Страница 4 из 16
Официанта в белом пиджаке с красными отворотами пришел навестить его сын. Он строен, русоволос и очень красив; вместо рук у него протезы из стальных прутьев, поэтому он не снимает белых шелковых перчаток. Он улыбался жалобно и в то же время бодро. Сын молча подсел к стойке, а отец радостно приветствовал его со своей официантской дорожки между столиками.
— Сейчас приду, boy! — воскликнул он.
Затем поставил перед ним бокал апельсинового сока и объявил: One orange juice for you, mister![8]
Это была, как видно, дежурная острота, и произносил он ее, вероятно, всегда одинаково, без малейшего оттенка юмора. Юноша поднял своими стальными пальцами влажный, искристый бокал с апельсиновым соком, но стекло внезапно выскользнуло и с резким звоном упало на сине-белый кафель.
Все сделали вид, что ничего не заметили. Ничего не случилось.
Осколки отливали красивым желтым цветом — это было, должно быть, дорогое стекло. Капли жидкости сияли маленькими апельсиновыми звездочками. Потом пожилая мисс из кассы вытерла пол, и все было кончено.
Ничего не случилось. Только официант с красными отворотами на белом пиджаке, улучив свободную минуту, спросил сына:
— Еще один бокал?
— Спасибо, отец, — ответил тот. — Как-нибудь в другой раз. — И ушел.
Есть у вас цветное телевидение? или пропаганда
Шофера такси, судя по табличке в машине, звали Станислав Потоцкий. Но это был не бывший польский князь, а потомок крестьян с Краковщины, до такой степени американизированный, что он не мог даже выговорить название родной деревни.
С этим Станиславом Потоцким у нас состоялась беседа, которая окончилась неудачно.
— Откуда вы? — спросил он меня, определив, что я иностранец.
— Из Чехословакии.
Потом мы ехали и молчали.
— Эмигрант? — спрашивает он.
— Нет, с визитом, — отвечаю я.
— Гость?
— Пожалуй, так, — говорю, — гость.
Мы ехали и молчали:
— Вам здесь нравится?
— Ну, как вам сказать. Кое-что нравится, а кое-что нет.
— Вы — как я, — улыбнулся он. — Мне тоже кое-что нравится, а кое-что нет.
— Что же вам нравится?
— Мэрлин Монро[9], — ответил шофер. — Вы знаете эту даму? Вы вообще любите женщин?
— Люблю, — ответил я.
— А вы видели Мэрлин голой?
— К сожалению, нет.
— Вы ее не видели?
— Нет.
Мы ехали и молчали.
— А у вас есть цветное телевидение? — спросил он.
— Нет.
— Вот видите, — обрадовался Станислав Потоцкий, — а у нас есть. И если я захочу, то куплю себе телевизор, господин понимает? Но пока еще не купил.
— Почему? — спрашиваю я.
— У меня жена в родильном доме.
— Ну, и что же? — говорю я.
— Ничего, — говорит он, — жена у меня в родильном доме. Это стоит много денег.
— Сколько?
— Много денег, господин понимает? Все сбережения и еще кое-что.
— Кто у вас родился?
— Девочка, — сказал он разочарованно.
Мы ехали и молчали.
— У нас это бесплатно, — коротко сказал я.
— Что у вас бесплатно?
— Родильный дом.
— Ну, это, — говорит он, — я знаю. Нам тоже о вас кое-что известно, господин понимает? Но ведь детей потом отдают государству, верно?
— Где там, — отвечаю я, — мамашам.
— Ну, ладно, — говорит Станислав Потоцкий, — это я вас просто испытываю.
Мы ехали и молчали.
— Послушайте, — спросил он, — а зубы вам дергают тоже бесплатно?
— Это-то наверное.
— А на рентген тоже можно пойти бесплатно?
— Конечно.
— Каждому?
— Каждому! — говорю я.
— Это я тоже знаю, — заявил Станислав Потоцкий, — я вас просто испытываю, действительно ли вы оттуда.
— Пожалуйста, — сказал я, — испытывайте.
Мы ехали и молчали.
— А детская коляска тоже бесплатно?
— До известной степени, — сказал я.
— Не выкручивайтесь, — говорит он. — Коляска — бесплатно?
— Нет, но они получают деньги.
