Страница 35 из 96
Опунь снял гусь, сложил его и бросил на сиденье своей лодки. Тутьи все не было.
— Э-э-э-й! Опу-у-у-нь! — донесся до него голос Тикуна. — Давай, греби сюда-а-а-а!..
Еще немного помедлив, Опунь сел в лодку и оттолкнулся от берега. Он неторопливо работал веслами, все еще надеясь увидеть девушку.
«Я скажу ей… — думал Опунь. — Я скажу, что она лучше и красивее всех девушек на свете. Что я люблю ее… Я спрошу, что она думает про сватовство Ляли… И еще спрошу, напрямик, что она думает обо мне… Нравлюсь я ей или нет…»
— Опу-у-нь! — снова раздался над рекой голос Тикуна. — Я зде-е-е-есь! Ле-ве-е-е бе-ри-и-и!..
«А если не нравлюсь?..»
От этой мысли Опунь весь съежился. Затем воображение нарисовало ему высокую ель, стоявшую на вершине холма на дальней окраине поселка. Она так могуча, так высока, что, кажется, будто подпирает макушкой небо. Как ни набрасываются на нее Овас Вот — северный ветер и Кев Вот — ветер с Урала, не удается им согнуть это дерево, поломать его ветви. Ель эта для местных жителем — священна…
Опунь вдруг увидел, как он, подобно резвому соболю, взбирается на самую вершину дерева. Внизу суетятся люди, такие маленькие. «Что ты собрался делать, Опунь?» — кричат они.
— Я, — отвечает Опунь, — возьму сейчас и спрыгну вниз!
— С ума сошел! Разобьешься… Слезай, слезай скорее!
«Не слезу! — думает Опунь. — Ни за что не слезу, пока Тутья меня не попросит!»
Вот он нашел взглядом девушку, но та, дернув плечиком, молча отворачивает свое лицо. И тогда… Тогда Опунь размыкает пальцы… и камнем летит на землю, прямо к ногам Тутьи. Женщины вокруг плачут, мать с рыданиями бросается ему на грудь. «Постойте! — говорит дружок Оська. — Кажется, у него тут записка!» Он склоняется к Опуню, достает из-за пазухи бумажку и громко читает: «Прощай, Тутья! Я тебя любил!»
И тогда девушка со слезами на глазах припадает к нему, гладит ладонью его волосы… А Опунь вдруг открывает глаза, улыбается и говорит ей:
— Значит, и ты неравнодушна ко мне? Видишь — я жив, ель-то священная!
Он встает, обнимает Тутью за плечи и на виду у всех ведет ее в свой дом…
В воде плеснулась рыба. Размечтавшийся Опунь от неожиданности чуть не выронил весло. Неужели Тутья еще дома? Он вгляделся в далекий берег. Колданочка, которую он спустил на воду, по-прежнему темнела под кручей.
За песчаным плесом начиналось русло вытянутого в длину сора. Вдали замаячил силуэт Тикуна, орудовавшего вожаном. Опунь остановился, прислушался и… уловил чуть слышные всплески весел.
«Тутья! — захолонуло сердце. — Наконец-то!»
Он застопорил греби и резко повернул лодку. Колданка Тутьи приближалась. «Чишь-чишь, — шелестели в воде весла. — Чишь-чишь…»
Опунь заволновался. Все слова, которые он заготовил для девушки, мигом испарились. Ладони у него повлажнели; его бросило в жар.
«Чишь-чишь, чишь-чишь…»
Опунь решил сделать вид, что ремонтирует уключины. Достал из деревянного чехла, подвешенного к поясу, нож и принялся постукивать им по металлическим гнездам. Западный ветер потихоньку гнал лодку вдоль русла длинного сора.
Колданка Тутьи уже почти поравнялась с Опунем. Парню казалось, что Тутья слышит, как бьется его сердце. Она, конечно, сразу поймет, что он ее тут караулит, еще, чего доброго, поднимет на смех…
«Чишь-чишь, чишь-чишь…»
Вот она, совсем рядом… Опунь готов броситься вниз головой в ледяную воду…
Вместо того чтобы поздороваться с девушкой, он сидит нахохлившись и стучит ножом по уключинам.
— Что у тебя случилось? — спросила Тутья. — С гребями что-нибудь?
Голос ее прозвучал так приветливо, так нежно, что Опунь чуть осмелел. К нему даже дар речи вернулся.
— Да вот… заедает маленько. У тебя веревки не найдется?
— Сейчас посмотрю.
Порывшись на дне колданки, Тутья отыскала отрезок шнура.
— Годится? Держи.
