда начиналась охота на глухарей. Опунь вставал ни свет ни заря, отправлялся в тайгу. И, возвращаясь, нарочно делал крюк, проходил под окнами Тутьи. А вдруг она заметит его? Вдруг увидят, что его охотничья сумка набита дичью?
Иногда Опунь принимался фантазировать, изобретая разные ситуации, героями которых оказывались Тутья и он. То на нее, отправившуюся в соседнее селенье, нападали бандиты, и он, в самый последним момент, спасал девушку от неминуемой смерти. Потом брал на руки и нес к дому старого Ансема, рассказывал о случившемся. Тутья, очнувшись, дарила ему ласковый нежный взгляд… То он видел свою одноклассницу в утлой лодчонке — река бушует, колданку переворачивает, но никто не решается придти ей на помощь. Только Опунь смело бросается в волны и спасает Тутью, словно храбрый Нятама из легенды об одноплечем мысе. И снова получает в награду ее нежный, ласкающий душу взгляд… И при всем этом, конечно, присутствует Ансем. Отец Тутьи видит, что старший сын Ели — парень стоящий, несмотря на то, что нет у него жирных оленей…
…На берегу было холодно, дул резкий пронизывающий ветер. Опунь, все еще сидевший на ящике, сильно замерз. Взяв из колданки гусь, он уныло побрел к поселку. Тяжелые отцовские бродни вязли в песке.
Возле колхозного ледника Опунь увидел Ай-Ваню. С листком бумаги в руках он подошел к поселковой доске показателей, где ежедневно сообщалось о результатах лова, и стал вписывать туда свежие данные. Никого не хотел сейчас видеть Опунь, но председатель сам окликнул его:
— Эй! Ты чего такой снулый? Случилось что?
— Ничего не случилось, — буркнул Опунь.
— К рыбакам, что ли, ездил? — спросил председатель, глянув на Опуневы бродни.
— Да так, повожанил маленько. Хотел к ужину чего-нибудь наловить. Мать велела накормить Тавета.
— Ну иди, корми брата. Да, смотри, в дорогу соберись хорошенько.
— Соберусь.
— А все-таки ты унылый какой-то, — вздохнул Ай-Ваня. — Такая вот штука. Небось о матери беспокоишься, — как она тут без тебя управится?
— Ага! — соврал Опунь. — Беспокоюсь. — Хотя на самом деле он думал сейчас только о Тутье.
Председатель снова вздохнул и положил на плечо Опуню ладонь.
— Эх, ребятки! Тяжело вам приходится… Да что поделаешь? Всем сейчас нелегко. Мои сорванцы тоже целыми днями одни дома маются — мы с женой на работе, за ними и присмотреть некому. А у Ярасима? Детей мал мала меньше, жена болеет — ноги в реке застудила… Война, брат…
— Скорее бы она кончилась, Ай-Ваня аки!
— Кончится, сынок. Вон в газетах пишут — погнали наши фашиста… А от отца-то как, все еще ничего?
— Нет… ничего нету…
Председатель нахмурился, помолчал: Юхур, отец Опуня, пропал без вести. Желая утешить юношу, Ай-Ваня сказал:
— А я верю, найдется Юхур… Обязательно… Вот кончится война, победят наши, он и объявится!
— Мать тоже верит… К ней гадалка приходила, зырянка. Говорит: «След твоего мужа покуда не замело! Выходит, живой он!»
— Жив, непременно жив! — горячо откликнулся председатель. — И ты тоже верь, Опунь!
— Я верю…
— Ладно, беги домой. Уже смеркается. Дел у нас с тобой много. Вечерком, попозже, когда Ансем с рыбалки вернется, еще раз встретимся. Приходи и контору, кое-что обговорить надо.
10
Юкола — вяленая рыба.