Страница 33 из 96
— А когда ехать-то, Ай-Ваня аки?
— Завтра утром. В проводники дам вам Ансема, он рыбак опытный. Учитесь у него, набирайтесь ума-разума… Такая вот штука, ребятки! Ну, с богом, как говорится! Бегите по домам да снаряжайтесь в дорогу!..
2
Дома тепло, небольшое окошко изнутри все запотело. Тавета пока нет, и можно раскинуться на тахаре, положив под голову мягкую подушку. «Надо подогнать детальки», — думает, лежа, Опунь.
«Подогнать детальки» — это любимое выражение отца. Отец, прежде чем приступить к какому-нибудь делу, обдумывал его в мельчайших подробностях.
Опунь кладет ногу на ногу — так тоже любил делать Юхур — и прикидывает, что взять с собой. Ну, конечно, побольше теплой меховой одежды. Отцовские бродни. Алюминиевую кружку. Несколько книг, а может быть, и тетрадку: вдруг придется что-нибудь записать?
Неожиданно в эти деловые мысли впутался один совсем вроде бы неделовой вопрос: ну, хорошо, он, Опунь, уедет в далекую таежную глухомань, станет заправским рыбаком… А как же Тутья? Что с ней будет? И как он, Опунь, без нее обойдется? Всю радость Опуня словно ветром сдуло. И как это он раньше о ней не подумал? Эх, Тутья, Тутья… Черноглазая одноклассница Тутья… Опунь знает ее с самого детства. Они и в Шурышкарах вместе в интернате жили, и здесь, в поселке, в одном классе учатся. Тутья чуть старше Опуня, ей уже семнадцать. И до чего ж она хороша… Самая красивая девушка во всей округе… Встанет из-за парты — словно вспорхнет легкокрылая бабочка, в глаза тебе заглянет — теплым летним солнцем озарит. Стройной красавицей нельмой, только что выпрыгнувшей из воды, кажется Опуню Тутья. Рядом с ней он даже дар речи теряет, и сам же корит себя за свою неловкость: «Вот глупый осетр! В сети запутался!»
Это чувство гнетет Опуня, связывает по рукам и ногам. То ли дело раньше? Раньше он болтал с Тутьей о чем угодно, мог и за косу ее дернуть, и посмеяться над ней, и рожу скорчить… А сейчас, едва завидев ее, краснеет, даже спотыкаться начинает, будто земля у него из-под ног уходит! Чтобы совсем не пропасть, Опунь стирается избегать девушку, не попадаться лишний раз на ее пути. Зато на уроках, в школе, он научился незаметно скашивать глаза в ее сторону и любоваться красиво уложенными на голове косами, тонкими смуглыми руками, которыми она быстро-быстро перебирает страницы учебника или тетрадки.
По характеру девушка была бойкой, отчаянной, в обиду себя не давала, умела подыскать острое словцо. И от этого еще больше нравилась Опуню. Иногда, обернувшись, она дерзко и насмешливо взглядывала на него и бросала громко, на весь класс:
— Чего на меня уставился?!
Опунь в таких случаях готов был под парту залезть. Вконец терялся, отводил взгляд и начинал бормотать в ответ что-то невнятное на потеху ребятам.
А как он ее ревновал? Прямо ко всем на свете!
Тутья, конечно, знала о тайной страсти Опуня и частенько жестоко подшучивала. Или назло ему на виду у всех подолгу болтала с кем-нибудь из парней, весело хохотала.
Особенно терзался Опунь, когда Карап с важным видом разъяснял Тутье задания по математике. «Могла бы и у меня спросить! — обиженно думал он. — Я бы гораздо быстрее все рассказал. Не хуже Карапа учусь. А тот талдычит в ухо по десять раз одно и то же, будто рыбу в лодке из одного ящика в другой перекладывает!» Разнервничавшись, Опунь принимался бегать по классу, а один раз далее не выдержал, стукнул кулаком о край стола, за которым сидели Тутья и ее «учитель». Кто-то из ребят засмеялся, а Карап, усмехнувшись надменно, спросил:
— Что это с тобой, Опунь?
И пригрозил остальным:
— Эй, вы! Отстаньте от человека. Не видите, он словно печка, докрасна раскалился.
Чтобы не затеять драку с этим нахалом, Опунь вылетел из класса на улицу и вслед услыхал:
— Правильно! Беги, поостынь маленько!
