Страница 34 из 96
— Выкрали?! — Опунь вскочил с постели. — Кто выкрал? Я убью его!
— Не шуми, успокойся, — заулыбалась мать. — Всякая девушка рано или поздно покидает свой дом. Ведь Палаш наша… давно уж невеста. Вот и нашелся для нее суженый.
— Какой еще суженый?
— Панка, охотник. В соседнем поселке живет. Ондатру, говорят, хорошо промышляет.
— А почему он сам к нам не приехал?
— Он Тылтам Нэ ко мне прислал, мы с ней все и уладили.
— Что уладили? Да расскажи толком!
— Ну, что Панка нашу Палаш украдет.
— Мама, что ты говоришь!
Еля засмеялась. А Опунь чуть не заплакал, так жалко ему стало сестру.
— Глупый ты еще у меня, как молодой олешек! Так исстари в наших краях делалось. Время-то сейчас какое? Военное, трудное. Панке тоже нелегко живется. Чтоб свадьбу по обычаю справить — деньги нужны, мяса много, рыбы. Где нынче взять? Вот и решили свадьбу потом как-нибудь справить, а пока, с моего согласия, конечно. Панка нашу Палаш к себе увез. Что тут плохого? Пусть живут!
Обидно стало Опуню, что сестра вот так, тайком от него, уехала, не попрощавшись даже. Не так ему виделось ее замужество…
В тот же день весь поселок узнал, что Палаш украли. От стыда Опунь сквозь землю готов был провалиться, на одноклассников и взглянуть не смел. А когда после уроков заглянул по делам в сельсовет да ненароком услыхал разговор Ярасима с секретарем Дмитрием Коневым, то и вовсе загоревал.
— Слыхал новость? — спросил Ярасим. — Опять похищение устроили! Говори им — не говори, а они все по своему делают!
— До чего хитрый народ! — вздохнул секретарь. — Знают ведь, что в сельсовете их не распишут: невесте-то еще нет восемнадцати, полгода не хватает. Надо бы построже с ними…
— Ладно, Дмитрий Ильич, чего уж. Еля, конечно, поторопилась, да ведь и парня понять можно. Один мыкается, мать парализована, отец на фронте погиб. А на севере как без хозяйки жить?
— Это верно… Только ведь не положено, по закону-то… В районе узнают, по головке нас не погладят. Вон какой шум был, когда Нерку из поселка Лангивош в шестнадцать лет замуж выдали. Жених чуть под суд не пошел, помнишь, поди?
— Помню, конечно. Твоя правда, Дмитрий Ильич. Только и Еля права по-своему. Рада, что хорошего человека для дочки нашла. Говорят, Панка в наш колхоз перебраться хочет, а он мужик стоящий, работящий… Нам такие нужны… Да и Елю с детьми новый зять не оставит — и дровами, рыбой поможет… Трудно ей одной с двумя пацанами…
— Это так, — снова вздохнул Дмитрии Ильич, — только я все равно с матерью поговорить должен… Если все закон нарушать станут, что делать будем?
— Должен — поговори! — улыбнулся Ярасим. — Я разве мешаю?
Опунь тихонько выскользнул из конторы и помчался домой.
— А ты, оказывается, противозаконное дело затеяла! — строго сказал он матери. — До восемнадцати Палаш отдала замуж. Зачем так сделала?
Еля побледнела, стала оправдываться перед сыном:
— Палаш любит Панку. И Панка ее любит. Они же четыре года вместе в Шурышкарской школе за одной партой сидели! А уж как ждали, ждали, бедные, когда Палаш восемнадцать исполнится… Да и Панке тяжело одному управляться. Мать у него болеет, отца нет, а двух младших братишек и накормить и обстирать нужно. Палаш извелась вся, Панку жалеючи…
— Что-то я этого не замечал, — буркнул Опунь.
— Мало ли чего ты еще не замечаешь, — усмехнулась мать. — А я-то все знала. Думаешь, мне легко с такой дочерью расставаться? — Еля утерла глаза кончиком платка. — Ну да может, после ледостава, когда Палаш восемнадцать будет, свадьбу сыграем, и оба они сюда переедут. А там, глядишь, и детки у них пойдут. Будут у меня внуки, а у тебя племянники…
…Оська, принесший весть о сватовстве Махсаровых, продолжал тараторить, стоя в дверях, а Опунь, вспомнив о своей сестре, мучительно думал теперь о Тутье. Вдруг и она выскочит замуж против закона?
— Люди говорят, Ляля уже здесь. В стада к отцу подался. Скоро на оленях прикатит, невесту забирать.
— Как забирать?! — Опунь подскочил к приятелю, схватил его за ворот малицы. — А ты не врешь?!
