Страница 16 из 16
Письмо
«Дорогой друг!
Как ты и сам знаешь, иногда случается, что человек пишет письма просто так, для себя. Это те письма, о которых мы заранее знаем, что они не будут отправлены. Неожиданно у нас появляется желание написать кому-нибудь длинное письмо, собственно говоря, без всякого повода, хотя известно, что тот, другой человек, так называемый адресат, будет удивлен этим: быть может, у него куча долгов и дети больны корью. Такое письмо можно написать, но не следует относить на почту. Уместно послать маленькое письмецо с теплым приветом. Вот так же и я, дорогой друг, кончаю эту книгу. Впрочем, это не совсем так. Я, собственно говоря, эту книгу не дописал: мне вдруг неожиданно захотелось поставить точку — без сомнений, без размышлений и поисков. Мне показалось, что я бренчу все на одной и той же струне, а ведь этого мало для хорошей музыки. Я неожиданно заметил, что из всех цветов пестрой американской радуги на долю скромной палитры «бабьего лета» досталось лишь несколько серо-коричневых оттенков, а этого недостаточно...
И вообще-то я писал книгу не об Америке, а только о том, как мне, одинокому, чужому человеку, было грустно в неприветливом городе Нью-Йорке. Быть может, мне было грустно лишь оттого, что я вообще бываю грустным — не только на берегу Ист-Ривер, но и на влтавской набережной.
Надо сказать, мне приходилось трудновато хотя бы потому, что время не было благоприятным даже для не слишком неистовых репортеров. То была странная экскурсия — не столько поиски людей и происшествий, сколько блуждание по улицам, которые все казались мне одинаковыми. И при этом приходилось оглядываться, не идет ли за мной кто-нибудь. Ведь ты хорошо знаешь — это было время подозрений.
Таким образом, я лишь регистрировал мимолетные взгляды, понятые с трудом английские фразы и случайные встречи. И не делал больше ничего — только складывал около себя эти камешки, серые, черные и белые. Ну, и прибавлял немного выдумки.
Поздние вечера я посвящал своему любимому занятию. Я смотрел из высоко расположенного номера отеля на огненную мозаику окон — нью-йоркскую галактику. За каждым созвездием я видел следующее, за близкой звездой — тысячи дальних. Млечные пути неона, огни на улицах, на которых я никогда не был...
Один раз мы смотрели на город с тобой вместе.
Я вспоминаю о том вечере на мостках, среди соленого запаха моря. Перед нашими глазами светился Нью-Йорк. Он был похож на мозаику с сюжетом «Вселенная». То было волнующее и по-своему неповторимое зрелище. И, подбирая слова, чтобы получше выразить свое чувство, я не нахожу ничего выразительнее слов «электрическое великолепие»!
Тень набережной скрывала твое лицо, глядя на эти огни, ты заговорил:
— Я завидую тебе, тому, что ты не живешь в Нью-Йорке.
Потом ты стал говорить о жестокости жизни, о материальных ценностях и их соотношении, о том, как тяжело жить человеку, обладающему обыкновенным человеческим сердцем, на этом железобетонном ринге. В тот вечер, когда светило столько огней, ты испытывал страх за разум своих детей. И я понял твою боязнь, потому что за короткий срок пребывания в этой стране стал немного разбираться в сложном характере ее поспешно созданной цивилизации. Но неожиданно я поймал себя на том, что слушаю тебя недостаточно внимательно. В ту минуту расцвеченный огнями Нью-Йорк нравился мне больше, чем все, что я когда-либо видел. И, стоя лицом к лицу со светящейся мозаикой, раскаленными моделями небоскребов и летящими арками мостов, я не мог не думать о неправдоподобно маленьких человеческих руках, создавших это. Я думал еще и о том, что уже не сумею выучиться здесь говорить по-английски и что было бы большим счастьем, если бы я мог высказать все это так, чтобы мы хорошо поняли друг друга.
Я не очень внимательно слушал тебя, такова уж человеческая натура.
И еще я сказал тогда:
— Твой отвратительный город прекрасен.
На следующий день ты прислал мне толстую книгу о национальной экономике. А я забыл ее в отеле.
Я хочу признаться тебе в том, что твою книгу я так и не прочел, но слушал тебя с удовольствием, и не потому, что хорошо тебя понимал: для этого я недостаточно знал английский язык. Я только утвердительно кивал головой, пил содовую воду и старался придать своему лицу сосредоточенное выражение. Но я смотрел с огромной радостью на твое лицо, лицо честного человека. В нем я тоже видел Америку.
Спасибо тебе за кофе, дорогой друг.
Передай привет своим детям, хорошим маленьким американцам, и своей жене, которая не любит небоскребов и хотела бы жить на тихой улице.
Только на свете мало тихих улиц, мой дорогой...»
Дождь
В день отъезда шел дождь, и казалось, что ветер несет учащенное, горячее дыхание моря. Одному это несло лишь грипп, другому дыхание моря вдруг навеяло желание увидеть сквозь завесу дождя Градчаны[33] или хотя бы обыкновенный тротуар «на Мустку[34]».
Через неделю я буду уже вдыхать дым на центральном вокзале в Праге.
Я стоял на углу мокрой улицы, город почти растворился в дожде. Холодно блестевший Нью-Йорк выглядел таинственно, и мне вдруг показалось, что это — город, которого я еще никогда не видел, еще не открытый, не изученный, громадный, и мне следовало бы завтра начать изучать его.
Меня утешало только то, что двенадцать миллионов обитателей Нью-Йорка его также никогда не изучат...
Людвик Ашкенази — Ludvik Askenazy, (род. в 1921 г.) — чехословацкий писатель и журналист, автор ряда книг, в том числе: «Высокая политика» ("'Vysoka politika", 1953), «Всюду я встретил людей» ("Vsude fsem potkal lidi", 1955) «Майские звезды» ("Kvetnove hvezdy", 1955), «Детские этюды» ("Detske etude", 1955) и «Украденный месяц» ("Ukradeny mesic", 1956).
33
Градчаны — пражский Кремль.
34
«На Мустку» — перекресток в центре Праги.