И, что самое обидное, за спиной его раздался веселый смех Тутьи.
Но ей Опунь прощал все, а вот ненависть к Карапу накапливалась все больше и больше. Она уже походила на таежное озеро, готовое по весне от притока талых вод выйти из берегов. У этой ненависти была и еще одна причина: отец Карапа, старый Митри, был давним приятелем отца Тутьи, того самого Ансема, которого председатель Ай-Ваня снаряжал сейчас с ними на сор. Дома Митри и Ансема стояли рядом, не более одного броска аркана отделяло один от другого. Все праздники соседи отмечали вместе: Митри любил повеселиться, знал множество старинных песен и часами мог распевать про мойпара, про своих быстроногих оленей или прославлять собственный род и, в особенности, единственного сынка — Карапа. А прошлой весной Опунь однажды слышал, как слегка подвыпившие дружки — Ансем и Митри — усевшись в обнимку на выездной нарте, горланили свадебный напев. А Митри даже сымпровизировал похвальбу своему Карапу, из которого, дескать, выйдет неплохой жених для соседской дочки.
Опунь так и застыл тогда на одном месте, словно его ледяной водой окатили.
Но, к счастью, старики тут же повздорили.
— Кой! — вдруг вскинулся Ансем. — Какие такие пять оленей? Откуда они у тебя?
— Есть у меня пять оленей! — оскорбился Митри.
— Да ведь для сватовства нужны белобокие хоры[8], а у тебя только пегие!
На этот неопровержимый довод Митри не нашелся, что ответить. И Ансем с укоризной покачал головой:
— Язык твой, сосед, как пустой невод в реке болтается!
У Опуня немного отлегло от сердца, но разговор тот он помнил и все время боялся, что близкое соседство Тутьи и Карапа обернется когда-нибудь для него бедой.
И все же совсем не Карап был главным соперником, и не о нем думал сейчас Опунь. Карап — что, мальчишка… Это отец хочет его женить, а сам он о сватовстве и не помышляет… Вот Ляля, сын оленевода Махсарова… дело другое…
Говорят, ранили его на фронте, всего и повоевал-то месяца два, теперь в госпитале лежит и вот-вот домой вернется. Полгода назад, когда Лялю в армию забирали, Махсаров уже засылал сватов к Ансему…
Опунь тот день на всю жизнь запомнил. Весть тогда принес ему закадычный дружок Оська. Дома никого не было, Опунь только.
— Ты тут сидишь, а Тутью замуж хотят отдать! — закричал Оська прямо с порога.
От этих слов у Опуня руки-ноги задрожали, он чуть не выронил зайца, которого в тот момент свежевал.
— Откуда ты знаешь? — чуть слышно спросил он.
— Мать говорила.
— Что она говорила?!
— Что сватов Махсаровы к Ансему аки засылали. «Интересно, — спрашивала, — по старинным обычаям свадьбу справлять будут или по новым». А может, выкрадут ее, как твою сестру Палаш? — выпалил Оська.
— Но, но, ты Палаш не трогай! — прикрикнул на друга Опунь. И хотя ему неприятно было вспоминать недавнюю, слегка нашумевшую историю, но в памяти поневоле всплыл этот случай. Опунь очень любил Палаш, скучал без нее. Рослая, сильная, она рыбачила летом наравне с мужчинами, ловко управлялась с муксуновой сетью, метала сено в стога, работала на лесозаготовках… Палаш никогда не унывала, даже самую тяжелую работу делала легко, с улыбкой… Хорошо было дома с Палаш…
И вот однажды (в Месяц Весенних Ручьев это было) Опунь проснулся утром, откинул меховую ягушку и привычно окликнул сестру:
— Палаш! А Палаш! Светает уже. Вставать будем?
— Будем, будем, — отозвалась вместо нее мать. — Сейчас я растоплю печку, сынок, накормлю тебя…
— А Палаш где?
Мать почему-то замялась, ничего не сказала, молча загромыхала пустым чайником.
«Странно, — подумал Опунь. — Неужто сестра уже ушла на работу? Даже не завтракала…»
— Палаш на работу ушла?
— Нет… Нету ее, сынок…
— Как это — нету?
Мать тяжело вздохнула.
— Увезли нашу Палаш, сынок. Выкрали.
8
Хор — олень-самец.