Страница 79 из 93
Иван Михайлович Петров (Тойво Вяхя) родился в 1901 году в семье финского рабочего-столяра. За его плечами — участие в финляндской революции, фронты гражданской войны в Советской России, служба в пограничных войсках ОГПУ —НКВД в должности начальника заставы и командира пограничной части. В 1925 году И. М. Петров участвует в захвате известного английского разведчика, личного доверенного Черчилля, начальника европейского отдела Интеллидженс сервис Сиднея Джорджа Рейли. Кроме боев на Восточном фронте и в Сибири он участвовал в подавлении кронштадтского мятежа, в лыжном походе отряда Антикайнена на Кимасозеро, в боях при конфликте на КВЖД, был командиром лыжного полка в финскую войну, командиром стрелкового полка и начальником учебной части пехотного училища в годы Великой Отечественной войны.
В настоящее время живет в Петрозаводске. В 1969 году в журнале «Север» опубликована его автобиографическая повесть «Красные финны», вышедшая затем отдельной книгой.
Повесть «Ильинский пост» продолжает воспоминания человека большой и необычной судьбы.
Между документально проверенной действительностью и исторической правдой большая разница.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Незаметно пролетело время, и вот мы, выпускники Высшей пограничной школы, разъезжались по окраинам страны. Откуда кто на учебу прибывал — туда и направляли. Семиреченские, к примеру, опять на Тянь-Шань возвращались, а уссурийские или приамурские — на Дальний Восток. Многие на север поехали. Я в некотором роде старого места не имел, но бесхозным не оставили. На завод какой-то, в Забайкалье, направить собирались. Названия того завода сразу толком не разобрал, а потом и вовсе забыл. В сущности, никакого значения оно и не имело. Узнаю, думалось, когда проездные выпишут и скажут:
— Ну, товарищ, пошевеливайся!
Служба на заводе привлекала меня. Я не удержался и похвастался:
— На завод меня… Туда напостоянно…
— На какой завод, Ваня?
— Забыл я его название. В Забайкалье он…
— Нерчинский?
— Точно! Так этот завод называется.
Хохот тут поднялся, и посыпались шутки. Одни смеялись над моей неосведомленностью, а другие, как обычно, за компанию. Оказалось, что Нерчинского завода нет и не бывало. Пока еще только место так называется. Там тайга одна, глухомань, и ничего более. Советы мне надавали самые дельные. В особенности, чтобы второпях мимо того «завода» не проскочить:
— Следи, Ваня, и головой работай!
Мои товарищи, и провожая на поезд, еще посмеялись вдоволь:
— Не иначе, Ваня, как «рука» у тебя есть. Без «руки» ты бы такую благодать не схапал…
Поездом добрался до Сретенска на Шилке. Дальше поезда не ходили, и автомашин там тоже не было. Своих мы выпускали еще мало, всего несколько сотен в год, как бы примериваясь, по плечу ли нам и такое производство. И, хотя шла оживленная внешняя торговля, наши золотые запасы и ограниченные экспортные возможности на приобретение автомобилей мы не разбазаривали. Другие мы машины покупали, такие, которые потом для нас будут выпускать всяческие машины, в том числе и автомобили. Умную мы вели экономическую политику. Может быть, и жесткую, но зрелую и дальновидную.
Пройдут годы, и потомки, наверное, нас кое за что осуждать будут. Свой путь они неторопливо изберут и многие топи минуют. О нас скажут, возможно, как мы еще нередко говорим:
«Не понимали этого наши предки».
«Не учитывали они того…»
Потом скажут, может быть, как и мы нередко еще говорим:
«Где уж им было, при таком уровне науки и техники…»
Может быть, произойдет именно так или, может быть, совсем не так, но в одном уверен: за политику индустриализации похвалят.
Тут нельзя не хвалить!
Автомашин в том краю тогда не было, и для переездов пользовались «обывательскими» подводами за наличные деньги. Командировочным выдавались «подорожные». Старый это был порядок, но свои преимущества имел — отчетности меньше. Выпишут в финансовом отделе положенные копейки на каждый километр колесного пути, и остальное уже — твое дело. Хоть пешком топай! За подорожные деньги отчет не требовался. Доверчивые были финансовые работники и наивные. Раз, рассуждали они, человек на месте и службу несет, стало быть, он прибыл. Ныне нипочем бы не поверили, и объяснение такое есть, весомое:
— Я тебя, мил товарищ, в дело не пришью.