Она протянула над водой руку, и Опунь стал медленно причаливать правым бортом к ее лодке.
«Скажу! Все ей скажу! Сейчас или никогда!» Но прекрасные, гладкие, как дуга радуги, слова еще недавно так складно звучавшие в его душе, рассыпались, будто ягоды из опрокинутого туеска. «А что, что говорить?!»
И тут вместо того, чтобы взять протянутый ему шнур, Опунь вцепился обеими руками в носовую перекладину колданки и стал подтягивать лодку к себе.
— Ты что делаешь? — испугалась Тутья. — Отпусти!
— Не отпущу!
— Отпусти, говорят!
— Постой, Тутья! Постой! Я… Я… Мне нужно у тебя спросить…
— Тогда спрашивай, чего мямлишь?
— Не сердись…
— Говори скорей, я к отцу тороплюсь.
— Скажи мне… Только одно слово скажи…
— Какое такое слово?
— Я… Я… Можно мне… надеяться?
Опунь разжал руки, и колданка Тутьи стала медленно отдаляться по тихой воде. Девушка молчала, отведя взгляд в сторону. Затем она посмотрела задумчиво и чуть заметно качнула головой.
Да или нет?
Ответ был неопределенным.
Опунь налег на греби и так рванул лодку, что едва не вывалился за борт.
— Эй! — услышал он за спиной. — Шнур! Ты забыл шнур!.. Возьми, понадобится!
Но Опунь даже не обернулся.
3
Рыбалка с Тикуном не задалась.
Опунь вернулся в поселок. Возле пристани покачивалась на волнах бударка старика Семко, неподалеку, словно рыбина, уткнувшаяся носом в песок, лежала на боку колданка Ай-Вани. Но ни председателя, ни Семко поблизости не было. И это обрадовало Опуня. Ему никого сейчас не хотелось видеть.
Опунь уселся на грубо сколоченный ящик для рыбы и стал смотреть на видневшийся вдали мыс Порах Нел. «Одноплечим», то есть одиноким мысом зовут его местные жители.
Ни да ни нет…
«Неужели и я останусь одноплечим? — с грустью подумал Опунь. — Ведь кроме Тутьи, мне никто не нужен…»
Выглянувшее из-за облаков солнце осветило верхушку мыса, Опунь усмехнулся, ему вспомнилась легенда, связанная с Порах Нелом, которую он слышал еще в детстве. Самое удивительное, что героиню этой легенды звали Тутья!
…Когда-то, в давние времена, гласила легенда, жил на еще безымянном тогда мысу смелый охотник по имени Нятама. Быстрыми были его ноги, крепкими руки. Самого сильного лося мог затропить он в снежную пору, одной стрелой мог сбить летящего гуся, а капканы на зверя ставил так хитроумно и ловко, что ни осторожной лисе, ни разбойнице-росомахе не удавалось их обойти. Своим хулты-пуном[9] Нятама не раз вылавливал из Оби больших осетров, а о прочей рыбе и говорить нечего — она сама так и шла к нему в сети. Всего у Нятамы было вдоволь: и запасов съестных, и мехов драгоценных. Одного не хватало удалому охотнику — счастья. Не было у него ни жены, ни невесты. Один он жил, бобылем. Тоска съедала его сердце.
И вот однажды сидел на мысу Нятама, печально глядел на бегущую мимо реку. И вдруг парус чьей-то бударки. «Чей это парус?» — подумал охотник.
Когда суденышко подошло к берегу, он увидел, что правит бударкой мужчина, а на корме сидит нарядно одетая молодая девушка.
Внезапно налетел сильный ветер и понес бударку на каменный перекат. Словно вставшие на дыбы медведи, вспенились волны, ударил гром, и клокочущий водоворот в одно мгновение поглотил лодку. Только дно ее мелькнуло в ревущих бурунах!
Когда Нятама подбежал к воде, мужчины уже не было видно, а девушка, как-то вынырнув, еще цеплялась руками за борт разбитой перевернутой лодки. Охотник спустил свою высокую лиственничную колданку и поспешил ей на помощь.
— Кто ты? — спросил Нятама спасенную девушку.
— Я невеста того человека, который погиб, — ответила она и заплакала. — Он увез меня из селенья Порават. Мы собирались с ним пожениться.
— Как твое имя?
— Тутья…
Нятама взял ее, обессилевшую, на руки и понес в дом. Развел огонь, дал девушке сухую одежду, напоил горячим чаем, настоянным на брусничных и смородиновых листьях.
— Как ты красива, Тутья, — сказал он. — Никогда прежде не видывал я такой красоты!
9
Хулты-пун — ловушка для рыбы.