— Кто?
— Мамаши.
— На коляску?
— На коляску.
— Хватит! — сказал он. — Вылезайте.
— Не вылезу, — сказал я. — Вы должны отвезти меня на Первую авеню.
— Вылезайте, — говорит он, — я для пропаганды не гожусь, понятно? Мне пропаганда противопоказана, boy. Я еще, пожалуй, начну раздумывать над вашими россказнями и нарушу предписания.
— Так я вылезу, — сказал я.
Мы ехали и молчали.
— Зачем вы придумываете? — говорит он.
— Я не придумываю.
— Ваша жена бесплатно получила коляску?
— Нет, но она получила деньги.
— На коляску?
— Yes!
Мы ехали и молчали.
— Вот мы и прибыли, — сказал он.
— Спасибо.
— Скоро у вас будет цветное телевидение, boy? — спросил он. — А у вас есть телефоны в автомобилях?
— Нет.
— Вот видите, — сказал он, — а у нас есть.
И уехал.
Деньги
Вчера вечером, когда мы пили чай у Р., кто-то позвонил: пришла гостья. Это была старая робкая женщина, но с какой-то юной, застенчивой улыбкой. Брайан встретил ее с нескрываемой радостью.
— Каким образом вы меня нашли? — спросил он.
— Это было нетрудно, — сказала старушка, — ведь вы каждый год посылаете мне рождественские поздравления. На своих собственных бланках, — добавила она, явно пытаясь пошутить.
Брайан представил ее нам. Она оказалась его школьной учительницей.
— Вы все еще ведете первый класс? — спросил он.
— Да, все еще веду. А вы все еще занимаетесь экономикой?
— Все еще занимаюсь, — сказал Брайан, — и все так же безуспешно.
Потом он сделал попытку выяснить, зачем она приехала в Нью-Йорк.
Рут Т. уклонилась от ответа, и вопрос замяли. Все занялись дешевыми конфетами и лимонадом.
Начались воспоминания; то была беседа посвященных, она велась одними намеками.
Брайан расспрашивал о какой-то школе в Западной Виргинии, интересовался, по-прежнему ли миссис Рут живет под мастерской химической чистки, что поделывает какой-то Джонс и как поживает матушка миссис Рут.
— Матушка больна, — ответила она.
Потом она рассказывала о своем классе. Она заявила, что семилетний возраст — самый ответственный в жизни ребенка, в эту пору дети вспыльчивы, полны противоречий, нуждаются в любви и в то же время сторонятся ее.
— Им нужна любовь, а я свои запасы нежности уже исчерпала.
— Не верю, — воскликнул Брайан, — вы их вовсе не исчерпали, у вас все еще впереди.
— Я слишком больна, — ответила она, — чтобы иметь возможность любить так, как должен любить учитель.
Но когда Брайан спросил ее, продолжает ли она одевать маленьких оборвышей на свои деньги, она ответила, что конечно продолжает и делает это с радостью; кстати, добавила она, это не оборвыши, а дети бедных родителей.
— А жалованье у вас все такое же? — спросил он.
— Почти, но по субботам и в каникулы я веду счетные книги в небольшом магазине.
— А оборвышей в школе стало меньше? — деловито осведомился экономист Брайан.
— Нет, по-прежнему много. Но время идет: мы старимся, а из бывших оборвышей вырастают профессора-экономисты.
— Да, и при этом нередко безработные, — добавил Брайан.
На это она ничего не ответила. Было видно, что старушка чем-то сильно взволнована, что она хочет что-то сказать, но не решается. Она смотрела испытующим, учительским взором на своего взрослого ученика Брайана, которому в первом классе подарила свитер, а он в знак благодарности принес ей за это сладких корешков. Последний раз они виделись четырнадцать лет назад, когда он уезжал в Нью-Йорк.
— Так-то, Брайан, милый мальчик, — сказала она вдруг этому отцу семейства и тяжко вздохнула.
На лице Брайана появилось мальчишеское выражение.
— У меня больна матушка, — повторила она, — и я перестала учительствовать. Теперь из моего жалованья вычитают плату для моей заместительницы.
8
One orange juice for you, mister! — Апельсиновый сок для вас, мистер! (англ.).
9
Мэрлин Монро — известная американская киноактриса.