И верно! Видано ли, чтоб живого человека в дело пришивали?
Расстояние было порядочное. Триста верст, говорили. Могли бы сказать и больше. Кто эти версты тут измерял?
Коней предлагали многие. Частники, конечно. Были они изворотливые, нэповской выучки. А кони пугали своим видом. Никакого конского габарита в этих маленьких мохнатых зверьках. Только и виднелись за передком повозки поднятые крючком, хвосты и несоразмерно большая дуга коренного. Путники, следовавшие в те края за свой счет, довольно шумно сговаривались с владельцами лошадей, отстаивая каждый рубль. С нами, военными, вопрос решался проще. Частники, занимающиеся извозом, до точности знали, сколько командирам подорожных выписывают. Эту цену они и назначали, более высокую, чем платили все остальные. И знали они — уплатим!
— Бог ты мой, но когда же я на таких доберусь…
— Добрые кони, паря, — успокаивал ездовой. — За трое суток добегут.
Лошади действительно оказались превосходными. Коренной пошел ходкой рысью прямо с места, а пристяжные поднялись на галоп. В галопе, положим, никакой нужды не было. Поспели бы и рысью. Для вида он тут, для форсу.
Так эти кони потом и бежали, час за часом. Остановки лишь изредка — для кормления. Дорога старинная была, и ее по-прежнему каторжным трактом называли. По ней шли первые декабристы и русские женщины, воспетые Некрасовым, по ней шли Чернышевский, Михайлов и Феликс Кон. По ней шли тысячи на Горный Зерентуй, на Кадаю…
Сохранилась не одна только дорога. Встречались полуразвалившиеся станционного типа строения, рядом с ними ограда и навес. Первые, по-видимому, для начальства и охраны. Ограда и навес — каторжанам. Невеликие господа — потерпят…
В дорожные думы врезался голос ездового, неугомонного песенника, тянувшего какой-то утомительный, лишь ему понятный мотив без слов.
— Хоть бы пластинку поменял. Воешь всю дорогу.
— Я, паря, не вою. Я пою. Другую песню не можно, потому я слова забываю. Этой песне всякие слова подходят. Когда еду, всегда ее пою…
На исходе третьих суток показался и мой завод. Сотни две деревянных домов у подножия сопки, высокой и голой, с крестом на макушке.
— Вот, паря, он и есть завод, — пояснил ездовой. — Серебро тут добывали и людей сюда заводили, арестантов. От тех, должно, это слово здесь и пошло. Давно это было, уж запамятовал когда. При Катерине, кажись…
Уже минуло пять лет, как Нерчинский край законодательно вошел в состав РСФСР, но он во многом оставался обособленным, и остро выступало прошлое края, сказывались остатки «буферного» строя и тяжелое наследие войны.
Были Советы, и они являлись органами власти. Но наряду с ними существовали комитеты бывших партизан, опирающиеся на партизанские группы, взводы или сотни, вооруженные винтовками, шашками, гранатами и неконтролируемым количеством боеприпасов.
Такие партизанские комитеты не были враждебны к власти и партии, но, плохо и неправильно руководимые, они ограничивали фронт деятельности и права местных Советов.
Партийные организации малочисленны. На несколько селений один или два коммуниста, их героическая работа вызывала у нас, военных, особую признательность и уважение.
В крае только-только еще налаживалась пограничная охрана. Заставы по 10—12 всадников располагались одна от другой в 60—80 километрах. С некоторыми фланговыми заставами вообще, помнится, не было и телефонной связи. Горные речки, впадающие в Аргунь, в ледоход прерывали всякое сообщение с этими заставами на неопределенно долгое время. К осеннему ледоставу нам выделили голубиную станцию связи. Но ничего из этого не вышло. Коршуны или другие хищники уничтожали голубей на подъеме, и скоро от нашей станции остались только скучающий ее начальник и пустая кибитка на колесах.