— Чего мне врать-то? — обиделся Оська.
— А Тутья? Тутья-то что? Согласна?
— Почем я знаю? Отпусти ворот, давит.
Опунь отошел в сторону, отвернулся к замерзшему окошку. На душе у него вдруг стало темно и пусто, как в дупле трухлявого дерева. Неужто Тутью отдадут другому? И никогда, никогда ему даже не помечтать о том, как промчится он с ней на белоснежных свадебных хорах, правя выездной нартой…
— Слушай, Оська, — задумчиво проговорил Опунь, все еще стоя у окошка. — Я тут кое-что придумал. Поможешь?
— Землю для тебя есть буду! — преданно отозвался приятель.
— Чудак! — улыбнулся Опунь. — Какой толк от того, что ты себе рот песком набьешь? Лучше беги сейчас в сельсовет к Ярасиму, он там, я из школы шел — видел, его лошадь во дворе стоит.
— Ну? — не понял Оська. — Зачем мне Ярасим?
— Беги и скажи, — продолжал Опунь, — Ансем, мол, дочь замуж отдаст, а ей еще нет восемнадцати…
Оська засопел, запереминался с ноги на ногу, удивленно таращась на друга. Он был на два года моложе Опуня и любовных терзаний еще не ведал.
— Чего вылупился? — прикрикнул на него Опунь. — Беги скорее! Только никому ни слова о том, что это я тебя подослал! Понял?
— Понял…
— Тогда — дуй!
Оська тряхнул своей лохматой головой и помчался в сельсовет. Поручение друга выполнил, потому что спустя полчаса Опунь увидел в окно, как Ярасим с озабоченным видом прошагал к дому Ансема.
А Ляля и в самом деле вскоре объявился в поселке, но так ни с чем и уехал обратно в тундру: отказали ему или отложили свадьбу, этого Опунь точно не знал.
Оська, хоть и не выдал друга, не назвал его имени, но о своей необычной миссии все же проболтался. Тутья после этого даже в школу ходить перестала. Анна Михайловна еле уговорила ее.
А еще Оська сообщил Опуню (он якобы своими ушами слышал), — Тутья, мол, подружке рассказывала, что замуж ее хотели насильно выдать.
…Опунь встал с тахара, налил себе из ведра холодной воды. После соленого муксуна сильно хотелось пить. Да, завтра в дорогу, но как же быть? Тутья ведь останется здесь. И кто знает, что ей взбредет в голову, пока его не будет в поселке…
С кружкой в руках Опунь расхаживал из угла в угол по комнате. Надо бы повидаться с Тутьей… Но как? Не может же он просто так, без всякого дела, взять и прийти к ней в дом…
Так Опунь терзался и мучился до тех пор, пока не заявился школьный товарищ — Тикун.
Тикун, предвкушая завтрашнюю поездку на сор, уже щеголял в отцовской рыбацкой робе, в брезентовых броднях. Наброшенный сверху гусь поблескивал сухими рыбьими чешуями.
— Ты чего это так вырядился? — засмеялся Опунь.
— Хочу до ближнего запора сгонять. Рыба, говорят, нынче хорошо идет. Давай со мной? Повожаним!
— Хм, — задумался Опунь. Ведь и Тутья после обеда частенько ездит на сор помочь отцу. А вдруг удастся там ее повидать? — Ладно, Тикун, поеду. Ты на колданке?
— Ага.
— Иди, я тебя догоню.
Опунь надеялся, что на берегу он отыщет Тутью и сможет перемолвиться с ней наедине. Может, она еще не уплыла к отцу на запор, возится с лодкой. О чем он будет говорить с девушкой, он и сам толком не знал… Знал только, что поговорить непременно должен.
Опунь быстро обулся, обмотав ноги теплыми сухими портянками, надел старую малицу с вытертым мехом, суконный гусь и выскочил вслед за приятелем. Тикун спускался к реке, вот он сел в колданку и оттолкнулся веслом от берега. Лодка Тутьи чернела на отмели: значит, девушка еще здесь!
Пока все складывалось как нельзя лучше. «Надо подождать, — сказал сам себе Опунь. — Запор никуда не денется, как стоял так и будет стоять, а вот Тутья… Скоро ли она придет?..»
Он направился к берегу. Спустился с крутизны, поросшей пожелтевшей уже травой, и начал нервно вышагивать по мелкому прибрежному галечнику. Колданочка Тутьи зарылась носом в песок — река за ночь отступила. Опунь взялся обеими руками за корму и столкнул лодку в воду: девушка придет и увидит, что никого не надо звать на помощь, колданка уже на плаву.