Страница 78 из 93
В моей нынешней должности хлопот тоже хватает. Я, например, считаю своим долгом лично каждого солдата комендатуры знать. Замполит заставы? Конечно, ему свои солдаты лучше, чем мне, известны, но у меня и навыка поболее, и кругозор пошире. На любого человека, на любое явление не вредно бывает с некоторого расстояния взглянуть, очень не вредно.
Вот и ломаешь себе голову, стараешься самый тесный контакт с солдатами поддерживать, чтобы понимать прежде всего, чем живет молодежь, о чем мечтает, и, соответственно, свою работу на ту же волну настраивать.
Полнее всего такого контакта достигаешь в ходе доверительного разговора — один на один, главным же образом во время подведения итогов политподготовки личного состава. Тут сразу все проверяешь — и бойцов, и командиров, которые непосредственно с ними работу ведут. Недаром они все на проверке так и вьются — и подсядут к солдатам и сержантам, которые отвечать готовятся, и нужную работу найти помогут, даже нужную страницу, и успокоят, и ободрят — любо-дорого смотреть.
Поверите ли: я каждый раз буквально любуюсь этой картиной солдатских зачетов, возможной только в нашей, социалистической армии; как-то удивительно ощущаешь в эти минуты спаянность людей, их единство в чем-то главном, хоть на них и разные знаки различия. И пропорции всегда прямые: застава, которая дружно проверку политических знаний проходит, и свое основное дело так же дружно, твердо и четко выполнит.
Конечно, опрос ведешь по-разному. Старослужащих уже знаешь, им только вопросы по теме, или, если у кого были взыскания, то лишний раз разбередишь ранку, заставишь признать, что был не прав. С новичками — знакомиться надо. Ты для них пока чужой дядя. Любым способом пытаешься заставить такого парня разговориться, быть искренним с тобой.
Недавно вот попался мне один такой — первый раз в дозор сходил.
— Страшно было? — спрашиваю я его.
Стоит юноша, мнется. Ну как перед товарищами, которые, улыбаясь, ждут ответа, признаться в таком непростительном для мужчины грехе? Но и врать тоже не хочется.
— Не-нет, — все-таки тянет он, и тут же поправляется: — Никак нет, товарищ майор!
А я не отстаю.
— Неужто совсем? Ни капельки?
Солдат снова в смятении.
— Да… Нет… — едва слышно выдавливает он из себя.
— Ишь, храбрец какой! — восхищаюсь я. — А вот мне поначалу частенько страшно бывало. Правда, мы-то еще в одиночку в дозор хаживали, зато такого страха натерпишься… Вдвоем вам куда веселее. Значит, говоришь, совсем-совсем не боялся?
— Ну, разве что немножко, — признается наконец солдат и улыбается.
— Вот видишь, — облегченно вздыхаю я, — тут уж никуда не денешься…
И он доволен собой, и я доволен: еще один впервые встреченный мною в жизни человек был со мной до конца откровенен. Теперь у меня есть надежда на то, что и в более серьезном случае он тоже не скажет мне неправду.
А сколько таких ребят пройдет за… ну, скажем, за двадцать лет непрерывной службы? А сколько раз приходится идти дальше и заново перекраивать и переделывать то, что успела напортить не слишком далекая семья солдата или слишком равнодушная школа?
Бывают и просто нежные, хрупкие еще натуры: проснется парень утречком, ревмя ревет, ничего не воспринимает. Что такое? Оказывается, он дом родной во сне видел. А ему через час на боевой пост заступать. Тут уж от политработника такая мудрость, такая ювелирная тактичность требуется… Лучше всего, конечно, если удается уловить, что такому юнцу действительно по душе, и сомкнуть его увлечение со службой. Буйным головушкам тоже так: любимое дело лучше всего помогает восстановить утраченное равновесие. Техника. Спорт. Любовь к животным. И еще — своевременно оказанное доверие. Не бесконтрольное, конечно, тут, на границе, позволить себе этого никак нельзя. Нет, сперва под неусыпным контролем.
И про семью я совсем не зря вспомнил. Ну зачем, скажите на милость, парню на заставе деньги? Что покупать? А родители стали жить гораздо лучше и рады стараться — шлют своему чаду денежки без конца и края. Или посылки опять же: тьма-тьмущая их идет, и далеко не всегда они по-умному уложены. Не так давно одна сердобольная врачица прислала своему дорогому братику грелку — чтобы лечился от простуды. А в грелке — что? А в грелке спирт…
Так что ведем воспитательную работу с дорогими родственничками. А также с населением работаем, но это уже не нагрузка, а радость. Взаимные посещения, концерты, совместно проведенные праздники, спортивные соревнования. Добровольные дружины вдоль всей пограничной зоны — беседы, иногда практические занятия, иногда привлечение к операциям по задержанию. Помощь таких дружин — неоценима. Да и просто друзей у меня тут — половина местных жителей.
Пружина. Пружина из доброй стали — вот с чем, вероятно, можно сравнить пограничную службу. Мирно, свернувшись в клубочек, лежит пружина в гнезде и делает свое незаметное дело. Кто станет обращать внимание на пружину, пока механизм работает исправно? Ее не видно, не слышно даже.
Только пружина эта обладает волшебной способностью распознавать намерения людей, к ней приближающихся. Спокойные, уверенные шаги честного человека не тревожат ее. Трусливая походка злоумышленника мгновенно заставляет насторожиться.
И тогда шутки плохи. Пружина разворачивается и бьет. Иногда она бьет насмерть. Что ж, пусть враги пеняют на себя. Они не могут не знать, на что идут. За годы советской власти наши пограничники создали себе достаточно прочную репутацию.
Недаром они называют себя чекистами.
Кто такие чекисты, всем хорошо известно.
Мы только забываем подчас, как давно ушли от дел те первые рыцари революции, которыми руководил лично Дзержинский.
Ряды чекистов-пограничников пополняются повседневно: что бы ни случилось, этот процесс должен быть непрерывным.
В отличие от тех, кто охраняет границы старого мира, наш пограничник — добрый человек. Не добряк. Добрякам на границе не место. А именно добрый человек, готовый не только покарать нарушителя, но и прийти на помощь терпящему бедствие. Это знает и понимает каждый наш ребенок.
И воспитываются солдаты-пограничники на тех же справедливых и мирных идеях, что и вся наша молодежь. Вместе с тем охраняющий границу юноша-чекист должен быть особо мужественным и стойким, когда надо — неумолимым, иногда — беспощадным.
Найти точную пропорцию, точную меру доброты и суровости — важнейшая задача воспитателей-политработников всех ступеней и рангов.
Политработник-пограничник проносит сквозь строй нескольких поколений идейную закалку и идейную одержимость поколений предыдущих, вдохновляя все новых и новых борцов.
Он — как утес, на который каждый год накатывают все новые и новые волны.
Добро бы утес из гранита. А это — обыкновенный человек, с далеко не самой счастливой внешне биографией. О нем не пишут в газетах, его обходят подчас должностями и званиями, его посылают учиться в последнюю очередь — без него трудно обойтись, о его гибели не публикуют извещений.
Нет-нет и защемит сердце. А как же?
Но верный тем великим идеям, которые согрели его собственную юность и которые он призван нести, политработник продолжает отдавать себя по кусочкам тысячам и тысячам людей.
В этом его вдохновение, в этом гордость и торжество его скромной жизни.
Мы не тревожили здесь память героев, мы взяли случаи самые что ни на есть обыкновенные.
И если заголовком к этим размышлениям взяты слова «цвет надежды», то не потому только, что стоящие в самой первой линии наши современники носят фуражки зеленого цвета.
А еще и потому, что в самом существовании и в активной деятельности таких людей заложена уверенность в нашем будущем.
Иван Петров (Тойво Вяхя)
ИЛЬИНСКИЙ ПОСТ
Повесть